Искандер Измайлов: «Я задумался: а где книги о татарах? Их нет!»
О детстве на Колыме, «разводах» с Альфредом Халиковым и Рафаэлем Хакимовым, а также истории России XX века, которую еще предстоит написать
«Концепция происхождения татар вернулась в научное русло из болота булгаризма», — так формулирует одно из своих достижений известный казанский историк и археолог Искандер Измайлов, отметивший в субботу свое 60-летие. Но и для новых поколений ученых будет немало работы, к примеру, история татар, как научная дисциплина, никак не встроена в российскую. О том, что сделано, а что еще предстоит совершить, главный научный сотрудник Института археологии им. Халикова рассказал в интервью «БИЗНЕС Online».
НАПРАШИВАЕТСЯ КОМПЛЕКСНАЯ НАУЧНАЯ ПРОГРАММА ИЗУЧЕНИЯ ТАТАРСКОЙ НАЦИИ В XX ВЕКЕ
— Искандер Лерунович, давайте начнем юбилейное интервью с главного вопроса: так написана ли подлинная история татар?
— Я считаю, что главное — Институт истории им. Марджани начал разрабатывать и реализовывать в своих фундаментальных трудах новую концепцию истории татар. Суть ее была в отказе от дилеммы татаризма-булгаризма, смене самих подходов к пониманию процессов этногенеза с учетом факторов формирования этнического самосознания, трансформация которого зависит от становления государственности и внедрения ислама в разные слои общества. В результате возникает средневековая этносоциальная и этноконфессиональная общность, которая в эпоху модерна преобразуется в нацию.
Хотя данная концепция разрабатывалась целой плеядой историков, смело можно сказать, что наши с Дамиром Исхаковым труды сыграли роль концептуальной основы новой этнической истории татарского народа, которая сейчас имеет характер новой научной парадигмы и на сегодняшний день является наиболее логичной и непротиворечивой. Фактически эта концепция и изложенная на ее основе древняя и средневековая история татарского народа стали новым словом в развитии всей исторической науки Татарстана. Не побоюсь этого слова, но именно она стала основой целого ряда обобщающих новейших исследований по истории и культуре татарского народа от монографии «Татары» до многотомной «Истории татар» и статей «Татарской энциклопедии».
Так что общую свою цель в жизни я выполнил. История татар пополнилась целой библиотекой книг, ко многим их которых я приложил свой труд и талант, концепция происхождения татар вернулась в научное русло из болота булгаризма, а вдобавок удалось решить и некоторые другие вопросы — изучить вооружение и военное дело татар и их предков, разработать концепцию становления булгарского этногенеза, многие проблемы истории Улуса Джучи и еще многое другое. В общем, для будущих историографов хватит работы.
Но мы свою работу, повторяю, сделали. При этом, прошло время, а пока нового качественного роста не происходит. Получается, что историки, раньше понимавшие общую концепцию и соглашавшиеся с ней, писавшие свои и коллективные академические труды в русле общих подходов, сейчас оказались в состоянии перехода. Произошла некая расфокусировка внимания на частные проблемы, нужные, интересные и важные. Но не такие фундаментальные. Очевидно, это вызывает серьезные вопросы у общественности. Но писать каждый год большие обобщения невозможно. Есть время для стратегического наступления, а есть для подтягивания тылов, расширения плацдармов, подготовки кадров. Просто надо определить стратегические цели, на что это будет направленно в конечном итоге. Стратегическая передышка не должна стать самоцелью, а определенным этапом. Пока такого видения ни у кого нет.
— То есть стратегические задачи Татарстан на историческом поле в какой-то момент решил, после чего эта тема ушла на периферию?
— Да, хотя на самом деле сейчас идут постоянные вызовы. На самом деле никто никакой передышки нам не дает! Уже неоднократно было сказано, для того, чтобы остаться на месте, надо бежать быстро, а чтобы куда-то прийти, бежать надо в два раза быстрее. Остаются неопределенными на современном уровне знаний многие фундаментальные мировоззренческие вопросы, имеющие прямое отношение к развитию исторической науки.
Например, место татар в прошлом России, в мировой истории. История татар, как научная дисциплина и концепция, никак не встроена в российскую. Между тем, это вызывает постоянные трения на периферии этой концепции, где она наталкивается на теорию российской государственности. Речь идет о месте и значении Золотой Орды в мировой и российской истории, эта тема и дальше будет все более актуальной и злободневной.
У некоторых ученых есть мысль, что, издавая труды московских ученых, мы решаем эту задачу. На самом деле это только иллюзия, поскольку концепция в них изложенная прямо противоречит нашему пониманию истории Золотой Орды и тюрко-татарских государств и была, в частности, мной раскритикована. Но Институт истории под своим грифом упорно издает их. Это ли не показатель абберации исторического сознания. И все это происходит на фоне активизации в России исторической политики, о чем прямо пишет идеолог и политик федерального масштаба Владиир Мединский. Но у нас, в свою очередь, нет никакой исторической политики, только судорожные и суетливые ответы на вызовы политики. Это то перепись, то стояние на Угре, то Башкирия… Но за этими вызовами мы не видим главного — новой политики России в области конструирования прошлого, и в нем нет места истории татар. Подчеркну, что одной из родовых травм российского государства является борьба против Золотой Орды. Просто делать вид, что этого нет, скоро станет невозможно. Необходимо менять историческую политику во всероссийском масштабе, а это сложно. Как известно легче расщепить атом, чем отказаться от предрассудков. Но придется это делать. Рано или поздно. Нам или будущим поколениям. Или отказаться от своего прошлого и кануть в болото местечкового булгаризма.
— И Всероссийская перепись населения 2021 года уже ставит свои вопросы…
— Перепись актуализирует проблемы уже более сложного порядка. Она опять наступает на фундаментальную идею единства татарской нации. В свое время президент академии наук РТ Мансур Хасанович Хасанов организовал и провел большую академическую конференцию, ее результатом стала небольшая книга «Единство татарской нации», где концептуально были изложены основания единства нации. Она не устарела, но ее надо или переиздать, или провести что-то подобное, активизировать научную составляющую. Поскольку это единство сейчас размывается. Одной пропагандой это не остановить. Необходимы фундаментальные исследования.
Важно, допустим, издание истории конкретных деревень, но, как академическая наука, мы должны еще издавать и более широкие обобщения — о развитии нации, о ее расселении, о ее культурно-этнографическом разнообразии, единстве в многообразии. Наконец, надо приступить к изучению того, что такое произошло и с Россией, и с татарами в XX веке…
— А что принес татарам XX век?
— Это полная культурная трансформация, то есть из нации, которая пользовалась одной графикой, одной письменной культурой и во многом языком, к концу XX века мы видим совершенно другую письменность, культуру и язык. Произошла резкая, скачкообразная урбанизация: из 90 процентов сельского населения в начале века, мы видим уже в 1980 году обратную пропорцию. За 2-3 поколения полностью изменилась культура и образ жизни. Резко изменился образовательный статус. Образованных и получивших высшее образование сейчас миллионы, то есть буквально за 2-3 поколения произошли колоссальные изменения, но за редким исключением (я имею в виду труды Альфии Галлямовой) они не объясняются, никак не описываются, а сами процессы толком не изучаются.
Хотя прямо напрашивается комплексная научная программа изучения татарской нации в XX веке. Да, конечно, в ней должны быть задействованы социологи, демографы и историки, занимающиеся историей семьи и так далее. Здесь тоже серьезные изменения, например, резкое изменение детности. За это время от многодетной семьи мы перешли к малодетной. Еще раз говорю, все эти процессы, которые очень важны для понимания прошлого и настоящего татарского мира, должны стать предметом стратегического внимания, исторической политики. Не задачей одного института или даже академии наук РТ, а государственной задачей.
— И все же, что вы посоветуете почитать тому человеку, который заинтересовался историей татар, но ничего об это не знает?
— Простой и очень важный вопрос. На лекцию, скажем, часа на два. Но если серьезно, то я считаю, что Татарское книжное издательство выполняет огромную работу по популяризации прошлого татар в разных его аспектах, особенно это касается детских и научно-популярных серий. Это то, что важно и нужно читать людям, интересующимся прошлым татар с чистого листа. Человеку, который хотел бы более углубленно начать изучать историю, я посоветовал бы книги Рафаэля Хакимова. У него и есть несомненный талант интерпретатора и популяризатора, умеющего доступно и легко излагать сложные вопросы истории. Если бы при этом он не трактовал вопросы, в которых мало, что смыслит, то ему бы не было цены. Но других писателей, как известно, у нас нет.
И для совсем глубокого и серьезного погружения в мир этногенеза я бы предложил наши с Дамиром Исхаковым труды и 7-томную «Историю татар». Понимаю, что это не легкое чтиво, но я и не предлагаю их как научную беллетристику, а только для углубленного понимания и внимательного изучения. Но я согласен, что необходимы и научно-популярные труды. Одним из таких является иллюстрированный научно-популярный труд «Татарский мир», идею которого предложил президент Татарстана Рустам Нургалиевич Минниханов. Группа академических ученых во главе с Данией Загидуллиной выполнила его. Издатели обещают, что эта книга будет в каждой школе и каждой библиотеке. Уже сейчас она есть и в сети. Если ее подредактировать и издать в варианте покетбука, то это был бы идеальный вариант научно-популярной книги.
Но наша история настолько драматичная, интригующая и интересная, а главное — во многом малоизвестная, особенно в таком современном жанре, как история частной жизни, в котором работает Лилия Габдрафикова, что тут нужна целая библиотека трудов. Уверен, что для этого необходима особая программа финансирования. Вот для этого тоже нужна историческая политика.
ДИЛЕММА ТАКАЯ — ИЛИ ВЕРХ ВОЗЬМЕТ МЕРТВЯЩЕЕ МИФОТВОРЧЕСТВО, ИЛИ НАУКА
— Правильно ли мы вас понимаем, что и с пониманием российской истории XX века дело обстоит не лучшим образом?
— Вы меня выводите на проблемы, которые актуальны, но не в полной мере отвечают моим научным интересам. Во многом на этот вопрос уже ответила Альфия Галлямова в своем интервью «БИЗНЕС Online». Но я могу сказать, как я вижу эту проблему, особенно в плане изучения истории исторической науки в Татарстане. По сути дела, мы не знаем историю прошлого века, в том числе и в России. Концептуального подхода к тому, что в России случилось, нет. Сейчас это один из важнейших вопросов, вокруг которого сосредоточены усилия идеологов, историков и мыслителей. И это не удивительно.
Простой пример. Главным идеологическим постулатом современной исторической политики является история Великой Отечественной войны. Если с военной составляющей все более-менее понятно, то осмысление многих вопросов вызывает шок. Главный из них: как получилось, что немцы дошли до Москвы, а потом мы неимоверными трудами изгоняли немецко-фашистские войска за территорию своей страны, причем перелом произошел только в 1944 году? И это учитывая, что Советский Союз обладал неимоверным превосходством в живой силе, технике, в ресурсах. А то, что произошло в 1941 году, просто не поддается внятному и цельному описания. Понятно одно, чтобы понять трагедию 1941 года, надо смотреть гораздо глубже и шире. И далее все зависит от оптики того или иного историка…
— Может, все дело в том, что у историков, в зависимости от политических взглядов, диаметрально противоположное отношение ко всему советскому периоду?
— Разумеется, единого мнения нет и не будет. Но самое главное, что нет концептуального подхода. Мало, кто имеет мужество заглянуть в эту бездну без ущерба для своего сознания. Ведь, как писал Фридрих Ницше, бездна может взглянуть и на вас. Да и как объяснить тот факт, что почти 800 тысяч советских граждан воевало на стороне врага, который заведомо был человеконенавистническим фашистским режимом. Но, тем не менее, это не какие-то жалкие 20 тысяч «власовцев» или 30 тысяч бандеровцев, а хиви («добровольные помощники» вермахта из местного населения на оккупированных территориях СССР и советских военнопленных — прим. ред.), воевавшие в строевых войсках вермахта. Вопрос такой: что режим эффективного менеджера Сталина должен был сделать с собственными гражданами, чтобы они воевали против него даже на стороне такого людоедского режима? Ответа на него пока нет. Во всяком случае, чтобы непротиворечиво объяснить, а не замалчивать. Если задуматься, то за всю тысячелетнюю истории России такого вообще никогда не было…
— То есть на сторону Наполеона в 1812 году не переходили?
— Ни одна часть! В Первую Мировую войну не удалось сформировать из пленных ни одной части, наоборот, офицеры сбегали из плена, описывается эпизод побега генерала Корнилова Алексеем Толстым в своем романе. Бежали, сидели в лагерях, но не не переходили на сторону врага. В рамках обычной советской пропаганды, которая сейчас часто воспроизводится без купюр, на вопрос, скажем, о причинах появления Локотской республики (полуавтономная область в оккупированной нацистской Германией части средней полосы России — прим. ред.), ответа нет. В парадигме героической борьбы всего советского народа против фашистской Германии и кучки отщепенцев, это никак не объясняется, а такие вопросы рассматриваются, как «вылазки литературных власовцев». Но как тогда изучать прошлое нашей Родины, если целые ее куски не находят внятного объяснения?
Вот и получается, что центральный вопрос истории XX века невозможно понять, не решив другие и не менее важные — революции, национальное движение, ускоренная модернизация, культурный перелом и многие другие…
— По нынешним временам на фоне патриотического тренда в стране ваши слова звучат почти как крамола…
— Ну, история, если она претендует на цельность и истину — уже сама по себе вызов идеологии, с ее штампами, запретами, белыми пятнами и умолчаниями. Весь прошлый век мы жили в этой идеологии, как заживо погребенные. Напомнить, чем это закончилось для этой идеологии? Или можем повторить? То есть, существует проблема, мы не совсем понимаем, что происходит с нашим обществом, корни этих проблем явно лежат, в том числе, и в прошлом, но понять их мы боимся.
Возникает историческая точка бифуркации. Или мы возвращаемся в идеологию советского тоталитарного режима или отважимся взглянуть в прошлое без страха и предубеждения. Понять, без гнева и пристрастия, что случилось с Родиной и с нами. Дилемма такая — или верх возьмет мертвящее мифотворчество, или наука. Не надо быть большим пророком, чтобы предвидеть, что в век информационных технологий суверенный исторический миф долго не проживет. Придет новое поколение и вновь задаст те же вопросы. Жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется…
Я ПОНИМАЮ, ЧТО ЖИВУ НЕ ТОЛЬКО ЗА СЕБЯ, НО ЗА ДЕСЯТЬ СВОИХ ДЕДОВ
— Вы родились на Колыме, как там оказались ваши родители? И где ваша настоящая родина?
— Действительно, наше поколение, вероятно, последнее, которому досталось вдогонку от бурного и железного XX века. Мои предки — настоящий срез нашей советской истории. Родители мамы происходят из Татарстана. Дэу-эни из Сабинского района, село Верхний Симет, а дэу-эти из Акзегитово Зеленодольского района. Во время голода 1921 года по решению односельчан их родителей отправили спасаться от голода в Сибирь. Они попали в Новосибирскую область, Колыванский район, село Казанка, которое и основали в тайге, куда их высадили из эшелона практически без средств к существованию. Но за несколько лет они организовали крепкую общину, лесхоз и начали более-менее достойно жить. Дед стал председателем лесхоза. Мама моя и ее сестра родились там.
Но в 1937 году мой дед был репрессирован по политической статье «полста восемь» за контрреволюционную агитацию и пропаганду на «десять и десять» — т. е. десять лет лагерей и десять спецпоселения. Отбывал наказание в Приморье, а потом в знаменитом Карагандинском лагере (Карлаг). Там он не пропал, другой зэк — элитный еврей-портной из Москвы — спас деда, сказав на распределении, что имеет специальность, а дед — его помощник. Поскольку в этих огромных лагерях процветала светская жизнь, то от клиентов не было отбоя. Дед научился у своего старшего товарища по несчастью кроить и шить, а когда тот умер, продолжал портновское дело, переезжая из лагеря в лагерь.
В это время его семья, под угрозой ареста, вынуждена была бежать в Казань, где скиталась по вокзалам и трущобам, пока дэу-эни не устроилась работать на стройку. Ей попался хороший добрый человек — бригадир отделочников. Он позволил ей с двумя детьми жить в недостроенном доме, а потом помог выправить паспорт и получить комнату в подвале, который они строили. Это был элитный дом на улице Некрасова, а подвал предназначался для слуг, которые должны были обслуживать советских господ из номенклатуры.
В это время началась война и братьев дэу-эти, всех десятерых, даже того, которому едва исполнилось 18 лет, отправили на фронт, практически без подготовки. Они были брошены в самое пекло и погибли в белоснежных снегах под Москвой. Только на одного из них пришла похоронка, и моя прабабушка получала 18 рублей пенсии за погибших детей в благодарность от советской власти. Когда я ее встречал маленьким мальчиком, она потеряла зрение и уже, возможно, разум, обнимая меня, она плакала, называя именами своих детей. Когда я вспоминаю это, мое сердце сжимается от боли и вспыхивающей ненависти к советской власти и ее «эффективным менеджерам», разрушившим миллионы жизней и изгадившим великие идеалы ради своего тщеславия. Я понимаю, что живу не только за себя, но за десять своих дедов, отдавших свои молодые жизни ради спасения мира.
А моя мама, как член семьи врага народа, никогда не была ни пионером, ни комсомолкой, не имела никаких шансов поступить в вуз. Она закончила медицинский техникум, познакомилась с отцом и уехала к нему на Колыму.
Дэу-эни со стороны отца, родилась в селе Иски-Ряжап (Старый Баран) ныне Ульяновской области. В молодости ее выдали замуж второй женой за богатого человека, о котором она никогда не любила вспоминать. В 1921 году начался страшный голод и она, собрав еду, сбежала из дома мужа и бросилась к своей маме. Но приехала она уже поздно. Мама уже умерла, а ее братишка скончался от истощения у нее на руках не в силах съесть суп, который она приготовила. Дэу-эни сбежала в Казань, вступила в комсомол и прошла курсы агитаторов. Ее послали на Донбасс, где было много татар-отходников. Там она и познакомилась с моим дедом, происходившим из села Новое Ибрайкино Аксубаевского района.
Они вернулись в Казань, где у них родился мой отец и его сестренка. Они жили во дворе гостиницы «Казань». Отсюда он в 1941 году ушел на фронт. На его счастье (если это можно назвать счастьем) в одном из первых сражений он был тяжело ранен и вывезен в госпиталь. Там он пробыл почти два года, а потом опять попал на фронт, хотя был нестроевым. В боях под Ригой его дивизия попала в окружение, где он проявил мужество и героизм, отмеченные медалью «За боевые заслуги». Войну он закончил в Померании, куда их дивизию перебросили в 1945 году. Прожил он недолго и мечтал о внуке, но год не дожил до моего рождения.
— Итак, ваши родители соединились на Колыме.
— Обычно в советские годы люди выражались более изящно: «За что же вас туда отправили?» Они справедливо полагали, что добровольно человек на Колыму не поедет. Но все не так просто. Отец учился в школе, которая сейчас стала университетским лицеем, а тогда была школой молодых летчиков. Но военной карьеры ему удалось избежать. Он поступил в Казанский университет на геологический факультет. Во время практики его пригласили на работу в Дальстрой — советскую геологоразведочную и горную корпорацию, занимавшуюся разработкой недр Колымы, используя труд гулаговских рабов. Геологам в СССР платили большие подъемные, обещали квартиру и высокие зарплаты с северным коэффициентом. Собственно, выбор-то у отца был небольшой, поскольку в Казани ничего подобного ему не светило. А на новом месте он мог реализовать себя. Манила и неизведанная тайга, жажда открытий на благо Родины, интересная самостоятельная работа. Так, что как пел Высоцкий: «Он добровольно, он добровольно».
Едва он начал работу, как в 1957 году Дальстрой расформировали, а вместо него возникло геологоразведочное управление (СВГУ). В нем он и начал работать в поселке Сеймчан, в самом центре Колымы и центре золотодобычи. Здесь я и родился в лютый 60-градусный мороз. Через год он получил повышение. Мы переехали в поселок Хасын. Жили в бараке, удобства были во дворе, а воду привозили в бочках и таскали ведрами. Барак постоянно топил дневальный из расконвоированных или спецпоселенцев.
Вокруг была тайга. Над поселком была шахта, где в 1940-е добывали плохой уголь и ходила вагонетка в райцентр. Словами поэта-геолога Александра Городницкого: «Здесь дышат горы горячо. А память давняя легла. Зеленой тушью на плечо». За рекой располагались развалины лагеря с полями могил, обозначенных кривыми палками с прибитыми обрезками от консервных банок с выдавленными номерами дел. Лагерная пыль…
— Что такое детство на Колыме?
— Вообще детство прошло среди колючей проволоки и вышек с часовыми. В поселке сохранились огромные склады. Каждое утро, в пургу, снег или мороз, мы шли вдоль рядов «колючки» в детский сад, а вечером возвращались домой, наш путь освещали прожектора с вышек и окрики часовых. Это самое стойкое и обыденное воспоминание. Были еще лайки — бывшие сторожевые и ездовые собаки, собиравшиеся в стаи и пугавшие прохожих. Но детей они не трогали, позволяя играть и трепать их, только иногда огрызаясь. А еще я там впервые увидел медведя. Мы с мамой, собирая жимолость встретили его. Помню, что мы, страшно испугавшись, закричали, но медведь, удивленно посмотрел на нас, поворчал и ушел в тайгу. А мы в страхе убежали. Видимо, с этого времени ничего более страшного я не видел, поэтому меня нелегко испугать.
Потом отец перешел работать в Магадан. Где в 1965 году известный геолог, один из первооткрывателей колымского рудного золота, академик Николай Алексеевич Шило организовывал академический Северо-Восточный комплексный научно-исследовательский институт СО АН СССР. Он пригласил отца на должность ученого секретаря, а после защиты кандидатской диссертации сделал его заместителем директора института. Здесь он работал вплоть до выхода на пенсию в 1998 году. Мама трудилась на поприще медицины, также надолго переработав пенсионный срок. Всего родители проработали на Колыме более сорока лет.
