Некоторая часть кое-чего
Адам Салаханов
Член Союза писателей ЧР. Публиковался в журнале «Вайнах», сборниках «Новые писатели», «Кавказский экспресс», «Новые писатели в литературе», «Домик из детства».
На последнем издыхании она всё-таки зацепилась за ручку и вскочила на подножку набиравшего скорость поезда. Перед проводником в тамбуре вагона №1900 с надписью «Потерянное поколение» она тараторила:
– Я, конечно, извиняюсь за такую посадку, но у дедушки Фёдора из Степанченко будет очередной приступ, если я не доставлю подпольную записку Антону Палычу на тот край степи. Иначе преступная дуэль приведёт к драматическому наказанию!
– Значит, вам к машинисту, – сделал вывод проводник и махнул рукой себе за спину.
Только она вошла в вагон №1910, как в нос ударил запах фосгена. Пол был липким от крови. За окнами началась стрельба, мелькали вспышки. Какой-то усатый американец опустил письмо в почтовый ящик и просто исчез. В дальних углах она приметила двух французов, тоже с усами и с проборами на головах. Один приютился у живого огня, второй (в углу напротив) ковырялся в поисках чего-то в часовом механизме. Прокомментировал всё это зрелище некий (как он представился) Женя:
– На лучшее будущее мы и не надеемся. Молча кивнув, она юркнула в 1920-й вагон, над входом в который была нацарапана надпись: «Величайшее поколение». Здесь её вниманию представилась мастерская, где за одним столом сидел коротышка с мелкими усиками и в очках и чертил величайший маршрут – через город, человека, чувства, искусства, миры, – разрушая всё это для модереинкарнации. За другим столиком меланхоличная леди писала: «Любовь моя (зачёркнуто «Вита» и ещё одно слово рядом), Орландо, как только волны успокоятся, собираемся на маяк, если найду время между актами…» От чтения письма её отвлекло некое насекомое под столом, занятое процессом строительства замка. Соседи слева, двое русских под морфием, не пояавловски ставили опыты над собакой, готовя её к службе в конармии. Ассистент-немец заметил, что собака похожа то ли на волка степного, то ли на Сиддхартху. За четвёртым столиком спорили американцы: один – о величии некоего Гэтсби, а второй, в противовес первому, взывал ко Ктулху. Чем ввели третьего, шумного собеседника-южанина, в ярость – и под эту перепалку она побежала дальше, в вагон №1930. В нём провожали в нежную ночь последнего магната, звоня в колокол. Он (Фенниган) и не мечтал о таких поминках и о последующем путешествии на край ночи, сквозь тропик Рака, в дивный новый мир. Даже вместо могилы был вырыт целый котлован. А за окном спешащий к этому дню саранчи Натаниэль и его скорбящая подруга, увернувшись от вплывшей парочки птиц и одного из троих полицейских, разбились, размазав содержание своих голов на всё окно поезда. От увиденного зрелища пучеглазого француза в очках наконец-то вырвало, и он аж вздохнул свободно. На двери вагона №1940 красовалась кровавая надпись: «Молчаливое поколение». Через стекло было видно, как англичанин под рисунком скотного двора переставлял цифры 4 и 8, поместив их после цифры 19. Аргентинец изобразил там же сады с расходящимися тропами в форме сабли и подписал: «Фунес». А рядом французский лётчик рисовал для какого-то мальчугана барашка. И от их идиллии второй француз, чувствуя себя посторонним, со снобизмом Калигулы отошёл в сторону.
Она решила постучаться.
– Войдите! – раздался голос ирландского коротышки в круглых очках.
Она вошла. Другой ирландец записывал что-то в блокнот, бормоча:
– Это, конечно, не Годо, которого я ожидал, но...
Хлопок двери (она не рассчитала замах) качнул поезд. Очки коротышки треснули, как и окно за его спиной. Оно вылетело, превратив проём в вытяжку, высасывающую всё из вагона наружу. Началась разгерметизация и паника. И только меланхоличная леди, сохраняя спокойствие, с тамерлановской апатией собирала камни в карманы, приговаривая:
– После 1910-го вагона весь поезд изменился.
Как только начали проезжать мост, она открыла окно – противоположное тому, за подоконник которого держался ирландский коротышка. Уже весь высосанный наружу, он, ляпнув риторическое «Меня что, никто не понимает?», отпустил подоконник и улетел в ночь. Меланхоличной леди у окна тоже не было уже, заметила героиня, перебегая в вагон №1950. Что бы ни подразумевала надпись «Беби-бум» на двери, эпидемия паники перекочевала и сюда. Полуслепой старик тянул рыбу-меч из одного окна; из другого бывший военный вытаскивал детей из пропасти, с рожью в волосах, которые тут же приносили в жертву повелителю мух книги, предавая их огню в день Фаренгейта. Некий русский эмигрант поинтересовался у рыжего человека с огоньком по имени Педро Парамо:
– Нет ли среди этих детишек девочки по имени Лолита? – смакуя это имя во рту, как леденец…
В то время как в одном углу умирал некто Малон, в другом – трое американцев спорили: двое не могли решить, разумно ли собираться с голым завтраком в дорогу, в то время как третий вопил:
– Вы же лучшие умы моего поколения!
И только двое пассажиров поодаль ехали спокойно: сутулый француз с чемоданом и котом по имени (если верить ошейнику) Бебер и усатый немец, пыхтящий трубкой и отбивающий пальцами другой руки эксцентричный мотив на жестяном барабане. Под этот саундтрек она просеменила в следующий вагон – №1960. Здешняя атмосфера была ещё более гротескной – от симбиоза напалма и кислоты голоса, звучавшие в вагоне, превращались в гот-письмо, выжигавшее в её сознании, что «модели для сборки игры в классики подсказали аргентинцу Хронопы и Фомы из его сновидений; от уловок Джозефа зазвучала колыбель для кошки, и дети собрались в крестовый поход на бойню №5; за 100 лет одинокого ожидания полковнику всё ещё не пришло письмо; разумность океана Станислава далеко не нова для трилогии Уильяма; сублимировав ирландского Улисса в верлибровый Кантос, можно разжечь Бледное пламя из щепок примечаний; если долго летать над кукушкиным гнездом (на мотоцикле или механизме заводного апельсина), можно влететь в посвящение к Радуге тяготения; истории обыкновенного безумия женщин от магии Волхвов-Коллекционеров опасны для французского лейтенанта; из-под стеклянного колпака сговорившихся дураков можно выбраться через газовую духовку или на машине с выхлопом в салон... шипение настраивает её на прежнюю волну.
– Не знаю, о чём мечтают электроовцы. Но вам, как человекоподобной, это ещё пригодится, – и сказавший это американец протягивает ей аэрозолевый баллончик Убика, из которого только что обрызгал её.
Выходя из вагона, она замечает другого американца у окна с удочкой на форель и похожего на обезумевшего Пушкина француза, собирающего вещи. В вагоне №1970 «Поколения X» презентовалась жестокая выставка, посвящённая крушению высотки в центре бетонного острова, которая проецировала разные чувства: то страх и отвращение, то ностальгию по регтайму, то способы употребления жизни, а то и помутнение. Отвлекала только хиппозная радуга тяготения. И некий несомненно обдолбанный путник грезил, как однажды зимней ночью, оседлав Химеру, пролетал сквозь неё, когда автостопил по Галактике. И вдруг из смога в углу выступил какой-то алкаш и обратился к юноше в шляпе с просьбой вытащить шило из его шеи. В ответ, перебивая сам себя, молодой человек начал тараторить голосом то ли собаки, то ли волка, что:
– Водокачка будет нас ругать, а Савл Норвегов будет хвалить; нет, он Павел, да, все мы прохожие…
От этого спора она упорхнула в вагон №1980, где за одним окном можно было заметить города красной ночи, пространства мёртвых дорог и западные земли в целом.
А за другим окном, шагая по стеклу с невыносимой лёгкостью бытия, она могла видеть осиную фабрику с машиной различий, которую пытались разглядеть нейромантик в круглых очках и его кореш. Им она и вручила флакончик Убика. Напротив них сидел японец с крысиной мордой, разглядывая свои руки, он интересовался у соседа с такой же крысиной мордой:
– Есть ли в 10 главах истории мира что-нибудь про тонкости охоты на овец?
На что Ихаб (к которому воззвали все) заметил:
– Как бы там ни было, Вирджиния была права насчёт вагона №1910. После него состав поезда изменился. Не говоря уже о сверхперемене после 1940-го вагона…
После чего она перешла в обозначенный как «Поколение Y» вагон-ресторан №1990. Здесь, пока за одним столом царило шумное веселье с бесконечными шутками пятерых американцев, из-за стола рядом какой-то русский в чёрных очках прокричал:
– Да кем вы себя возомнили?! Думаете криптонамёками шифрануть ваши америкэн-психопатские байки икс-поколения?! Да плевал я на первые правила вашего клуба! У нас есть своё поколение, и оно пи…
Не дав ему договорить, рот его накрыла рука седовласого сотрапезника с бородкой в стиле Троцкого, из эпицентра которой, как из абсолютной пустоты, прозвучало:
– Но-но-но, Витя! Хорош уже, забей. Ты это, лучше почаще закусывай… – и пододвинул к нему тарелку с салом голубого оттенка.
Уже на выходе из вагона-ресторана до неё донёсся чей-то голос:
– Как бы милосердно ни анатомировали… до чего ж оно всё запоздало.
Первое, что бросалось в глаза в вагоне №2000, это душераздирающее творение ошеломляющего гения. И возведено оно было во славу и защиту Зейтуна – в виде чего-то вроде дома из листьев, в котором кишели призраки и вампиры в шлемах ужаса. И ни колыбельная, ни ананасная вода не могли умерить их тревогу после бесчестия. Ибо оно было предречено при жизни Михаэлем К., ещё во времена ожидания нашествия варваров. Она заметила, что сидящий за печатной машинкой лысый американец взял пистолет и явно задумал покинуть царство страха. Но тут же её внимание привлёк другой американец, в бандане и очках, – он намыливал верёвку. И как только раздался выстрел, парень этот весь переменился в лице и уставился на суицидника глазами омара…
Открывая дверь с надписью «Поколение Z», похожей на венерин волос, она нашла вагон №2010 непривычно спокойным. Хоть он и кишел мальчиками на дозе, которых пыталась прогнать какая-то продажная тварь… Сначала она было подумала, что это и есть машинист. Но, увидев за этим ниггером ещё одну дверь, она вошла в неё. Это и была котельная. Спиной к ней сидел смутно вырисовывающийся силуэт мужчины. Перед ним стоял маленький столик. На нём едва теплилась свечка. Она перевела дух и:
– Добрый вечер! Мне сказали уточнить наш маршрут у вас. Тут такая история случилась, дедушка Фе…
– Дальше самого старого ныне живущего человека истории не существует, – уточнил силуэт.
– Извините… Но, кажется, я не совсем…
– Да всё ты поняла, Анна! – обернулся к ней (как оказалось) седовласый старик с густой бородой и залысинами до темени, – и про поезд, и про каждый вагон, и про состав каждого вагона... И то, что не ты успела на поезд, а наоборот. Это тебе не жёлтая стрела, и кондуктор тут не Виктор, ибо путь свой мы держим не из Винляндии по указу Томаса. Ты просто боишься признать, насколько всё наоборот и куда всё это тебя приведёт. Ведь мы всегда занавешиваем свои страхи красочными шелками своих хотений…
– Но если мне так хочется…
– Ты своими хотеньями меня не перебивай, стерва! Мне и так стрёмно сейчас, когда я и сам стал голосом в чужой голове. Тебя ещё не хватало… Человек всю жизнь мается в жмурки с этими голосами, якобы пытаясь понять, кто из них есть истинный он. Хотя в глубине души своей и понимает, что он – это тот, кто слушает эти самые голоса в голове. Ибо расщепляет нас не времени поток, но слов.
Последние слова старца, подобно заклинанию, закрутили такой мыслеворот в голове и воспламенили свечу таким жаром и ослепительным сиянием, что… пришлось зажмуриться в непросветную тьму.