Немец с «Фердинанда»
Перед нами сидит немец-солдат, рядовой, обыкновенный немец, который, пожалуй, интереснее всего именно своей обыкновенностью. Этот, подобно сотням тысяч других, есть плод зимней «тотальной мобилизации». Он был взят в армию зимой и первый раз попал в бой три дня назад, здесь, на Орловско-Курском направлении.
Это худой и долговязый немец с ничем не примечательной внешностью, опущенными плечами и сонными глазами, в которых застыл испуг. Когда мы начали говорить с ним, стало вдруг понятно, что испуг, застывший в его глазах, — это совсем другой испуг, чем тот, в котором пребывали пленные немцы, скажем, год или два тому назад. Тогда они боялись, что их убьют в плену. Он, как и многие другие сейчас, в это уже не верит. В его глазах застыл испуг от того, что он вообще попал на войну. Этот испуг появился в тот день, когда его коснулась «тотальная мобилизация». По мере приближения к фронту испуг превратился в ужас. И хотя он уже два дня в плену, этот тотальный страх всё еще не покидает его.
Его зовут Адольф Майер, ему в апреле исполнилось 19 лет. Он из деревни Эйструб в Ганновере.Его призвали зимой. Он служил в самоходной артиллерии — во Франции, в Руане. Ему тогда было еще 18 лет, но 70 человек в роте были еще моложе его. Кроме того, насчитывалось еще немало стариков, а 110 человек были старыми солдатами.
Он рассказывает о том, как хорошо они жили в Руане. Первую тревогу почувствовали в апреле, когда в их дивизион прибыли новые, только что принятые на вооружение самоходные пушки «Фердинанд». Они поняли, что с такими пушками долго не просидишь в Руане. Значит, скоро пошлют на войну. Еще больше встревожились они, когда командир батареи капитан Кенинг стал особенно настойчиво твердить о силе этих пушек, о непробиваемости их брони. «200-мм. лобовая броня и 80-мм. боковая, — такого еще никогда не было, — говорил он. — Неприятель не сможет пробить своими снарядами ни «тигров», рядом с которыми мы пойдем, ни тем более наших «Фердинандов», у которых лобовая броня еще толще, тем у «тигров».
В мае капитан говорил им об этом особенно много, а в июне их повезли на восточный фронт.
— Для чего вам говорили, что броня ваших «Фердинандов» непробиваемая?
— Для того, чтобы мы меньше боялись двигаться вперед.
— Но на вашем «Фердинанде» броня была пробита?
— Да.
— Значит, капитан Кенинг вам лгал?
— Да.
Адольф Майер рассказывает о двух днях боев, в которых он участвовал. До третьего дня он не дошел, попал в плен. Может быть, было даже хуже, что он верил в неуязвимость своего «Фердинанда», на котором ехал водителем. Когда он увидел, как сначала загорелись два «тигра» впереди, а потом рядом загорелся соседний «Фердинанд», ему стало сразу не по себе, — он к этому не был готов. Там, в Руане, он с радостью поверил, что ездить на «Фердинанде» безопасно. Теперь приходилось разочаровываться быстро — снаряд попал в гусеницу.
Они остановились и поняли, что если они так будут стоять на месте, то погибнут. И тогда, не сговариваясь, они вылезли из «Фердинанда» и поползли назад. Артиллерия всё стреляла. Когда они выползли, их было только двое — он и наводчик Карл Зиге, а остальных он больше уже не видел. На следующий день Зиге тоже исчез неизвестно куда, а его, Майера, назначили водителем на другой «Фердинанд», на котором вчера был убит водитель. Когда он влез в машину, он увидел в правой боковой броне, немножко выше своей головы, маленькое отверстие от снаряда, дырку, через которую был убит тот водитель, который раньше сидел на его месте. Они пошли в бой, и он всё время невольно оглядывался на эту дырку и уже больше ни в грош не ставил слова капитана Кенинга, а вернее, просто забыл о них. Он страшно боялся, что его убьют, он боялся, что русские сделают еще одну дырку рядом с той, что уже была над его головой, и на этом для него всё кончится.
На его счастье снаряд попал в заднюю часть орудия, и водитель, сидевший впереди, как раз оказался единственным оставшимся в живых. Он выполз из горящего «Фердинанда» на землю. Там была большая воронка от снаряда. Он втиснулся в нее и лежал. Ползти было нельзя, кругом рвались снаряды.
Вечером русские пошли в контратаку и взяли его в плен. И вот он сидит перед нами, разочарованный в своем «Фердинанде» и окончательно ошалевший от страха. Когда началась война, ему только исполнилось 15 лет. Он вырос уже в дни войны. Именно таких, как он, в германской армии сейчас сотни тысяч, а может быть и миллион, и поэтому интересна его психология. Его отец — ремесленник-корзинщик, у него есть два брата в школе — 10 и 12 лет.
— Ваши братья, наверно, уже не попадут на войну?
— Я тоже надеялся, что не попаду, — пожимает он плечами, и в этом движении — безнадежное чувство, что война может продлиться до светопреставления. — Я и мои товарищи больше всего боялись в школе, что мы дорастем до призывного возраста раньше, чем кончится война.
— Когда вы этого боялись?
— В прошлом и позапрошлом году, когда началась война с Россией.
— А когда не было войны с Россией и ваши войска только что вошли в Париж, — вы тоже боялись попасть на войну?
— Нет, тогда мы не боялись, что не успеем попасть на нее. Тогда вообще у нас настроение было лучше на сто процентов.
В этих ответах вся психология тех двуногих зверей, которыми Гитлер не без успеха старается сделать молодых немцев. Война была прогулкой, и они боялись не попасть на нее. Теперь война стала ужасом, и они, наоборот, боятся на нее попасть.
Верил ли он в то, что Германия победит? Нет, не сейчас, когда он в плену, а раньше? Да, сначала безусловно верил, а потом? Потом отступили под Москвой и отступили под Сталинградом, и он начал сомневаться и во всяком случае бояться, что всё это будет очень долго. Но вот он попал на фронт на своем неуязвимом «Фердинанде» и увидел, сколько кругом танков и всякой техники. Он вновь, честно говоря, подумал, что всё пойдет быстро и хорошо, — уж очень много было кругом танков и всего прочего. Когда же он разубедился в этом? Когда у него разбили сначала один, а потом другой «Фердинанд». Он ничего раньше не знал о России, он читал только официальные сообщения в газетах. А думал ли он над газетами? Нет, он не думал, он просто их читал и откладывал в угол. А когда армия Паулюса сдалась в плен, он об этом знал? Знал, но ведь в этом были виноваты итальянцы. Почему итальянцы? Потому что они побежали, открыли фронт, и поэтому Паулюс был окружен.
— А в Тунисе тоже были виноваты итальянцы?
— Да, нам так и говорили. Они сами должны были защищать свой Тунис. Наша армия там погибла из-за того, что нам пришлось помогать итальянцам.
Искренняя неприязнь к союзникам отражается на его лице. Как-то всё-таки легче и приятнее верить, что все неприятности произошли из-за этих чортовых итальянцев.
— А как вы думаете, на сколько вы отступили в России этой зимой?
— Я думаю, — он морщит лоб от этого непривычного занятия, — я думаю, что примерно на 200 километров.
А вам не говорили, что не на 200, а на 600 и на 700?
— Нет, не говорили. Раньше у нас всегда в газетах печатали карты, а потом совсем перестали.
— А как вы думаете, вот сейчас, 5 июля, вы, немцы, наступали или отступали?
— Конечно, наступали. — Он удивленно поднимает глаза.
— И вам дали приказ о наступлении?
— Да, 4 июля вечером капитан Кенинг собрал нас всех и по бумажке прочел приказ Гитлера о переходе в общее наступление на русских.
— Вы не думаете, что он прочитал фальшивый приказ?
— Нет, мы же утром начали наступать.
— А вот германское информационное бюро сообщает, что все эти дни наступаете не вы, а мы, русские.
Он этого не знает.
— Как вы думаете, почему появилось такое сообщение, явно ложное?
— Наверно, — говорит он после некоторого размышления, — они увидели, что нет большого успеха, и не хотели расстраивать наших родных в Германии.
Оказывается, на то, чтобы понять нехитрый трюк немецкого информационного агентства, хватает сообразительности даже у него. Он вдруг, не дожидаясь вопросов, сам быстро начинает говорить о том, что в одной его деревне среди его знакомых уже 40 убитых и 100 раненых, и когда он был дома в отпуску, его родные только и мечтали, чтобы он не попал на фронт... И вообще много убитых. Скорее бы всё это кончилось!
Он сидит передо мной, этот плод «тотальной мобилизации», один из тех, которые, взятые вместе, составляют последнюю, решительную ставку Гитлера в этой войне. Самоходная пушка «Фердинанд», так же, как танк типа «Тигр», — хорошее, мощное оружие. Это новинка военной техники, и нужна решительность, большая сноровка, чтобы ее обезвредить. Действительно, не всякий снаряд и не под всяким углом пробивает ее лобовую 200-миллиметровую броню. Но сотни их, рядом с «тиграми», уже горят сейчас тут, на орловских и курских полях. Впрочем, это только половина нашего успеха. Вторая половина успеха — психологическое состояние Адольфа Майера и сотен, тысяч подобных ему, еще не попавших в плен и воюющих. Их «Фердинанды» горят и раскалываются. Им лгали, надеясь на твердость брони и не надеясь на твердость их духа.
Это — хороший признак. Мы никогда не говорили нашим советским танкистам, что их машины неуязвимы и непробиваемы. Идя в бой, они знали всегда, что машины их сильны, но что нет брони, против которой не нашлось бы снаряда. Они знали это, знали, что могут погибнуть, и мужественно шли и идут в бой. Для того, чтобы пошли в бой такие, как Адольф Майер, их надо было обмануть, убедить в неуязвимости, преодолеть их страх смерти. В этом великая разница между людьми. В этом один из залогов нашей победы.
Гитлеровские заправилы лгали своим солдатам, уверяя их, что победа достанется им легко и без особой возни. Они лгали их семьям, что над городами Германии никогда не появятся самолеты ее противников. Сейчас они пожинают плоды своей лжи — животный страх трусливых зверей, начавших войну, веря в свою безнаказанность, и теперь разочарованных и дрожащих от ужаса. Сейчас немецкие солдаты получают кучи писем, где в строках и между строк проглядывает тот же стойкий тотальный страх, который надолго застрял в глазах военнопленного Адольфа Майера.
Хорошо, что эти письма написаны именно так, что они дышат страхом. Но жалости у нас нет. Хорошо, что они боятся, хорошо, что они в ужасе. Только смертью и страхом можно их донять, только железом можно их убедить. Гремят орудия. Сегодня немцы опять идут в наступление.
Они еще сильны, рвутся вперед, но кроме желания убивать, кроме жадных захватнических стремлений, они больше чем когда-либо одержимы еще и страхом, и это — очень хорошо. // Константин Симонов. ОРЛОВСКО-КУРСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ.