«Людям есть надо и в кризис, и без кризиса»

Производство сельхозтехники стало одной из отраслей машиностроения, которая в наименьшей степени была затронута кризисом, связанным с коронавирусом. О динамике заказов и поставок, проблемах с экспортом и конфликтах из-за господдержки в интервью “Ъ” рассказал совладелец «Ростсельмаша» Константин Бабкин.

— Как на сельхозмашиностроении сказались ограничения на фоне коронавируса?

— Сельхозмашиностроение меньше других отраслей подвержено влиянию коронавируса. Заводам разрешено работать, и рынок не упал. По прогнозам, заказам думаем так, что в этом году будем работать на уровне прошлого. Конечно, есть риск перебоев по комплектующим, но пока это тоже не носит критичного характера. Китайцы запустились, российские поставщики тоже работают — они сперва постояли, потом Минпромторг помог, да и губернаторы посмотрели, что надо работать.

Мы на «Ростсельмаше» обеспечили всех сотрудников масками, командировки остановлены, конференции и совещания переведены в режим видеосвязи. Народу последнее, кстати, понравилось, и, наверное, практика будет более активно продолжаться и после отмены карантина. В целом мы оптимистично настроены, потому что верим, что и сельское хозяйство будет развиваться, и в целом потенциал сельхозмашиностроения России выглядит неплохо.

— То есть сейчас нет проблем с компонентами?

— По российским поставщикам — нет, но есть риск того, что итальянцы и немцы устроят нам перебои. Многие там сейчас плотно стоят, но некоторые все-таки запускаются. В ближайшие недели две, если основные производители не запустятся, будут проблемы. Но я думаю, что пока прогноз позитивный, потому что постепенно заводы в Италии запускаются.

— Кто ваши основные поставщики?

— У нас 550 основных поставщиков, из них 480 российские и 70 иностранные. По деньгам если считать, то 75% российские, 25% иностранцы. Импортные поставщики — это наиболее мощные двигатели, гидросистемы, гидрораспределительные системы, то есть вся силовая гидравлика. Гидроцилиндры российские мы покупаем, а именно управляющая гидравлика — их берем в Италии и Германии. Это как раз группа риска, которая может создать перебои по некоторым моделям в плане производства, если заводы в Европе не запустятся.

— Сейчас вы работаете на складских запасах?

— Да. Есть еще комплектующие в пути, у поставщиков на складе, в целом двух-трехмесячный запас. Но постепенно он, конечно, уменьшается.

— Какая ситуация с новыми заказами?

— Людям есть надо и в кризис, и без кризиса, пока заказы на уровне прошлого года. Вот первый квартал такая цифра впечатляющая — на 30% больше в России производство сельхозтехники, чем в прошлом году. Но это потому, что в первом квартале 2019 года был спад, который объясняется тем, что по «программе 1432» (основная программа госсубсидирования сельхозтехники.— “Ъ”) скидка была уменьшена: в 2018 году она была 25%, в 2019-м стала 15%. Сейчас, хотя вроде мы в первом квартале были более загружены, чем год назад, в целом по году такое ощущение, что примерно на уровне прошлого года пройдем.

— То есть спада не ожидаете?

— Пока нет.

— Идут ли экспортные поставки?

— С экспортом сложнее: он идет, но на 10% меньше, чем год назад. Прогноз такой, что экспорт упадет. Причин несколько. Во-первых, субсидия на доставку техники на внешние рынки уменьшилась с 25% до 11% от цены.

Продаж в последние два месяца нет, и непонятно, когда они начнутся. В Казахстане с этого года созданы более комфортные условия для сельхозтехники из дальних стран по сравнению с поставщиками из Евразийского союза (см. “Ъ” от 12 мая). Но есть надежда, что в мае будет заседание Евразийской экономической комиссии, и это ограничение снимут. Поэтому мы пока ориентируемся, что Казахстан тоже на уровне прошлого года будет закупать, а это 40% нашего экспорта.

— Насколько должны затянуться ограничения на фоне коронавируса в России, чтобы это стало чувствительно для сельхозмашиностроения?