В Магадане я пошел в школу. Правда в ту школу, где учился Василий Аксенов, меня не взяли, но наша школа № 7 тоже была одной из старейших в городе. Учился я легко, поэтому, видимо, часто ленился и иногда запускал учебу, хватал «двойки» и «тройки». Но потом наверстывал. Благодаря поддержке отца, я много читал о естественных науках, выступал на городских и областных олимпиадах. И успехи были довольно серьезными. В седьмом классе на олимпиаде по физике я завоевал третье место на городской и первое — на областной, а в десятом — третье на областной олимпиаде. Серьезное испытание увлечение историей испытало в девятом классе, когда после завоевания четвертого места на областной химической олимпиаде приглашали в Новосибирский академгородок для учебы в спецшколе и усиленной подготовке к поступлению на химфак НГУ. Однако жажда открывать историю своего народа оказалась сильнее, во многом сказалось и влияние родителей, особенно отца.
САМА ТЕОРИЯ ПАССИОНАРНОСТИ, КОНЕЧНО, НЕ ВЫДЕРЖИВАЕТ НИКАКОЙ НАУЧНОЙ КРИТИКИ
— Как история пришла в вашу жизнь?
— С самого детства я много и «запоем» читал: приключения, фантастику, книги о путешествиях, но любимыми книгами были все же исторические романы и повести, особенно трилогия Василия Яна о монголах, в которых находил осколки исторической правды об истории своего народа, отсутствовавшей в учебниках истории. Скоро школьная библиотека стала слишком мала для любознательного подростка. Следующей жертвой пали областная детская и взрослая библиотеки. Однажды библиотекари, не поверив, что юноша может осилить довольно большую стопку книг за неделю, устроили экзамен, но вскоре убедились, что он действительно все это прочитал. В круг чтения входили в основном исторические романы, книги о путешествиях и дальних странах. Но было ясно, что подобное несистематическое чтение к добру не приведет.
А на выбор специальности огромное влияние оказало знакомство с профессором, членом-корреспондентом АН СССР Николаем Николаевичем Диковым — прекрасным археологом, историком и великолепным рассказчиком. Запомнилась первая встреча с ним. Невысокий худощавый человек с аристократическими манерами и интеллигентным говором. Узнав, что мальчик интересуется историей тюрков, он начал рассказывать, что начинал свою карьеру на раскопках Иволгинского городища древних хунну, а ранее область его интересов лежала в области бронзового века Монголии. Потом он начал рассказывать об известных археологах и историках, с которыми работал. Упомянул о таланте рассказчика Льва Гумилева. А спустя некоторое время неожиданно подарил книгу Гумилева «Хунну» со своей дарственной надписью и пожеланием успехов. С этого времени, можно сказать, определился мой научный интерес, как будущего археолога и историка — все научные и научно-популярные книги по истории и археологии народов степной Евразии, какие только можно было достать, я выискивал и читал.
В седьмом классе отец отвел меня в научную библиотеку своего института. Будучи комплексным академическим институтом, СВКНИИ получил «в наследство» от многих организаций (того же Дальстроя) прекрасную библиотеку, которая успешно приращивалась усилиями сотрудников и руководством, не жалевшим средств для ее пополнения. Естественно, что главный фонд библиотеки содержал книги по естественным наукам, но и гуманитарная литература была также очень разнообразна и хорошего качества. Практически все основные книги по всемирной истории, что выходили в главных издательствах. Но скоро выяснилось, что все прочитать никому не по силам. Необходимо было как-то определиться с приоритетами.
— И этим приоритетом стала археология. Почему?
— Трудно сказать. С одной стороны, манила романтика приключений, жажда открытий нового и неизведанного. Тогда казалось, что история таких загадок не содержит. Во-вторых, интерес к познанию прошлого именно в археологии был наиболее близок к науке добывания фактов своими руками и своими усилиями. Сказывалось, очевидно, влияние отца. Все это сходилось и пересекалось в археологии, по словам одного их ее советских корифеев — «истории, вооруженной лопатой».
Все это привело меня в 14 лет к занятиям в археологическом кружке. Сначала им руководил сам Николай Николаевич, который умел живо и поэтично рассказывать об археологии Колымы и Чукотки, Берингийском мосте и заселении Америки. Позже с учениками работала Рита Александровна Кирьяк (Дикова), которая и вывозила нас на экскурсии-разведки в окрестности Магадана. Весной 1975 года состоялись первые в моей жизни археологические раскопки. Все было очень интересно, но история татар манила все призывнее.
