«Нам недостаёт странности»: размышления об утратах на «Тёмных Мостах»

Всеволод Аверкиев, художник, скульптор

Каждый, кто проходил мимо дома по адресу Компрос, 10, видел на нём бетонное панно, которое называется «Атрибуты искусства». Автор этого панно — художник-монументалист Рудольф Пономарёв. На этом панно, ближе к Галерее, есть бетонная книга, на которой замазана надпись — от неё остался один хвостик. И я вдруг понял, что не знаю, что там была за надпись. А ведь вещи живут, пока о них помнишь. И вот, получается, эта надпись умерла. Мне стало интересно, что там было написано. Я стал спрашивать: были разные версии, я опросил несколько десятков человек, многие из которых сотни раз проходили мимо этого дома — но никто не вспомнил. И я стал выяснять. Одно я помнил точно — это была не простая надпись, она имела художественный смысл.

В 1972 году я был ребёнком, и мы с отцом проходили мимо этой стены, на которой как раз работали художники. Отец им сказал: «Не успеете ведь!», а они: «Ну, не успеем, будем доделывать потом». Посвящено это панно было всероссийской книжной выставке, которую, благодаря заслугам Пермского книжного издательства, решено было провести в Перми. Для этого из дома на Компросе выселили обувной магазин, и всё здание отдали Союзу художников — этот атавизм советской пропагандистской машины живёт до сих пор и находится в этом же здании.

Оказалось, что Рудольф Пономарёв сделал такой «изобразительный анекдот». Пермское книжное издательство прославилось на всю Россию выпуском миниатюрных книг. Это случайный феномен — так получилось, поскольку в типографии чудом сохранился дореволюционный станок, на котором печатались карманные библии, и издательство решило его задействовать. Самая знаменитая книжечка, выпущенная таким образом — книга афоризмов Козьмы Пруткова, созданная художником Владимиром Васильевичем Вагиным. Сегодня это библиографическая редкость. К ней даже была привязана лупа, чтоб её рассматривать. Именно в этом и есть комизм ситуации: Пономарёв сделал её огромной. Он просто воспроизвёл один из разворотов. Я позвонил Славе Шабалину — он много лет был директором ЦВЗ. А затем связался с внуком художника, у бабушки которого сохранились архивы. Так я выяснил, что на развороте был следующий афоризм: «Всякая вещь есть форма проявления беспредельного многообразия». В какой-то момент чиновники решили, что это слишком вольная надпись, и предложили художнику прийти с ведёрком цемента и всё замазать. Он ослушаться не мог, замазал, но хвостик оставил. Такая вот история об ушедшем.

Иван Козлов, журналист

Я хочу поговорить о жизненных укладах, которые исчезают из нашего города, уходя в прошлое чуть ли не ежедневно. О незаметных укладах жизни, которые часто присущи минимальному количеству людей, а потому никем не принимаются в расчёт и часто исчезают не сами по себе, а из-за происходящих в городе изменений.

Год назад мы с командой Центра городской культуры ездили в школу Сколково, где среди прочего учились соучаствующему проектированию в городах. Одной из важных идей, которые сопутствовали этому обучению, была идея о том, что при проектировании любых изменений в городе нужно проводить исследования и составлять подробные списки интересантов, стейкхолдеров — то есть, тех, кого изменение так или иначе затронет, и тех, кто будет иметь к нему хоть какое-то отношение. Идея кажется самоочевидной, но нам было важно увидеть профессиональный подход к ней — любой, даже относительно небольшой проект порождал списки из десятков и даже сотен стейкхолдеров.

Об этом всегда нужно помнить, потому что иначе понять город невозможно. У меня есть на этот счёт любимый пример — пару лет назад, когда обсуждалось закрытие железной дороги от КамГЭС до вокзала, мы с Гришей Ноговицыным пообщались с продавщицей киоска около Перми Первой — вы, может, помните этот киоск, он такой с остроконечной башенкой. Мы узнали у неё, что она работает там уже восемнадцать лет. И почти каждый день на протяжении этих восемнадцати лет она садится в электричку на Молодёжке, выходит на Перми Первой, работает смену в киоске, а потом на вечерней электричке едет обратно. Да сама эта история её личного уклада — уже в каком-то смысле достояние города. Вспомнит ли кто-то о таких вещах, если будут окончательно убирать там все электрички?

Другой пример, который мне нравится — заборы. Вы помните, как несколько лет назад ТСЖ стали обносить свои территории заборами, из-за чего во дворы стало невозможно спокойно пройти, и устанавливать везде видеонаблюдение. Это прагматично — наверное, во дворах и правда стало меньше пьяных тусовок, в таких дворах чужие больше не бухают на лавочках. Но ведь эти люди не исчезли совсем — куда они пошли, когда были вынуждены сменить место дислокации? Как это сказалось на их повседневности?

Тот же вопрос я могу задать относительно маленьких рюмочных, которые в Перми отмирают одна за другой. Я был во многих из них с исследовательскими целями и заметил, что их контингент — это часто такие клубы по интересам, небольшие комьюнити постоянных посетителей. С обывательской точки зрения дешёвая рюмочная — это неблагонадёжно и плохо влияет на климат в городе. Но если взглянуть с другой стороны — люди выпускали там пар, расслаблялись, оставляли негатив, который они теперь, возможно, вынуждены нести домой в семью. Тут явно просится исследование, которое никто никогда не проведёт, потому что никому нет до этого дела.

Что ещё можно вспомнить? Например, из дворов почти пропали игроки в домино и шахматы. Я думаю, это обусловлено тем, что традиция не поддерживается: около новостроек вы найдёте детские площадки и даже площадки для выгула собак, а площадка для отдыха «взрослого населения», кажется, по нормативам вполне может быть просто бетонной пустошью с парой скамеек, и уж устанавливать там столы для домино точно никому не надо. А ведь они были, и были важной частью пенсионерского (да и не только) быта, во дворах на Нагорном эти столы сносили буквально на моих глазах.

Примеров множество, но дело в том, что такие эксцессы «не смертельны» — они не оказывают глобального влияния на городскую жизнь, не создают заметных социальных проблем. И поэтому часто остаются за скобками, хотя личные драмы конкретных людей от этого менее важными не становятся. Учитывать и исследовать их было бы по-настоящему гуманно. А пока что огромное количество людей и историй просто исчезает в прошлом.

Вячеслав Раков, поэт, историк, культуролог

Я решил выбрать не здания и не ландшафт, а людей — и остановился на троих. Это молодые люди, которые не перешли порога тридцатилетия. Точнее, двое из них скончались до наступления тридцатилетнего возраста. Всех их можно назвать странными — это их и объединяет. Один из них поэт, другой — музыкант, третий — художник. Двое из них ушли в девяностые годы. Перед тем, как я перечислю их имена и ещё раз выражу соболезнования по поводу их ухода, я хочу в качестве прелюдии сказать несколько слов о том, нужны ли городу странные люди. Мне кажется, без людей с творческими странностями город беднеет. Перми, на мой взгляд, всегда недоставало именно этого свойства — некоторой странности, которая разбавляла бы пермское чиновное начало, «пермский чиновный стиль». Если сравнить Пермь с Екатеринбургом, то Пермь проигрывает ему в этом качестве — нам недостаёт странности, нам недостаёт чувства удивления.

Теперь я назову этих людей. Один из них — Дима Долматов. Он родился в 1970 году, а погиб осенью 1991 года. С Димой я пересекался на рубеже 80-х — 90-х годов. Это было время не только страшноватое, оно было ещё и волнующее. Время неожиданности, порождающее такого рода людей. Время, когда в Перми был хороший литературный и в целом художественный андеграунд. Дима был его частью. На квартире на площади Дружбы собиралась эта литературно-художественная тусовка. Дима учился на филфаке ПГУ, но вскоре перестал быть студентом — правда, литературу не оставил и, благодаря Виталию Кальпиди, обрёл свою первую публикацию. Он тусовался с Митьками и в последние годы жизни много времени проводил в Петербурге, где и погиб — говорят, что его сбила электричка. Дима был воплощением стиля 90-х годов, уходящего в прошлое.

Второй — Евгений Чичерин. Я не имел чести быть с ним знакомым, я узнал о нём от одной студентки, которая в конце 90-х принесла мне кассету с его песнями — я их прослушал, и они мне понравились. Потом я кое-что почитал о нём, увидел его фото — они меня поразили. Чичерин был лидером группы «Хмели-Сунели». Скончался он в 26 лет, в 1999 году, в своём доме на улице Торфяников, и о его смерти ходят разные слухи: то ли это был суицид, то ли убийство. Чичерин тоже был одним из воплощений 90-х годов.

И ещё один человек — пермский художник Александр Жунёв, который ушёл 10 августа 2018 года. Я часто видел его «Есенина», когда ехал с работы из университета, видел его «Гагарина» (как мне кажется, это была игровая вещь, хотя в ней усмотрели что-то идеологическое, претензию на некую серьёзность). Жунёв скончался в поезде по дороге из Москвы в Пермь в возрасте 35 лет. Его тоже можно причислить к когорте «странных людей».

Я хотел бы пожелать, чтобы Пермь возродила это качество — качество «странности». Я хочу, чтобы мы жили в Перми и порой удивлялись чему-то неожиданному.

Денис Галицкий, градозащитник

Я не хочу депрессировать — я бы сошёл с ума, если бы по поводу каждого разрушенного пивзавода впадал в депрессию. Поэтому я во всём пытаюсь искать позитивные моменты. Все знают, что в Лувре стоит Венера Милосская, и вокруг неё всегда толпа народа. А кроме того, в этом же зале стоит Афина Паллада. И рядом с ней нет никаких толп, никого. Само по себе исчезновение может быть позитивным фактом — так, Венере Милосской повезло, что у неё отломились руки. Что-то утрачивается, но не всегда это плохо. Я с 2006 года в судах по этому пивзаводу, и кончилось всё плохо: то есть, его фасад обещают восстановить, но мы знаем, что это будет не оригинал.

И что я вынес позитивного из этой истории? Как минимум, я видел оригинальный фасад. Мы с вами отличаемся тем, что видели это, а следующие поколения, бедняги, уже не увидят. Да, оригинал жалко. Но если бы все произведения искусства сохранялись, мы все были бы буквально увешаны ими, и непонятно чем бы занимались новые художники — а так, чем больше утрачено, тем больше пространства для нового. Я боролся за пивзавод почти 15 лет — ну не получилось, и что теперь? Я вот за время пандемии отрастил под маской бороду, она мне надоела, я её скоро сбрею — можете посмотреть сейчас, больше вы её не увидите. Нужно ценить текущий момент! Вот сейчас вы можете пройтись по городу и посмотреть определённые здания, о которых вам известно, что их скоро не будет, потому что это ветхий аварийный фонд. Жалко, конечно. Но, с другой стороны, ощущение сиюминутности тоже важно. Я понимаю, что всё хочется музеефицировать, но нельзя сохранить все «вчера». Их слишком много.

Это же касается и укладов. Я вот недавно как раз на Нагорном наблюдал: женщина передо мной вышла из магазина и из тамбура взяла мусорное ведро. Я стал вспоминать и вспомнил что мы так в детстве делали, чтобы два раза не выходить на улицу — когда ещё ходили не с пакетами, а с вёдрами. Идёшь сразу на мусорку, потом в магазин, ведро оставляешь. Я уж и забыл, что были такие практики, я такого не видел лет сорок! Ну и что, музеефицировать что ли их все? Наблюдать нужно за действительностью, за текущим моментом.