— Тут от срока не сильно зависит, потому что с самого начала карантина сельхозмашиностроению можно работать, сельскому хозяйству можно работать, рынок продовольствия не уменьшился. Единственное, чего мы боимся,— запрета на экспорт зерна или другой продукции. Это значит, что треть производимого зерна останется на рынке, сразу крестьянин скажет: «Так, надо резко сокращать количество производимого зерна». Цены упадут, и, соответственно, рынок вообще встанет, комбайны крестьянам не будут нужны. Но надеюсь, что разум возобладает и этот вопрос пересмотрят (в РФ сейчас введена квота на экспорт зерна, в связи с ее выборкой экспорт до 1 июля остановлен.— "Ъ"). 

Мы, конечно, сильнее защищены, менее остро переживаем этот кризис, если сравнить с малым бизнесом и даже строительно-дорожной техникой: они, конечно, стонут, не работали часть апреля. И цены на нефть упали: нефтяные компании программы модернизации все урезали, заказы на технику обнулили, и там всем плохо. Не просто из-за карантина, но рынок из-за цены на нефть упал, и непонятно, когда оживится.

— Какова динамика производства на «Ростсельмаше»?

— На уровне 5 тыс. комбайнов в год в прошлом году, и в этом году мы ориентируемся на это, порядка 1 тыс. тракторов. По тракторам готовимся подрасти из-за того, что в Казахстан планируется увеличить отгрузки, если в мае решится эта проблема с утильсбором.

— По итогам первого квартала ваш выпуск вырос на уровне рынка?

— На уровне рынка — да.

— В прошлом году для сельхозмашиностроения изменилась система подсчета уровня локализации (ей нужно соответствовать для получения господдержки) — на балльную. Это для вас серьезное изменение?

— Да нет. Требования по локализации были исходно, они шесть лет уже существуют — с момента запуска «программы 1432», других мер поддержки. Балльная система — я не ощущаю, что это принципиальное изменение. Мы по всем комбайнам удовлетворяем требованиям локализации, хотя по комбайнам еще на балльную систему не перешли, там старые критерии работают — необходимо делать набор определенных операций в России. Но «Ростсельмаш» 90 лет занимается комбайнами, поэтому тут вопросов нет у нас, много переделов и много компетенций.

Вот по тракторам мы частично удовлетворяем этим требованиям, а частично — нет, то есть какие-то модели у нас попадают в программу поддержки, какие-то — нет. Балльная система дает нам ориентир по тому, какие инвестиции необходимо делать. Мы этим занимаемся: переносим постепенно производство тракторов одной модели за другой из Канады в Россию, и одна модель за другой у нас попадает в программу поддержки. Поэтому принципиальных отличий нет, и восемь лет эта система работает, постепенно ужесточается, но это нормально.

— Но сам факт, что раньше все-таки предписывались определенные операции, а сейчас это просто общее число баллов, как-то упростило жизнь?

— Это непринципиально. То есть чтобы набрать баллы, все равно надо к определенному времени сделать инвестиции. Я вообще сторонник старой системы, без баллов. Вот нужно российские двигатели ставить на тракторы с такого-то года, значит, все компании должны их ставить. Это дает ориентиры — все компании делают инвестиции, приспосабливают свои модели под российские двигатели, а российские производители двигателей имеют ориентир по сбыту, потому что они знают: ага, все сельхозмашиностроители на их двигатели пересядут через два года. Балльная система более гибкая: ты можешь не двигатели, а, например, трансмиссию ставить, но она менее четкие ориентиры дает, более неопределенные. Но принципиально от старой системы это не отличается.

— Что сейчас с локализацией по тракторам компании, если в баллах считать?

— По тракторам — мы перенесли две модели сюда из Канады. Так называемая 2000-я серия — это 375–400 л. с., по ней у нас 108 баллов из 198 возможных. Через два года будет набрано 128 баллов, по-моему, и по этой модели мы входим в требования программы господдержки. А по 3000-й серии — это мощные тракторы в районе 575–620 л. с., там у нас 98 баллов из 198 возможных, этого тоже достаточно по требованиям.

По другим пяти моделям мы не набираем достаточно баллов, и они в программы господдержки пока не попадают. Но мы работаем, проектируем тракторный завод, где-то зимой будем его закладывать, и в 2021 году еще одну модель сделаем, в 2022 году — еще одну. Планируем осваивать производство примерно по модели тракторов в год, чтобы они постепенно попадали в программу.

— Планы по инвестициям не были пересмотрены из-за коронавируса?

— Пока нет.

— Депутаты Госдумы в начале апреля заявили о необходимости проверки эффективности расходования бюджетных средств «Ростсельмашем» на фоне выплаты дивидендов в 2,7 млрд руб., что, по оценке, прозвучавшей на заседании совета Думы, эквивалентно почти половине полученной от государства субсидии. В итоге компания решила не выплачивать дивиденды. Как сейчас обстоит ситуация?

— Эта новость прозвучала довольно остро — что получили деньги, разрезали, распихали. Но на самом деле это несвязанные и несравнимые вещи, эти две цифры вообще сравнивать сложно. «Ростсельмаш» был и до мер поддержки рентабельной компанией. Просто стало выгодно производить в России. До того мы выводили производство постепенно в Канаду, вложились в выпуск тракторов, литейный завод закрыли на «Ростсельмаше» и перенесли производство комплектующих в Китай, двигатели все больше покупали иностранные, то есть постепенно деньги утекали из России. При этом компания «Ростсельмаш» была прибыльной, мы даже делали инвестиции в авиастроение, в Канаду, еще куда-то. Меры господдержки экспорта, НИОКР, «программа 1432» побудили нас поменять стратегию, и мы сделали инвестиции по локализации здесь. Да, хотели заплатить дивиденды, но еще раз — меры поддержки я не воспринимаю как повод для того, чтобы остановить жизнь. У нас, у акционеров «Ростсельмаша», есть другие проекты. Город нам говорит: «Выводите химическое производство из центра». ЦБ говорит: «Докапитализируйте Сельмашбанк, а то мы его закроем».

Конечно, это нас волнует. Вот если депутаты скажут: «Ах, вы заплатили дивиденды, и мы отменим меры поддержки», то окажется, что наша стратегия по углублению локализации в России оказалась ошибочной. И те компании, которые не делали инвестиции в России, окажутся в выигрыше, а мы потеряем кучу денег. Поэтому мы готовы все объяснить, рассказать интересующимся депутатам, но пока проверка не приехала. В любой форме мы готовы объяснить. Жалко, что депутаты не все поняли и устроили такую острую кампанию в прессе.

А насчет выплатили, не выплатили дивиденды — в прошлом году выплатили 2,2 млрд руб. (промежуточных дивидендов за 2019 год.— “Ъ”), планировали по итогам года выплатить еще 500 млн руб., всего 2,7 млрд руб. Но в связи с тем, что «Ростсельмаш» попадает в списки системообразующих компаний, юристы говорят нам, что что в этой ситуации нельзя выплачивать дивиденды. Поэтому выплату этих 500 млн руб. акционеры решили отложить.

— С чем, по вашему мнению, связан такой интерес депутатов к «Ростсельмашу»?

— Почему-то все думают, что меры господдержки нацелены на нас, хотя и в сельхозмашиностроении почти 70 компаний ими пользуются, аналогичные меры есть и для производителей строительно-дорожной техники и подвижного состава. Почему-то думают, что только «Ростсельмаш» все получает, а это неправда.

На самом деле «программа 1432» существует шесть лет, и каждый год идут бои. Она постоянно под угрозой отмены: появляются либо чиновники, либо депутаты, которым надо доказывать, что эта мера должна действовать долго, ее надо продолжать. В 2019 году, вы помните, два вице-премьера (Дмитрий Козак и Алексей Гордеев.— “Ъ”) в мае собрались, никого не пригласили и решили «программу 1432» отменить. Потом разобрались, продлили. Кстати, 2,2 млрд руб. дивидендов за прошлый год мы по итогам трех и девяти месяцев года выплачивали в период, когда было объявлено, что программы не будет.

Налоги повышают, всякие сборы, кредитные ставки на запредельном уровне держат, а помочь производству считается чем-то неочевидным, на чем нужно сэкономить. Недоплатить производителям — это доблесть.

Кстати, по «программе 1432» государство еще не расплатилось: около 4 млрд руб. долг перед всеми заводами. Уверены, что деньги будут возмещены, но борьба идет постоянно. И эта дискуссия про дивиденды — тоже одно из проявлений. Хотелось бы, конечно, чтобы политика была более стабильной и надежной.

— Почему вы были против замены «программы 1432» на льготный лизинг?

— «Программа 1432» универсальна, и примерно треть машин по ней продается у нас в лизинг, треть — по кредитам, субсидируемым государством, еще треть крестьяне покупают за счет собственных средств. Хозяйства, у которых не такой красивый баланс, не могут взять технику в лизинг. Сейчас крестьяне выбирают тот инструмент, который им больше подходит. И всех пересаживать на лизинг — это сузило бы рынок и маневр для крестьян. Кроме того, у нас в теории много лизинговых компаний, а на практике имеет разветвленную региональную сеть только одна — «Росагролизинг». Остальные менее конкурентоспособны, получают меньше поддержки от государства. Фактически рынок попал бы под контроль одной лизинговой компании. С новым руководством последние два года «Росагролизинг» работает хорошо, но чтобы вот от одной компании зависеть… Это было бы нежелательно. Тем более что у нас есть негативный опыт: несколько лет назад «Росагролизинг» просто на два года остановил закупки техники у «Ростсельмаша» по незаявленным причинам — не хотим, и все. Покупали технику у конкурентов. Возможная монополизация вселяла в нас нервозность, и мы говорили, что этого не надо делать.

— Последние годы правительство говорило, что рынок сельхозтехники восстановился после кризиса и финансирование «программы 1432» в объеме 15 млрд руб. в год уже не требуется. Тем не менее каждый год деньги выделяются. Во сколько вы оцениваете потребность в 2020 году?

— 15–16,5 млрд руб. в зависимости от состояния рынка. Говорить о том, что рынок вышел из кризиса… Ну, смотря что называть выходом из кризиса. У нас в России уровень механизации ниже, чем в Казахстане и Белоруссии, я уже не говорю про Америку и Германию. Надо усиливать уровень механизации, десятки миллионов гектар земель возвращать в сельхозоборот, то есть техника нужна. И я бы не сказал, что мы вышли из кризиса такого глубокого, в котором пребываем эти десятки лет. Еще раз, если скажут: «Все нас удовлетворяет, больше тракторов не надо, на этом уровне держитесь», то пострадают крестьяне, а мы окажемся перед фактом, что наша стратегия по локализации оказалась ошибочной. Мы будем объяснять, что нельзя сокращать меры поддержки. Хотя многих нервирует, что сельхозмашиностроение постоянно ее получает.

Эти меры доказали эффективность. В том числе я говорю и о бюджетной эффективности: государство вкладывает 1 руб. и в этом же году получает 1,89 руб. в виде налогов. Система самоокупаемая, привела к прекрасным результатам — втрое выросло количество производимой в России техники. Шесть лет назад российская техника на рынке страны составляла 24%, сейчас — почти 58%. Не прекращайте поддержку, а расширяйте ее на другие отрасли — станкостроение, легкую промышленность, строительно-дорожную технику. Тем более что последняя сильно пострадала от падения цены на нефть.

— В конце прошлого года «Ростсельмаш» подписал соглашение об организации в Азербайджане сборочного производства комбайнов NOVA. Что сейчас с проектом?

— Азербайджан в жестком режиме ввел карантин, на сегодня проект остановлен. Но шло активное согласование вопросов о поставках машкомплектов.

— В какие сроки там планировалось создать производство и какой мощности?

— Речь шла о 150 комбайнах на этот год, и дальше примерно на этом уровне поставки. Но пока остановились все переговоры, ждем прояснения ситуации.

— Сборочные проекты в других странах есть?

— В Узбекистане есть проект, тоже что-то порядка 150 машин в год, и в Казахстане уже есть сборочное производство.

— Кто ваши основные конкуренты сейчас?

— Петербургский тракторный завод (ПТЗ), и иностранцы тоже сильны в этом сегменте, особенно в мощной классике: John Deere, New Holland, AGCO, Claas, четыре монстра. Сейчас тенденция на рынке такая, что шарнирно-сочлененные тракторы, которые делают «Ростсельмаш» и ПТЗ, постепенно, на Западе по крайней мере, уступают место мощной классике. То есть неломающийся трактор — большие колеса задние и маленькие передние. По комбайнам Claas наш основной конкурент, белорусы — в меньшей степени, но тоже важный конкурент.   

Интервью взяла Ольга Никитина