«Экологическая повестка объединяет людей с разными взглядами». Лидер экодвижения «ЭКА» Татьяна Честина — о политизации протеста, победах на Шиесе и Куштау и тренде на экопотребление

Кто помог перестройке

— За последние лет 10 в России было несколько протестных волн. Люди высказывали свое несогласие с результатами выборов в Госдуму, с пенсионной реформой, выходили на митинги после фильма “Он вам не Димон” и после старта реновации. У меня есть ощущение, что эти волны, по сравнению с экологическими протестами, не были такими ожесточенными. А ты что думаешь?

— Еще во времена перестройки зеленые протесты стали первыми в СССР. Например, это протест против поворота северных рек, против строительства канала Волга-Чограй [в середине XX века был популярен проект переброски части стока сибирских рек в засушливые регионы — Казахстан и Среднюю Азию, наиболее проработанным был проект в Ставрополье — строительство канала Волга-Чограй]. Поэтому мне кажется, что «зеленая волна» даже в чем-то приблизила перестройку. 

Когда в 2000 году упразднили Госкомэкологию, экологи собрали три миллиона подписей против этого решения. У них в то время не было соцсетей! Поэтому я считаю, что экологическая повестка — это базовая платформа, на которой могут объединяться люди с разными политическими взглядами. 

Это история про выживание. Именно поэтому люди откладывали все противоречия, а новые волны экологического протеста с учетом того, что появились чаты в Telegram, где легко координировать действия, стали более массовыми и яркими.

Периодически власть или добывающие компании, чтобы расколоть экологический протест, пытаются поссорить лидеров и активистов, рассказывая, что некоторые из них действуют не просто так, а якобы в чьих-то интересах. Одна из моих “любимых” историй — про то, что экологов будто бы кто-то подкупил. Регулярно против активистов идет информационная война.

— Смотрел по ТВ репортаж о том, как сотрудники Гринписа расследуют причины загрязнения воды на Камчатке. В нем их представили так: “На Камчатку приехали российские сотрудники американского Гринписа”.

— Это вообще стало классикой. Причем некоторые компании организуют заказные статьи, в том числе на десятках странных ресурсов. И когда человек гуглит что-то о проблеме в интернете, то эти ссылки появляются первыми в выдаче. Сначала я не понимала, зачем публиковать новости на никому не известных ресурсах, — а вот как раз именно для этого: в первых страницах выдачи в поисковике будут появляться заказные статьи, где активисты представлены не в очень приятном свете.

— Как это влияет на сплоченность активистов? Научились ли они распознавать такие уловки?

— Когда возникает горизонтальный протест, первыми в него вливаются харизматичные люди, лидеры по природе. Они организуют пикеты и митинги. Но именно они в первую очередь под ударом. Их пытаются столкнуть между собой. У меня есть подозрение, что таких людей, которые должны расколоть протест, специально внедряют в активистские группы. Вот появился человек из ниоткуда, поссорил людей, а потом он всплывает в другом регионе, где он занимается тем же самым. Если бы активисты научились быстрее распознавать такие ситуации, у них было бы больше побед. 

Про гуманистические ценности 

— За последние лет 10–12 произошло несколько громких экологических протестов. На Байкале, около Шиеса и шихана Куштау. Протестов и побед действительно стало больше или просто больше историй стало попадать в СМИ, в публичное поле?

— Чтобы ответить на этот вопрос, надо понимать, сколько было поражений. Многие же истории не выходят наружу или в федеральную повестку. По наблюдениям, людей, которые в этом участвуют, стало больше и побед стало больше. Если раньше люди просто сопереживали таким историям, но были в стороне, то теперь все иначе. 

В прошлом году нам в организацию писало много людей, они были обеспокоены тем, что в Сибири горели леса. Но они там горят каждый год (хотя интенсивность и масштаб действительно растет, в том числе из-за изменения климата).

Это показатель того, что общество развивается, людей стали больше волновать гуманистические ценности. Это не только про экологию.

Многие никогда не были в Сибири, на Байкале или на Камчатке, но их беспокоят экологические проблемы тех мест. Я вижу, что люди стали больше проявлять внимания. Развитие такой эмпатии — уже большой прогресс. 

Да и известные люди стали больше говорить про экологию. Меня порадовали заявления стилиста Сергея Зверева, который встал на защиту Байкала. Он за это штраф потом получил. Это пробуждение гражданского сознания. Если раньше активисты были андерграундом, то теперь за раздельный сбор мусора агитируют звезды шоу-бизнеса.

— В некотором роде протест на Шиесе стал знаковым. Он длился почти два года. Никто не был уверен, что строительство полигона получится остановить. 

— У меня сложилось впечатление, что чиновники размышляли так: “Надо куда-то вывозить мусор. Давайте попробуем на Север, там и людей нет. Кто там будет протестовать?” Про человеческий фактор никто не подумал. 

А еще сам протест наложился на падающую популярность власти. В Москве чиновники более-менее научились справляться с протестами, тут все налажено, а в регионе все сложнее. 

Из экопротеста — в политику

— Те, кто два года назад выходил на протесты против строительства свалки на Шиесе, говорили, что они не про политику, а про экологию. За два года ситуация поменялась. На последних выборах лидеры протеста баллотировались в заксобрания регионов, выдвигали свои кандидатуры в советы городов и районов. Защитники Шиеса очень быстро поняли, что почти никто из депутатов и чиновников им не собирался помогать. 

— Так происходит во многих регионах. Это история последних лет. То же самое происходит в Казани, в Ярославле, Челябинске, многих городах. Люди понимают, что есть системные проблемы. Сегодня депутаты разрешили построить свалку или срубить городской бор, а завтра еще что-то разрешат.

— Этот путь люди стали быстрее проходить?

— Да. Они видят, как кто-то проходит этот путь и у него получилось. А еще одна причина в том, что протест стал более народным. Им говорят: “Идите, и мы вас поддержим”. 

— Означает ли это, что активистам стоит ждать большего сопротивления с обратной стороны, от условной “Единой России”?

— Это уже происходит. В сентябре очень многих независимых активистов не допустили до выборов или сняли их кандидатуры после регистрации. Да и трехдневные выборы придуманы для того, чтобы было меньше контроля со стороны наблюдателей.

— Что должно произойти, чтобы Госдума приняла новые экологические законы?

— Когда Путин пришел к власти, в России началась деэкологизация законодательства. Есть такая точка зрения, что тогда руководству страны надо было поднимать экономику и логика была такая: если мы ослабим природоохранные нормы, в Россию потекут инвестиции, капитал. 

В законе есть механизм референдума, он очень важный для учета мнения людей. Многие экологические вопросы пытались выносить на референдумы, а власти всячески противились этому. 

Ситуация зачастую выглядит так: чиновники принимают решение о строительстве какого-то потенциально опасного производства, а людей ставят перед фактом. Но в прогрессивных странах есть такой механизм, как стратегическая экологическая оценка.

Грубо говоря, еще до того, как вкладывать деньги в проект, проводится оценка вероятных экологических и социально-экономических последствий реализации сценариев долгосрочного развития территории. В России не так.

У нас дают, например, лицензию сразу на разведку и добычу, вкладывают деньги, а когда начинаются протесты, с ними начинают бороться — ведь уже большие средства инвестированы. Это большая коммуникационная проблема. 

Чиновники считают, что с людьми не надо разговаривать, потому что они темные. Когда эта ситуация изменится, тогда будет меньше конфликтов. Сейчас вся проблема в том, что процедуры учета мнения местных жителей носят или рекомендательный, или формальный характер. Многие экологические конфликты связаны с коррупцией. Власть не меняется многие годы. А когда так происходит, то коррупционные связи крепнут. 

Инициативы снизу и молчание сверху

— Истории с Шиесом или Куштау помогли людям, которые там живут, изменить свое отношение к экопотреблению? Или "Шиес отстояли, теперь можно забыть про раздельный сбор мусора и переработку сырья"?

— Похожие истории происходят во многих регионах, просто Шиес стал медийным. Экологи говорят про ответственное потребление уже лет 20, есть много общественных инициатив про это. Причем эти меры должны быть достаточно жесткие — надо, например, выводить из оборота одноразовое неперерабатываемое (пакеты, одноразовую посуду), а иначе это косметические меры. Сначала люди протестуют против строительства полигона, но очень быстро начинают думать об альтернативных решениях. Они сами начинают продвигать раздельный сбор отходов, сокращение мусорного следа и рассказывать о своем опыте. 

— Если сами люди уже готовы сортировать мусор, то почему до сих пор нет внятной государственной программы или достаточного количества усилий, чтобы внедрить эту систему?

— Главная проблема того, что реформа не продвигается, — это преобладание частного и сиюминутного, а не общественного и стратегического интереса. Очень многие компании вставляют в свои презентации слово “экология”, но реальных подвижек мало. Это часто такая «зеленая завеса», декларация. У нас до сих пор глубоко сырьевая экономика, в которой экологические приоритеты далеко не на первом месте. 

Сейчас крупный бизнес при поддержке государства лоббирует строительство мусоросжигательных заводов. Их надо “кормить” неперерабатываемым пластиком. Но если этот пластик запретить, то заводы будут убыточными. Они будут не нужны. Есть модели и примеры решения мусорной проблемы без мусоросжигания.

Для меня государство — это не монолит. Сейчас Счетная палата выпустила отчет о том, насколько эффективно идет мусорная реформа. В законе “Об отходах” закреплен приоритет повторного использования, сокращения и предотвращения образования отходов, переработки над захоронением и сжиганием. Выводы Счетной палаты таковы: эти приоритеты не соблюдаются, бюджетные средства расходуются неэффективно и все усилия не приводят к решению проблемы. То есть они фактически заявили, что надо делать то, о чем давно говорят экологи. 

— Многие экологические инициативы появляются снизу. Простые люди начинают бороться за парк, лес или против строительства какого-то завода. Получается ли у них потом этот опыт обобщить и использовать в дальнейшем?

— Происходит по-разному. Например, ​Елена Плешкова из фонда “Обвинская роза” в составе Пермской зеленой коалиции отстояла Черняевский лес в Перми и теперь занимается системной работой по сохранению и развитию зеленых территорий. ​​Юлия Файзрахманова из движения “Волга и народ против” отстояла Волгу от засыпки и сейчас добивается создания ряда региональных особо охраняемых природных территорий. И сами люди часто понимают, что они выиграли один бой, но это не победа в “войне”. Если они не добьются защитного статуса территории или системного решения проблемы, то история может повториться. 

Есть хорошая тенденция развития сотрудничества низовых активистов с экспертами, опытными природоохранниками. По тем же шиханам в Башкирии ситуация длилась около 15 лет, все это время активистам удавалось отбивать то одну, то другую гору, и им в этом помогали разные природоохранные организации. Это начинает вырастать в институциональную историю. А активисты Шиеса стали объединяться с низовыми активистами в разных регионах, например создали межрегиональное движение “Нам здесь жить”. Я вижу, как растет солидарность и взаимопомощь. Люди стали быстрее обмениваться информацией.