Михаил Вшивков, блоггер, создатель проекта «Первый парк»

Заходишь в паблики — например, в «Подслушано Пермь», — а там чуть не каждый второй пост про транспорт: тут что-то поменялось, там кого-то что-то расстроило, кому-то нахамили и так далее — и начинаешь думать, что транспорт — это просто какая-то повседневность. Но транспорт — это часть городской культуры, часть облика города. Даже в Перми есть что-то, о чём можно поговорить, что можно вспомнить и что будет жаль потерять. И мы потеряли многое — тут мало кому может быть интересно, скажем, про модели управления. Но есть две вещи, близкие многим. Одна — такая антуражная деталь, как автобусы, привезённые из Германии — они создавали определённый колорит и отличали Пермь от других городов.

Другая — это троллейбусы, которых Пермь лишилась год назад. Кто-то называет это убийством, а я считаю, что это нечто вроде эвтаназии. Меня просили оформить эту историю в виде некролога, я сделал это в виде парочки схем — делал на коленке, но покажу, что есть.

Троллейбус у нас появился в 1960 году — на тот момент это был передовой вид транспорта, и, конечно, он должен был ходить в самом центре, где его все видят. И первая линия проходила по Комсомольскому проспекту — от Комсомольской площади до сквера имени Решетникова. Сейчас причиной ликвидации троллейбусов называют в том числе ремонт Компроса и необходимость избавить его от проводов, но я считаю, что эти провода там так давно, что и сами давно стали частью антуража проспекта.

Через два года появилась новая линия от Центрального рынка до площади Дружбы, а ещё через год она была продлена до Ипподрома — маршрут № 2. А линия первого маршрута была продлена до Кутаисской. В 1966 году была построена линия до велозавода.

А в 1968 году начался процесс замены трамваев автобусами: трамвайную линию перенесли с улицы Ленина на Коммунистическую, потому что по Ленина готовились запускать троллейбус, а в 1969 году окончательно убрали трамвай с Перми Первой — туда тоже пришли троллейбусы. В 1971 году запустили линию по Ленина, и, спустя 11 лет после появления троллейбуса, он наконец «добрался» до железнодорожного вокзала. Тогда появился маршрут от Перми Второй до велозавода. Это был фирменный маршрут под названием «Прикамье». В 1972 году случилось первое полноценное обновление парка, в 1973 в нём появился первый ЗиУ-9, в 1974 заработала линия до Лодыгина, а в 1980-м была построена линия по Карла Маркса. В 1984-м появился участок на Чернышевского, который позволил перенести 3-й маршрут на Карла Маркса. В 1986-м построили линию до площади Дружбы через Южную дамбу, был запущен маршрут № 8. В 1993 году была проложена линия на Парковый, и после этого ничего принципиально нового в этой системе не появлялось. А дальше развитие как-то встало. Застраивался Садовый, но он никак не осваивался троллейбусом. Хотя в генплане, который приняли в 2004 году, до 2020 года троллейбусы должны были охватить Садовый, Юбилейный, Костарево, но этого не произошло: поменялась ситуация, появились «частники», которые стали отбирать у троллейбусов хлеб.

В мае 2019 закрыли 8 и 13 маршруты, к июню 2019 года осталось 2 маршрута, а к июлю не осталось ничего. Пускай троллейбус был неэффективным и не развивался, но это была часть городского антуража и какая-то фишка. Но в прежнем виде он не мог дальше существовать. Стоит надеяться, что его вернут в каком-то другом виде, ведь это в каком-то смысле до сих пор передовой вид транспорта.

***

Читайте также:

«Вдали от жён» и «Второе дыхание»: маргинальный бар-хоппинг по пермским рюмочным

Прогулка по железнодорожному маршруту между станциями Пермь-I и Пермь-II

Архитектурная «тетрадь смерти»: список пермских зданий, дни которых уже сочтены

Фестиваль Синих Лисиц. Художники о Саше Жунёве