Беспредельно добрый человек
23 декабря не стало нашего коллеги — Михаила Бударагина. В феврале следующего года ему бы исполнилось 37 лет.
Миша был светлым. Во всех смыслах. Светловолосым — как потомок поморов. Человеком светлой души — и открытой, но и достаточно закрытой при этом. Он был вылеплен из какого-то особого теста: даже говорил, и то по-особенному.
Поначалу, когда он пришел к нам, мы как-то не до конца поняли степень его глубины. Слишком великим казался разрыв между повседневной жизнью с ее заботами и печалями и той внутренней жизнью, которой Миша жил на самом деле. Его мир, в котором ему действительно вольно дышалось, был спрятан где-то внутри томов классики, под грудами стихов, которые он поглощал килотоннами, в неких ушедших исторических эпохах, к ритму речи которых он был так чуток. Беспредельно добрый человек с не по годам мудрым взглядом.
Он открывался постепенно. Сначала оказалось — не просто хорошо, а очень хорошо пишет. Тоже — не так, как все, по-своему, с изюминкой, а иногда и вовсе парадоксально. Потом выяснилось, что в отличие от многих не дружит с Википедией — его знания были у него внутри, и они были фантастическими! Он разбирался в истории и культуре, знал наизусть невероятное количество не только стихотворных, но и прозаических строк, помнил в деталях подробности жизни писателей и поэтов, философов и историков.
Время шло, а открытия не заканчивались: Миша понимал и тонкости происходящего на мировой политической арене, причем мыслил как аналитик и политолог, делая точные прогнозы и предположения, которые сбывались с точностью.
А потом оказалось, что истинная его стезя — это литературная критика. Он точно анализировал не только стилистику, но и философскую подоплеку любого произведения и умудрялся не только невероятно много читать, но еще и следить за новинками театра и даже телесериалов. Когда он это успевал? Ответа нет...
Возглавив отдел спецкоров и обозревателей «Вечерней Москвы», он оказался на одной из ведущих позиций в редакции. Наверное, он не был хорошим начальником в общепринятом смысле — мог, например, вдруг «улететь» в какие-то заоблачные дали — просто потому, что ему вдруг, в этот именно момент пришла в голову мысль, требующая срочного осмысления.
Да и ругался он, если в этом была нужда, смешно: горячился, пылил, и тут же сдувался — в нем абсолютно не было места ни строгости, ни злости, да и раздражение испытывать на кого-либо или на что-либо он не мог дольше десяти минут.
Мы не просто привыкли к Мише, ласково называя его «взбудораженным». Мы его полюбили. За доброту и какую-то несовременную неприспособленность к грубым реалиям жизни. За попытки всех понимать и пытаться защищать — иногда от самих себя. За желание помогать и неистовую тягу к новым знаниям, умение искренне восхищаться чужими успехами и личную скромность. А ведь ему было, чем гордиться — стоит вспомнить детективы, которые он писал для нашего еженедельника, или яркие авторские колонки. Да и на занятия к юнкорам «Вечерки» он приходил не как мэтр, а как старший друг — тонкий и понимающий.
Известие о смерти Миши стало для нас шоком: мы не готовы были поверить в случившееся. Да и до сих пор не верим. Каково же от этого известия его родным и сыну, которого Миша так любил, понять невозможно вовсе. Слишком больно.
КОЛЛЕКТИВ РЕДАКЦИИ ГАЗЕТЫ «ВЕЧЕРНЯЯ МОСКВА» ВЫРАЖАЕТ ГЛУБОКИЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ РОДНЫМ И БЛИЗКИМ МИХАИЛА БУДАРАГИНА.
Читайте также: