АСЕАН не будет развивать интеграцию по европейской модели – австралийский эксперт
15 ноября десятка стран АСЕАН, а также Австралия, Китай, Новая Зеландия, Южная Корея и Япония заключили соглашение, сформировавшее крупнейшую в мире зону свободной торговли. Она охватила 2,2 млрд населения и 30% мировой экономики. Как отмечает агентство «Рейтер», этот документ стал еще одним ударом по проекту Транстихоокеанского партнерства, которое США рассматривали в качестве противовеса растущему влиянию Китая в регионе. Однако в 2017 г. президент Трамп от него отказался, а в новое соглашение США не вошли. В Пекине документ назвали «победой мультилатерализма и свободной торговли». В интервью «Евразия.Эксперт» директор по исследованиям аналитической компании Future Risk, специалист по политэкономии Тристан Кендердайн оценил, что стоит за исторической торговой сделкой, и как она изменит мировую торговлю.
– Страны АСЕАН подписали в Ханое Соглашение о всестороннем региональном экономическом партнерстве (ВРЭП) 15 ноября. Что это за соглашение? Каковы перспективы реализации всех его пунктов?
– Это соглашение лучше понимать просто как экономики АСЕАН+6, исключая Индию. Именно выход Индии из соглашения, а не провал или неспособность Соединенных Штатов участвовать в нем, был более заметным.
Основная функция АСЕАН заключается в создании единого рынка для ее 10 членов, которые являются странами Юго-Восточной Азии. АСЕАН+1 – это институционализированные отношения АСЕАН с какой-либо отдельной внешней экономикой, которые лучше понимать как «АСЕАН+Х». АСЕАН+3 – это взаимодействие стран АСЕАН с тремя крупными промышленными экономиками Северо-Восточной Азии: Южной Кореей, Японией и Китаем, в то время как АСЕАН+6 стала развитием этого формата, включив в себя Новую Зеландию, Австралию и Индию.
Новая Зеландия и Австралия уже давно являются государствами-наблюдателями АСЕАН, но у них нет ни экономической повестки, ни политической воли для непосредственного присоединения к этому объединению. Точно так же ни Индия, ни китайско-японо-корейский треугольник не могли бы сформировать единый рынок с АСЕАН. Таким образом, представляется более ясным, что соглашение ВРЭП кодифицирует ряд внешних связей, а не формирует новую целостную систему. На карте это выглядит как одна большая экономическая зона, но на самом деле это просто отношения АСЕАН + Китай, АСЕАН + Южная Корея и Япония, а также АСЕАН + Новая Зеландия и Австралия.
Кроме того, ВРЭП также включает торговые отношения, которые уже охвачены двусторонними соглашениями о ЗСТ: АСЕАН уже имеет ЗСТ с Китаем, Кореей и Японией, а также совместно с Австралией и Новой Зеландией.
Таким образом, это соглашение лучше понимать как нечто похожее на серию взаимосвязанных соглашений о внешней свободной торговле Европейского союза, чем на всеобъемлющий региональный торговый порядок.
Отсюда должно быть ясно, почему ни Россия, ни США не были вовлечены в развитие торгового сообщества ВРЭП. Хотя Китай действительно использовал эту возможность, чтобы отстаивать многостороннюю торговлю, по сути, это стратегия регионального экономического взаимодействия в Юго-Восточной Азии. Как таковую ее следует рассматривать скорее через промышленный и агропромышленный экономический анализ, чем через геополитику: любой успех соглашения зависит от способности экономик АСЕАН производить товары и находить для них рынки сбыта.
Таким образом, геоэкономические мотивы России и Соединенных Штатов здесь на самом деле не применимы, но возможные будущие изменения в инвестиционной, торговой и промышленной динамике между АСЕАН и Китаем и АСЕАН и Японией могут обрести значимость. Япония была крупнейшим инвестором в экономику стран АСЕАН, и продолжающийся сдвиг в сторону Китая со стороны государств АСЕАН является важным структурным изменением.
Соглашение ВРЭП звучит всеобъемлюще, но на самом деле оно словно фанера, наложенная поверх нескольких небольших и неоднородных региональных торговых отношений. Соглашения о свободной торговле в Восточной Азии часто сравнивают с «миской лапши» индивидуально конфликтующих соглашений, выдаваемых за подобие единства. Новое соглашение ВРЭП просто добавляет еще одну порцию лапши в эту миску.
– Учитывая, что такие крупные страны как Россия, США и Индия не участвовали в этом соглашении, не выходит ли, что ключевую роль в реализации этого соглашения сыграл Китай? Можно ли утверждать, что влияние Китая увеличилось в регионе?
– Китай, безусловно, хотел продемонстрировать этакий нарратив, в котором он возглавляет развитие многосторонней торговли в Восточной Азии. Но Китаю политически трудно занять высокие позиции в то время как он вовлечен в ожесточенную торговую войну с Соединенными Штатами, а также ввел карательные торговые ограничения в отношении Австралии в качестве экономического наказания за политические разногласия.
Китай в последнее время играет в очень опасную игру с торговой дипломатией. Это страна, которая не может прокормить себя и исторически страдала от голода, и которая полагается на торговлю, чтобы обеспечить достаточное количество пропитания для своего народа. Делать оружием торговлю сельскохозяйственными товарами на одной арене, заявляя при этом о поддержке свободной торговли через ВРЭП, – это уже не лицемерие, а огромный политический риск.
Такие геоэкономические игры власти почти всегда выступают как «нетарифные барьеры», что означает, что они не нарушают никакого международного торгового права, изложенного в соглашениях о свободной торговле типа ВРЭП, но они подрывают их дух другими способами.
Европейский союз отличается как общими ценностями, так и административной системой права. Китай до сих пор не предпринял реформ, необходимых для того, чтобы отойти от внутренней или международной экономической модели неомеркантилизма. В то время как экономическая роль Китая в регионе усиливается в различных областях и по целому ряду причин, соглашение ВРЭП мало что делает для повышения роли Китая как в регионе, так и в мире. Ни АСЕАН, ни Китай в ближайшие два десятилетия не приблизятся к уровню развития Европейского союза.
Как мы уже видели, Китай принципиально не верит в открытые рынки или свободную торговлю, и он продемонстрировал явную волю и способность делать торговлю оружием. При таком подходе трудно понять, как Китай сможет построить открытую торговую систему в Восточной Азии, которая могла бы угрожать экономическому балансу сил или позиции Соединенных Штатов в регионе. Пока Китай продолжает проводить неомеркантильную политику в международной экономике, он ограничивает свою собственную способность проецировать экономическую мощь.
– Проиграли ли США от создания паназиатской зоны свободной торговли? Какие факторы на это влияют?
– Соединенные Штаты уже имеют весьма открытые экономические торговые отношения со всеми вовлеченными странами. Главная выгода от этого нового соглашения заключается в том, что менее открытые экономики становятся более открытыми друг с другом, то есть, наибольший потенциал для развития торговли в рамках этого соглашения находится между АСЕАН и Китаем.
Например, Австралия и Япония входят во ВРЭП, а Соединенные Штаты – нет, но и Австралия, и Япония уже имеют весьма открытые торговые соглашения с Соединенными Штатами, как через другие соглашения типа АТЭС, национальные институты и культуру общей веры в то, что открытая торговля является взаимовыгодной, так и через двусторонние торговые соглашения. Австралия заключила соглашение о свободной торговле с Соединенными Штатами с 2005 г., а Япония и Соединенные Штаты заключили два новых торговых и цифровых торговых соглашения в 2019 г. Это живые документы и живые отношения, ни одна торговля никогда не бывает полностью свободной, и в рамках этих отношений оба партнера работают над экономической гармонизацией с периодическим обновлением соглашений или осуществлением мер по снижению торговых барьеров.
Целью является общее убеждение в том, что если новая технология разрабатывается в одной стране, то ее преимущества должны распределяться по всему единому рынку, а также в том, что страны со сравнительными преимуществами в сельскохозяйственном производстве должны иметь свободный доступ к потребительским рынкам в более высокотехнологичных странах. Такая система в теории означает больше пшеницы и больше компьютеров для всех участников. Поэтому для многих экономик мы должны думать не о том, что они находятся «вне» этой зоны свободной торговли, а скорее о том, что они уже ведут «более свободную торговлю». Таким образом, возвращение к ВРЭП было бы шагом назад для многих двусторонних экономических отношений, связанных с ним.
В этом смысле ВРЭП лучше рассматривать как менее развитые экономики в Китае и АСЕАН, начинающие действовать более либерализованными способами. Но уже развитые экономики получают немного, будучи вовлеченными, и немногое теряют, не будучи вовлеченными.
Я считаю, что от этого будет мало пользы для Южной Кореи, Японии, Новой Зеландии и Австралии. Но все эти экономики имеют тесные экономические, торговые и дипломатические отношения с Китаем и государствами АСЕАН, и поэтому пребывание в рамках института ВРЭП помогает разрабатывать правила игры по мере развития. Лучше быть за одним столом со своими торговыми партнерами, чтобы обсуждать дела и вырабатывать решения на будущее. Нынешний стратегический дискурс негативизма вокруг торговой зоны в результате китайско-американской торговой войны означает, что США отказались участвовать в ней, но США не теряют своей позиции.
– Как Вы думаете, может ли следующим шагом стран АСЕАН стать появление паназиатской валюты, чтобы их сделки не зависели от Вашингтона и не были привязаны к доллару?
– Шансы на это практически равны нулю. Единственной отдаленно осуществимой валютной ребалансировкой было бы более широкое использование китайского юаня во внешних экономиках. Сами страны АСЕАН не хотят единой экономики, подобной Европейскому союзу. Этому есть три причины.
Во-первых, все они находятся на разных стадиях экономического развития, и нет явно развитых экономик, которые могли бы возглавить валютный союз, как это сделали Германия и Франция в рамках евро. Таиланд, Малайзия и Вьетнам являются наиболее развитыми странами, но они не могут взять на себя потери, чтобы распространить свою экономическую мощь через валютный союз на более слабые страны.
Во-вторых, все страны АСЕАН за исключением Сингапура по-прежнему полагаются на экспорт сельскохозяйственной продукции, как для торгового баланса, так и для притока иностранной валюты. Это означает, что более слабые валюты обеспечивают лучшие условия для продажи сельскохозяйственной продукции на международные рынки – подумайте о покупке швейцарского молока или казахстанского молока: оба могут быть сравнительно высокого качества, но сильная валюта Швейцарии означает, что импортеры и потребители не захотят платить лишнее за швейцарское молоко, в то время как казахстанское молоко такое же хорошее, но намного дешевле.
Третий момент связан с тем, что промышленное развитие также в значительной степени зависит от слабых валют. Если отдельные страны АСЕАН смогут проводить независимую денежно-кредитную политику, то они смогут девальвировать свои валюты для стимулирования ПИИ в промышленные предприятия. Это приводит к привлечению иностранного капитала, капитальных механизмов, а также иностранных деловых институтов и практик, которые являются важнейшими компонентами экономического развития. Представьте, что вы – иностранный инвестор и выбираете создание автомобильного завода в Сингапуре или Малайзии – уровень квалификации рабочей силы и технологии примерно сопоставимы, но более дешевая валюта в Малайзии должна повлиять на ваше решение построить там завод.
По этим трем причинам я не вижу никакого стимула создавать в рамках АСЕАН валютный союз, пока все государства-члены не будут промышленно развиты и не будут иметь ВВП на душу населения в диапазоне ОЭСР. В этом случае АСЕАН может перейти к валютному союзу, но только как смежная экономическая зона. Паназиатская валюта, включающая Китай, АСЕАН и Австралию в рамках ВРЭП, немыслима.
– Как вы оцениваете последствия такого объединения для России?
– Я думаю, что для России нет никакой потери в том, чтобы не участвовать в соглашении ВРЭП. С российской точки зрения, ВРЭП вырос из АСЕАН, которая выросла из пакта безопасности СЕАТО времен Холодной войны, поэтому институциональное развитие этого теперь уже паназиатского торгового соглашения явно исключало Россию с самого начала. Таким образом, нетрудно понять, почему Россия не была более тесно вовлечена в последние два десятилетия развития в экономической сфере.
Однако, игнорируя эту институциональную историю, развитие Россией своих геоэкономических интересов на Дальнем Востоке было бы невероятно воодушевляющим и выгодным для региона. Поскольку все больше российского экспорта энергоносителей будет идти на восток как по СПГ-проекту «НОВАТЭКА», так и по трубопроводу «Сила Сибири», появятся возможности для расширения экономического взаимодействия России с Китаем, а также для побочных эффектов в других отраслях. Соответственно, у России появилась новая возможность расширить экономическое взаимодействие не только с Китаем, но и с другими странами – импортерами энергоресурсов Восточной Азии.
Существует также практически неограниченный спрос на российские агропромышленные товары в Восточной Азии. Восточноазиатские экономики бедны землей и ресурсами, но имеют огромные потребительские рынки.
Спрос на сельскохозяйственную продукцию, выращенную в экологически чистых условиях, будет иметь огромный ажиотаж в ближайшие десятилетия, и Россия имеет хорошие возможности извлечь выгоду из экспорта, по сути, доступа к своей чистой воде, земле и воздуху через сельскохозяйственные товары.
Третьим фактором геоэкономического благоприятствования России являются существующие промышленные и институциональные структуры во Владивостоке, Петропавловске-Камчатском и Иркутске. Потенциал этих регионов как шлюзов между восточноазиатским и российским рынками огромен и не реализован. В последние годы Владивосток экспериментировал с открытием города в качестве безвизовой зоны, и российские внутренние железнодорожные порты снова становятся все более важными по мере роста инвестиций в китайский проект Межконтинентальной железнодорожной магистрали и в «Пояс и путь». Однако более глубокое российское участие в торгово-промышленной надстройке Восточной Азии остается мечтой: есть огромные возможности, но исторически очень мало участия.
Торговля в Восточной Азии не была приоритетом для России, и ее динамика развивалась вдоль осевых коридоров к североамериканским рынкам через Тихий океан и через Малаккский пролив в Европу. Однако коридор, проходящий по касательной к Австралии и Северо-Восточной Азии – это то, что Россия могла бы воплотить. Россия никогда не будет главным торговым партнером региона, но все торговые преимущества, которыми Австралия пользуется в делах с Восточной Азией, могут также распространяться и на нее.
Австралия географически далека от промышленного ядра Северо-Восточной Азии, и все же она экспортирует железную руду, СПГ и агропромышленные продукты, такие как говядина, вино и молочные продукты в Японию, Южную Корею и Китай. Положительное сальдо торгового баланса и взаимное открытие рынков означают, что австралийцы могут извлечь выгоду из импорта потребительских и электронных товаров от восточноазиатских производителей. По сути, Австралия продает железную руду и говядину, а покупает автомобили и компьютеры. Тридцать лет назад основные торговые отношения Австралии были все еще с Европой, а теперь Австралия ведет большую часть своей торговли с Северо-Восточной Азией. Такая схема или что-то подобное явно возможно для России, и особенно для регионов России в Сибири и на Дальнем Востоке.
Россия имеет дополнительное преимущество в виде морских портов непосредственно в Северо-Восточной Азии с легким доступом к местным рынкам. Я думаю, что три вещи удерживают Россию от того, чтобы извлечь из этого выгоду: стоимость железнодорожных перевозок, недостаток капитальных затрат на развитие отраслей, ориентированных на Азию, особенно в агропромышленном комплексе, и отсутствие государственной политики по открытию взаимных рынков.