Тяжёлое лето 41-го: как не состоялся «похабный мир»

Это всё придумал Черчилль 22 июня 1941 года, спустя несколько часов после вторжения Германии и её сателлитов в СССР, в 21:00 по Гринвичу, британский премьер-министр У. Черчилль выступил по радио BBC. «…В 4 часа этим утром Гитлер напал на Россию. Все его обычные формальности вероломства соблюдены со скрупулёзной точностью. Внезапно, без объявления войны, даже без ультиматума, немецкие бомбы упали с неба на русские города, немецкие войска нарушили русские границы, и часом позже посол Германии, который буквально накануне щедро расточал русским свои заверения в дружбе и чуть ли не союзе, нанёс визит русскому министру иностранных дел и заявил, что Россия и Германия находятся в состоянии войны. …Я вижу русских солдат, как они стоят на границе родной земли и охраняют поля, которые их отцы пахали с незапамятных времён. Я вижу, как они охраняют свои дома; их матери и жены молятся — потому что в такое время все молятся о сохранении своих любимых, о возвращении кормильца, покровителя, своих защитников. …Это не классовая война, а война, в которую втянуты нацистами вся Британская империя и Содружество наций, без различия расы, вероисповедания или партии. …Мы должны оказать России и русскому народу всю помощь, какую только сможем, и мы её окажем. Мы должны призвать всех наших друзей и союзников придерживаться аналогичного курса и проводить его так же стойко и неуклонно, как это будем делать мы, до самого конца. …Мы уже предложили правительству Советской России любую техническую или экономическую помощь, которую мы в состоянии оказать, и которая будет ему полезной». Безусловно, главным в заявлении «военного» премьера было то, что отныне Великобритания и её доминионы — союзники СССР. Советское руководство могло понять, что англичане не пойдут на мир с нацистами, а Советский Союз не останется один на один в борьбе практически со всей континентальной Европой, которая оказалась под пятой Гитлера. Однако в Москве в тот день, да и в последующие две недели сохранялось пугающее молчание "на высшем уровне". Если, конечно, не считать сообщения диктора Юрия Левитана о начале нацистского вторжения, а также заявления наркома иностранных дел В. Молотова о начавшейся войне, сделанного только в полдень 22 июня. Между прочим, заявления, полностью избавленного от каких-либо эмоций. Как известно, трагические события на советско-германском фронте летом и даже осенью 1941 года в СССР неизменно официально объясняли "вероломной", "внезапной" агрессией и схожими клише. Но ведь молчание высшего советского руководства вплоть до 3 июля 1941 года обязательно должно было быть чем-то обусловлено. И это, скорее всего, были отнюдь не растерянность и даже не поиск неких альтернативных вариантов или следствие жёстких противоречий в рядах советской верхушки. Восточный вектор Не самую оригинальную, но неожиданную оценку «кремлёвского молчания» выдвинул в своё время глава вишистской Франции, которого не называют иначе как «герой и предатель», маршал Ф. Петэн. Его точку зрения не стали тиражировать исследователи ни в СССР, ни уж тем более во Франции, где ограничились простой публикацией его мемуаров с весьма едкими комментариями. Именно Петэн первым связал паузу, взятую, скорее всего, лично вождём народов с полной «неясностью, как в ближайшие дни развернутся события на фронте c германской коалицией». Также Сталин в тот момент не имел почти никакого представления о позициях Ирана и Турции, неясных на протяжении двух первых лет мировой войны. Известно, что информацию о них от США и Великобритании в Москве долгое время вообще не получали, зато, когда стало понятно, что таких потенциальных противников не слишком сложно нейтрализовать, это было проделано очень оперативно. Особенно в отношении Ирана, переполненного немецкой агентурой, куда СССР и Англия ввели войска уже на исходе лета 1941 года. (Тегеран-41: несекретная операция «Согласие»). Турцию же было решено просто держать на коротком дипломатическом поводке. В Москве не без оснований опасались вторжения со стороны обеих государств, учитывая их весьма тесные отношения с Германией и Италией. Впрочем, советское руководство до войны, скорее всего, переоценивало военную помощь со стороны фюрера и дуче Ирану и Турции и потенциальную мощь их армий. Но наладившиеся связи с Черчиллем и Рузвельтом, поначалу через посредников, быстро раскрыли на это глаза Сталину и его окружению. Нельзя, однако, не напомнить в этой связи, что Германия и Турция всего за четыре дня до начала реализации немцами плана «Барбаросса» подписали в Анкаре договор о дружбе и ненападении. А к 14 июля на границе с СССР уже завершилась концентрация иранских войск: к тому времени их численность вблизи советской границы, а также на южном побережье Каспия возросла в полтора раза. Туда же прибывали новые партии вооружения и боеприпасов. Всё это подтверждалось данными советского посольства в Иране и многочисленными сообщениями из пограничной Нахичеванской автономной республики, которые направлялись в наркоматы обороны и иностранных дел СССР. Сложившуюся уже в первые часы войны тяжёлую ситуацию усугубляло также и то, что войну СССР в период с 23 по 27 июня официально объявили Венгрия, Румыния, Финляндия. К ним присоединились и марионеточные режимы, которые немцы установили на территориях нынешних Словакии, Словении и Хорватии. Очевидно, что в сложившемся положении у кого-то не мог не возникнуть, скажем так, "призрак" второго Брест-Литовского договора 1918 года. Это пусть не прямо, но вполне убедительно подтверждает один из источников, который очень широко используется исследователями, но используется весьма выборочно. Имеются в виду мемуары и документы выдающегося советского разведчика, генерал-лейтенанта МВД СССР Павла Судоплатова. Как известно, репрессированного всего через четыре месяца после кончины Сталина — вплоть до августа 1968-го. Очень многое по июньскому внешнеполитическому раскладу 1941 года предметно обозначено, к примеру, в объяснительной записке Судоплатова от 7 августа 1953 г. в Совет Министров СССР. Павел Судоплатов. Его называли «волкодавом» Сталина "Через несколько дней после вероломного нападения фашистской Германии на СССР я был вызван в служебный кабинет бывшего тогда наркома внутренних дел СССР Берии. Он сказал мне, что есть решение советского правительства: неофициальным путем выяснить, на каких условиях Германия согласится прекратить войну против СССР. Это нужно, чтобы, выиграв время, дать должный отпор агрессору. Берия приказал мне встретиться с болгарским послом в СССР И. Стаменовым, который имел связи с немцами и был им хорошо известен". Болгарский след Болгария со времени обретения независимости умело лавировала между Россией и Германией, и её посредничество казалось вполне логичным. Иван Стаменов (1893-1976), упомянутый в записке Судоплатова, был болгарским послом в СССР с 11 июля 1940 г. по 8 сентября 1944 г. Однако он исполнял в Москве свои функции вплоть до октября 1944 г., после чего, по понятным причинам, до конца жизни оставался под домашним арестом. Читаем у Судоплатова: «Берия приказал мне поставить в беседе со Стаменовым четыре вопроса: 1. Почему Германия, нарушив пакт о ненападении, начала войну против СССР; 2. На каких условиях Германия согласна прекратить войну; 3. Устроит ли передача Германии и её союзникам Прибалтики, Украины, Бессарабии, Буковины, Карельского перешейка; 4. Если нет, то на какие территории Германия дополнительно претендует" (см. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 466). Что подтвердил сам Берия на допросе 11 августа 1953 г.: «Меня вызвал 24 июня Сталин и спросил: «В Москве ли еще Стаменов?» Узнав, что в Москве, Сталин хотел через его связи в Берлине выяснить: «Чего добивается Гитлер, чего он хочет?» Донесения Стаменова вряд ли могли примирить Сталина с Гитлером Через два дня Берию вновь допросили об этом. Берия заявил, что "выполнял прямое задание Сталина, но речь шла не обо всей Украине и Прибалтике, а лишь об их части, и ничего не говорилось о Белоруссии, Буковине и Карельском перешейке". Но Судоплатов утверждал о наличии в том реестре всех упомянутых регионов СССР. Заявив при этом, что "если бы не был уверен, что это задание от советского правительства, то я не выполнял бы его". Беседа Судоплатова и Стаменова состоялась в известном московском ресторане "Арагви" 28 июня (см. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 466-467). Но компетентные органы предпочли, по очевидным причинам, не рисковать очной ставкой Берии и Судоплатова… Не щадить и самой жизни Что же касается Стаменова, он по просьбе прибывшего в Софию секретаря ПВС СССР И. Пегова направил 2 августа 1953 г. письмо в посольство СССР в Софии, подтверждающее встречу с Судоплатовым и «обсуждение четырёх вопросов-предложений советского правительства о возможном мире». Но в Берлине столь восторгались своими первыми военными победами в СССР, что, хотя и получили те предложения, от переговоров отказались (см. РГАСПИ. Фонд 17. Опись 171. Дело 465). По мнению Ивана Башева, министра иностранных дел Болгарии в хрущёвские и брежневские времена, со Стаменовым вполне могли поступить жестоко. Но скорее всего, его "сберегли" для окончательной дискредитации Сталина, запланированной Хрущевым уже на следующий, XXIII съезд КПСС (в 1966 году). Отставка Хрущева отменила эти планы, но Стаменова, связанного в 1940-х годах с советской разведкой, продолжал усердно опекать болгарский КГБ, чтобы не допустить его устранения советскими коллегами. Иван Башев, министр иностранных дел Болгарии с 1962 по 1971 гг. Башев отмечал, что брежневское руководство упразднило антисталинскую политику Хрущева и её проекты, зато фактически сберегло жизнь Стаменову. Ему, впрочем, пришлось взять на себя обязательства перед КГБ Болгарии не заниматься написанием мемуаров и не связываться с западными, в том числе эмигрантскими СМИ. И Стаменов своё слово сдержал. Подтверждениями оценок Ивана Башева и тех планов Хрущева служит и то, что, во-первых, именно в начале 60-х годов из КПСС по решению Хрущева были исключены ближайшие соратники Сталина из числа первых "правящих" фигур его эпохи: Молотов, Каганович, Маленков. Во-вторых, не таким прямым доказательством можно считать «оригинальное» предложение, которое сделал дорогой Никита Сергеевич польскому лидеру Владиславу Гомулке. Ни много ни мало, а публично обвинить Сталина в Катынском расстреле. Причем Хрущёв признавал, что никаких действительно подтверждающих это документов в его распоряжении просто нет. Не будем в очередной раз повторять, чего стоят все те «документы», что появились уже позже, но Гомулке, нельзя не отдать ему должного, хватило ума и чести, чтобы отказаться. Наконец, в-третьих, чего стоит ставшее теперь довольно широко известным заявление Хрущева, "предварявшее" окончательную дискредитацию Сталина, на приёме в честь главы Венгерской социалистической рабочей партии Яноша Кадара 19 июля 1964 г.: "Напрасны потуги тех, кто пытаются защищать Сталина (руководство КНР, Албании, КНДР, ряда зарубежных компартий. — Прим. авт.). Чёрного кобеля не отмоешь добела". Стоит ли после всего написанного доказывать, что второй Брестский мир вряд ли вообще мог состояться? Он и не состоялся, благодаря прежде всего героическому сопротивлению советских войск. Несмотря на серию тяжёлых поражений, они не только остановили врагу у ворот Москвы, но и в первой же кампании войны перешли в контрнаступление. СССР принёс на алтарь общей победы беспримерные жертвы, но уверенность в неминуемом разгроме агрессора советское руководство, а вместе с ним и весь народ, обрели уже летом 1941 года. Именно такая уверенность и прозвучала вполне отчётливо в выступлении Сталина по радио 3 июля 1941 года.