В дыре тороида

Ждёт… Ждёт. Пятый час минул. Последний окурок давно утонул в грязи лужи. Кнопочный телефон под пальцами пищит – набирает номер.

– Гриша? Добрый день. Это Абрамов Александр Михалыч. Я вот оказался на один день в Ленинграде и захватил для тебя несколько книг…

Гриша, я надеюсь, это всё-таки может быть тебе интересно. Там томик – переписка Колмогорова и Александрова. Вообще много вещей… Совсем неинтересно?

Ну, хорошо.

Тогда что же? Одиночество не может продолжаться вечно.

Да, конечно, конечно. Работать, между прочим, нужно, независимо ни от чего. Простая практическая проблема. А если я тебе положу их в ящик, то ты их просто выкинешь?..

Ну, извини, если нарушил твой покой и… поступил неловко. Но я думаю, что ты здесь неправ.

Раскладушка захлопнулась. Ботинки пошли строить график на лужах, отчеканивая чёткие точки.

Гриша, Гриша… Он с самого детства упрямый. И не то что упрямый – безукоризненно честный. Вниз по оси Z, в метро. Да, да, метро. Едем в сторону Купчино. Грише семь лет, и он немилосердно потеет: меховая шапка с опущенными ушами завязана наглухо. «Гриша, ну развяжи шапку, жарко же». – «Нет! Я маме обещал не развязывать – и не буду».

Что, что, а математика ему подходила точно. Нравственностью и аскетизмом. Ты с ней один на один. Кто кого? Ничьей не отделаешься. Победил – тебе правда, проиграл – полетел в пропасть тора.

Мимо гладкого многообразия колонн «Мариинки», по оси X Театральной площади. Когда мы с Гришей в последний раз виделись, говорили о Мариинском. Музыка – отдушина, когда летишь в дыру тора. Это было спустя два года, как он вернулся из Штатов. Не знаю, был ли он в галереях и концертных залах в Америке, говорят, там они бесплатные. Нет. А было, наверное, так: шум Манхэттена, ноты Шопена из закрытой двери кабинета, разговор с Гамильтоном о потоках Риччи и непрерывности пространства. Потом – самолёт, дом, затворничество. Он хотел задуматься на несколько лет. И задумался.

За семь лет гипотеза Пуанкаре сыграла на Грише все комбинации октав торичных ноктюрнов… Каждый день давала верёвки потолще. Он вязал узлы покрепче, искал способы распутать петли в любом пространстве – доказать, что вселенная – сфера.

По оси Y, вдоль Почтамтской. Исаакий светит золотом купола сквозь сумрак давящего пространства. Знаю, он сюда приходил – купол и колоннада в своей сущности тороид, и рядом консерватория Римского-Корсакова.

Гриша, Гриша… 82-й год, Будапешт, международная олимпиада. Твои лаконичные решения точно мелодичны, не как у других глухцов. Лаконичные… Лаконичное решение задачи тысячелетия так просто тебе не простят. И проблема, Гриша, не в Пуанкаре и даже не в тысячелетии.

Опять, тикая, текут часы. Берём начало координат – энтропию потоков Риччи. Одна, две, три петли стягивают доказательство. Три петли – маринованные во лжи скандалы, споры, статьи. Ну что, кто кого? Гамильтон или Гриша? Или математика уже не безукоризненно честна… Или не математика?

Московский вокзал: точка отсчёта – тупик. Что ж, график построен. В руках два конца узла. Звуки Шопена из музея музыки говорят: его нужно стянуть.

***

– Нет, Александр Михалыч. Мне это сейчас неинтересно.

 Я сказал уже…

Я понимаю, что вам непонятно, но ничего не могу сказать.

 Я то, что хотел сказать… Мне нечего вам сказать – все обсуждают пустоту. Всего хорошего.