— Вы упомянули имя Льва Николаевича Гумилева. Чем он привлек внимание? Можно ли сказать, что его книги стали основой для формирования будущего ученого?
— Во многом так оно и было. Если задуматься, именно книги Льва Гумилева оказали решающее влияние на формирование интереса к прошлому Центральной Азии, широте подходов, полету фантазии… Хотя в дальнейшем стало ясно, что фантазии хороши, когда их можно подкрепить фактами, а их требуется найти и изучить. Одним полетом мысли преодолеть разрыв между настоящим и прошлым не удается. Но первые книги, такие как «Древние тюрки», раскрывшие целый мир тюркской истории, «Открытие Хазарии», показавшая романтику археологических поисков и трудных открытий, и наконец, «В поисках вымышленного царства», где излагались взгляды на личность Чингизхана, совсем не похожие на скупые строчки параграфов школьных учебников… Спустя году блеск мысли великого тюрколога несколько померк, уже не кажутся открытиями многие догадки автора, а многие гипотезы представляются вообще ложными, но острота восприятия проблем, поражающие воображение ясность и занимательность изложения остались.
При этом, главный урок Гумилева для меня, это необходимость писать о своих открытиях, стараться делать это логично, интересно и убедительно. И не делить народы на прогрессивные и отсталые, исторические и дикие. Все народы имеют свою историю, и в каждой есть немало выдающихся страниц, каждый народ внес свой вклад в мировую цивилизацию. И главное, надо не бояться ломать стереотипы и старые заветы, наука требует смелости, как говорили древние «отважься быть умным», т. е. делай свое дело, и будь, что будет!
— Но сейчас у вас критический взгляд на теорию Гумилева?
— Во-первых, сама теория пассионарности, конечно, не выдерживает никакой научной критики и, если внимательно посмотреть его труды, то непонятно вообще откуда она там берется. Сам автор мало, что объяснял (или что-то невнятное говорил о солнечных бурях), предпочитая говорить о последствиях, что отражалось в войнах, мятежах и миграциях… Я думаю, что он увлекся вот этой теорией, создал ее довольно-таки не противоречивую, но, конечно, она основана на таком примордиализме.
Последним, что положило конец моей увлеченности теорией Гумилева, стало это применение отсылок… Вот представьте, заходит хулиган в автобус и начинает буянить. Как ведут себя люди? Грузин тут же бросится в драку, татарин отойдет в сторону, украинец убежит, еврей спрячется, русский сделает вид, что ничего нет… Но на самом деле все может быть совершенно по-разному, и это все индивидуальные качества, которые им возводятся в абсолют, а это уже некая форма расизма. Иногда некие расхожие уличные представления обывателей переносятся в науку, заменяя настоящую этнологию. И это как раз попытка свернуть этнологию к такому примеру. Дальше он и развивает мысль, что это никакая не наука.
Но в чем Гумилев остается непревзойденным, в чем его огромная важность и заслуга, — он впервые показал, что народы Срединной Азии являются двигателями истории, что они самодостаточный исторический народ, который сам является демиургом не только своей, но и даже мировой истории.
ИДЕОЛОГИЧЕСКИЙ АПОФИГЕЙ В РОССИИ ВСЕГДА В МОДЕ
— А как же интерес к истории татар, вы же говорите больше о тюрках, Азии и археологии. Что вы знали об истории татар в юности?
— Вот тут можно сказать и кроется отгадка всей моей дальнейшей судьбы, как историка и археолога. Возможно, в другой реальности я бы остался в Магадане и стал бы специалистом по истории чукчей и эвенов. Но не в этой. В этой жизни, пересмотрев весь каталог научной библиотеки СВКНИИ, я обнаружил только одну книгу, посвященную та?