Почему Нюрнбергский трибунал работает до сих пор

Ровно 75 лет назад, 20 ноября 1945 года, начался Нюрнбергский процесс (трибунал). Главный суд над нацистскими военными преступниками и элитой Третьего рейха проводился в чрезвычайных условиях и по особым правилам. Это одна из многих причин, по которым результаты данного трибунала имеют особую важность и значение до наших дней.

Нюрнбергский процесс заложил первые камни в фундамент новой для человечества системы международных трибуналов, которая с рядом дополнений существует до сих пор. Вслед за основным процессом, в котором обвиняемыми были первые лица Третьего рейха за единичными исключениями (покончили с собой Гитлер и Роберт Лей, Борман исчез и, скорее всего, был убит случайным советским снарядом в окрестностях Берлина), состоялось еще около 15 тысяч локальных «нюрнбергов» над нацистами и военными преступниками рангами ниже.

Главный процесс отличался от последующих тем, что обвинение на нем было совместным (уже тогда союзники использовали термин «объединенные нации», хотя формально ООН еще не существовало), а последующие трибуналы проходили под юрисдикцией той страны-победительницы, которая того или иного преступника поймала и изобличила. Например, в том же историческом «зале № 600» во Дворце юстиции в Нюрнберге состоялось еще 15 малых процессов, в которых обвинение звучало как «США против такого-то», поскольку Нюрнберг находился в американской зоне оккупации. В СССР и Восточной Европе нацистов и военных преступников судили по месту совершения ими преступлений. Коха осудили в Варшаве, крупные процессы проходили в Харькове, Риге, Краснодаре. В Югославии вообще пощады не знали.

 

Соответственно, и главный Нюрнбергский процесс носил характер не только собственно трибунала, но и механизма международного осуждения идеологии и практики фашизма, нацизма и гитлеризма. Англосаксонские обвинители часто подчеркивали, что Трибунал учрежден 22 странами, а не только четырьмя «главными» победителями.

И неважно, что некоторые из этих стран присоединились к антигитлеровской коалиции уже в период битвы за Берлин. А кое-кто из них вообще все время войны занимал даже не нейтральную, а просто пронемецкую позицию. Представители Аргентины и Уругвая, например, последовательно выступали против смертной казни. А знаменитый премьер-министр Ирландии Имон де Валера, добрый католик и враг всего англосаксонского, в мае посетивший германское посольство в Дублине и выразивший соболезнование в связи со смертью Гитлера, даже выступил со специальным обращением к объединенным нациям с призывом «проявить гуманность и христианское милосердие».

В речах британских обвинителей Дэвида Максвелла-Файфа и Шоукросса, помимо сути обвинений, витиевато излагалась история Германии нескольких последних столетий. Американский прокурор Джексон (ставший впоследствии знаменитым благодаря голливудскому фильму о Нюрнберге, где он, понятное дело, выставлен чуть ли не самой главной фигурой) также «увлекался историей». Общий англосаксонский нарратив подразумевал, что тут дело не в одном Гитлере или в идеологии партии НСДАП, а вообще в предрасположенности Германии, как наследницы Пруссии и прусской военной аристократии, к милитаризму и экспансии.

 

Британцы и американцы пытались как бы «найти смысл войны» и находили его в исторической склонности пруссаков к нападению на всех вокруг. Такой подход задним числом воспринимался немцами как обвинение не только конкретных подсудимых или нацистской идеологии, но и всего германского народа в целом. Англосаксонские обвинители видели события первой половины ХХ века не как странное «отклонение» Германии от «западной нормы», а как чуть ли не неизбежный результат всей немецкой истории и развития немецкого народа. Надо сказать, что и до сих пор в Великобритании и США существует влиятельная группа историков, придерживающаяся этой точки зрения.

Французы предусмотрительно помалкивали, а советские прокуроры и судья Иона Никитченко в этом во всем не участвовали по идейным соображениям.

На фоне эмоциональных выступлений британских и американских прокуроров советские представители выглядели очень сдержанно, выступали только по существу дела. Эта тактика стала еще более выигрышной после того, как Джексон вчистую проиграл перекрестный допрос Герингу.

Как не спорь через 75 лет об исторических обстоятельствах развития Германии, но это все-таки был трибунал не только и не столько над конкретными людьми, сколько над «государством, созданным для войны». Эту формулировку использовал американец Джексон. В определении коллективной вины он пытался использовать так называемый американский «Закон RICO», который уравнивал в виновности всех участников преступной группы в делах о рэкете. Неважно, на стреме ты стоял или непосредственно убил кого-то. Все виновны одинаково, поскольку имел место коллективный умысел.

Англичанин Шоукросс конкретизировал, что главная вина подсудимых состоит в том, что у них была «холодная, расчетливая, преднамеренная попытка уничтожить целые нации и расы». Шоукросс напрямую использовал термин «геноцид».

Вопрос о наличии или отсутствии так называемой коллективной ответственности стал камнем преткновения не только для самого Нюрнбергского процесса, но и тех трибуналов современности. До начала трибунала у человечества в целом не было юридических механизмов для определения или доказания «преступлений против человечности». Это породило множество юридических сложностей.

Например, отсутствие смертного приговора Шпееру, адвокату которого удалось доказать, что Шпеер ничего не знал и даже не предполагал о творившихся злодеяниях против мирного населения, создало прецедент. А вопрос о геноциде требовал, как и требует сейчас, подтверждения коллективного умысла. В конце концов нашелся протокол заседания в Ванзее, который и можно было трактовать как умысел на геноцид. Но, например, приказы руководства Трудового фронта и прочих немецких структур, отвечавших за использование рабского труда, приходилось долго расшифровывать. Джексону с большим трудом удалось добиться трактовки «рекомендаций» по «организации деятельности концлагерей» как содержащие прямое указание на массовое уничтожение заключенных и рабочих военных заводов путем непосильного труда.

Но проблемы с определением коллективной вины на этом не заканчивались. Практически все подсудимые и их адвокаты всё валили на покойников: Гитлера, Гиммлера, Бормана и Гейдриха, а военные ссылались на исполнение приказов. С этого момента возникает так называемая легенда о «чистом вермахте». Преступления, мол, совершались политическими деятелями, лидерами НСДАП, а на практике СС и СД, а армия в принципе просто выполняла свой долг.

Тогда из Москвы привезли фельдмаршала Паулюса, появление которого вызвало среди обвиняемых панику.

Американцы в свою очередь предъявили генерал-майора Эрвина фон Лахузена. Эти двое доказательно разрушили легенду «чистого вермахта». Но до сих пор представления о том, что якобы германская армия (то есть 10 миллионов человек) как таковая в преступлениях против мирного населения не участвовала – распространенный миф, который используется как аргумент во всякого рода псевдоисторических работах и даже на бытовом уровне. В ФРГ это позиция была доминирующей в общественном сознании очень долго – и сейчас используется вновь.

В современной юридической практике международных трибуналов термин коллективной ответственности не используется. Это вопрос скорее морального или информационного давления. Так, результатом совокупных действий Трибунала по бывшей Югославии и Голливуда стало возникшее на Западе устойчивое представление, что сербы в целом – убийцы.

Был изобретен модифицированный вариант коллективной ответственности, который охватывал весь командный состав обеих сербских и югославской армий, который очень сомнителен юридически. Его принцип обратен тому, что был применен в Нюрнберге: если кто-то совершил военное преступление в ходе военных действий на земле (рядовой, сержант, лейтенант), то ответственность за это несут все его начальники выше по званию и должности, вплоть до первых лиц государства. В Нюрнберге принцип был обратный: преступно в первую очередь руководство, а о степени ответственности исполнителей разберемся позже в каждом конкретном случае. То есть имеется вина каждого, но нет вины всех.

Итоги немецкого трибунала породили серьезный моральный кризис в немецком обществе, закончившийся массовой амнистией 1951 года имени канцлера Конрада Аденауэра. Удивительно, но одним из моральных самооправданий стал экономический рост в ФРГ, «немецкое экономическое чудо». Тот, кто так хорошо работает, может забыть об Освенциме.

Кроме того, ускоренное возрождение Германии требовало привлечение кадров. И Аденауэр доступно объяснял американцам, что других немцев у меня больше нет. При нем в МИДе ФРГ число бывших членов НСДАП стало больше, чем при Риббентропе. А в полиции и бундесвере превысило 20%. К концу 1960-х годов советские пропагандистские штампы про «возрождение нацизма» были абсолютно справедливы. Бывшие члены НСДАП и активные нацисты массово возвращались в журналистику, суды, советы директоров крупных концернов, армию и полицию.

При этом германское общество чуралось нацистского прошлого и, конечно же, не хотело бы возвращения в период 1934–1945 годов. Но ползучая реабилитация нацизма шла не на уровне идеологии, а на как бы личном, персональном уровне. Бывшие активные нацисты выводились из-под морального прессинга. Они становились просто немцами, а не гитлеровцами. После 1946 года в ФРГ существовала даже негласная градация немцев: виновные, не слишком виновные, виновные не совсем и невиновные.

А тут еще и не прекращающиеся до сих пор историко-философские дискуссии о том, что Германия и немецкий народ в целом предрасположены к милитаризму, агрессии и садизму. И если «сытое» поколение студенческих волнений конца 1960-х годов во все это даже верило, то через три поколения после окончания Второй мировой войны многие немцы отказываются в такое верить. Как результат – появление в бундесвере скрытых нацистских организаций, разоблачение которых привело недавно к грандиозному скандалу.

Понятно, что современные немцы не имеют прямого отношения к событиям 75–80-летней давности, но этот негативный шлейф будет преследовать эту нацию еще долго.