Ливер из выгребной ямы

Получил письмо с малой родины от товарища, который на год моложе меня. Оно напомнило мне наше детство, когда мы, 6–7-летние пацаны, оказались в оккупированном фашистскими войсками Острогожске. У меня уже правнучка старше нас того возраста – не дай бог им, нашим правнукам, пережить такое.

Это случилось через год после начала войны. Фашисты, потерпев поражение под Москвой, повернули на юг, и Острогожск в один миг из тылового города превратился во фронтовой. В городе шли слухи о приближении вражеских войск, но никто не ожидал, что оккупация случится так быстро.

Раненному под Ленинградом отцу райкомом партии была выделена подвода с двумя лошадьми для эвакуации. Загрузив кое-какой скарб и посадив нас с братом (ему три года, мне – седьмой) в подводу, рано утром пятого июля тронулись в путь. Не успели отъехать, как немцы начали бомбардировку города. Основной их целью был мост через реку Тихая Сосна, по которому отходили наши отступающие войска, но бомбы падали и на пытавшихся спастись мирных жителей. Нам чудом удалось вернуться домой, где нас ждал полный разгром. В наш двор упало две бомбы – одна недалеко от дома, выворотив с корнем яблоню, образовала огромную воронку. Дом был полуразрушен, но пригоден для жилья, а главное, мы остались живы.

Шестого июля в город вошли немецкие танки. Оккупация длилась 228 дней, и мы, выселенные в сарай, жили в постоянном страхе. Я отлично помню, как мы пережили «непрошеных квартирантов», как их называла бабушка, – немцев, венгров, румын. На улицах видел и итальянцев с перьями на шляпах. За неповиновение требованиям нацистов – расстрел.

На третий день оккупации отца, а он был коммунистом, по доносу соседки забрали полицаи. Два дня мы жили в постоянном страхе, что его расстреляют или повесят. В городе на площади уже стояли виселицы с повешенными коммунистами. Но и тут судьба нам улыбнулась. На третью ночь кто-то постучал в окно. Отцу удалось сбежать из концентрационного лагеря, который немцы устроили на торфяниках, а он отлично знал эту территорию ещё по довоенной работе. Отца спешно отправили в деревню к тётке, где он и прятался до конца оккупации.

К слову, в Острогожском районе немцы организовали 14 концентрационных лагерей, в которых содержалось 100 тысяч советских военнопленных и местных жителей, строивших железную дорогу на Сталинград, так называемую Берлинку. Сколько погибло там наших людей, одному Богу известно. Их хоронили прямо у насыпи. Сегодня эти места позабыты. Поисковиков привлекают большие сражения, но были и «тихие места», где тоже решался исход войны.

Хотя с написавшим мне письмо товарищем мы жили в одном городе и в одно время, но воспоминания у нас разные.

«За нашими домами, – пишет Володя Котов, – было небольшое озеро, в котором до войны красноармейцы купали своих коней, а около него – склады, где немцы организовали скотобойню. Водоём мы называли Зарой. Рядом с ним немцы соорудили выгребную яму, куда вывозили ливер убитых животных – фрицы его не ели. У ямы всегда толпились ребята с сумками и ножами. Немец вываливал с подводы ливер, и тут же ребята бросались к яме, кромсали ливер, прятали его в сумки и бежали с этим «богатством» домой. В этой яме всегда стояла вонючая жижа».

Наша семья также жила в слободе Новая Сотня, тоже недалеко от скотобойни, только с другого края. Но бабушка ни на шаг не отпускала нас от себя, так что мы не могли участвовать в «походах» к выгребной яме. Довольствовались тем, что дед Фатеевич иногда приносил с бойни. Он был ещё крепким мужиком, и немцы привлекали его к работе на скотобойне. За дедом приходил полицай и отводил его туда. Естественно, там ему поручалась самая грязная работа, за которую его «награждали» цыбаркой (ведром) крови животных. Бабушка разливала эту кровь по противням, она застывала, её резали на кусочки и жарили. Это был деликатес.

«Как-то в августе, – возвращаюсь к письму товарища, – пришли мы за ливером, меня брат к яме не подпускал, я стоял на подхвате. Приехал немец, открыл короб и вывалил ливер. Стал смотреть, как пацаны кромсают отходы. Потом схватил одного пацана и кинул в яму. Лето, жара – в яме черви плавают, кишки, и пацан бултыхается, кричит, а немец смеётся.

На следующий день привозит немец ливер, высыпает в яму. Смотрит, но никто из ребят за ним не бросается. Фриц недоумевает. А ребята постарше кинулись на него и столкнули в яму. Немец толстый, барахтается в яме. «Киндер, – вопит, – помоги выбраться!» Пожалели ребята фрица. Подали ему колючую проволоку, он не дурак, обмотал проволоку клеёнчатым фартуком и выбрался. Расплата не замедлила свершиться. Ночью мадьяры и полицаи устроили облаву на пацанов старше десяти лет, стащили всех на конюшню и до крови перепороли шомполами».

И всё равно народ ходил к яме. Жить-то надо было. Наша мама, ей было всего 29 лет, выменивала последние вещи на какое-нибудь зерно и картошку в окрестных деревнях. Как-то мама пошла на рынок и не вернулась. Её не было двое суток. А тут ещё поползли слухи, что немцы окружили базар и держат людей для каких-то целей. Представляете наше состояние?! Потом узнали, что ждали машины-душегубки, которые следовали из Харькова по железной дороге. Но слава советским лётчикам, которые разбомбили этот состав, а партизаны довершили его разгром. Через двое суток людей отпустили. Акция уничтожения жителей Острогожска сорвалась.

Не только голод подстерегал детей военной поры. Масса случайностей могла стать причиной гибели многих из нас. Когда советские войска окружили Острогожск, немецкие танки начали метаться по улицам, пытаясь нащупать брешь в наших наступающих войсках. Жители прятались в погребах. Мы из нашего маленького погреба решили перебраться в подвал к соседям напротив, где уже собралось много семей с нашей улицы. Когда мама меня и трёхлетнего братишку повела туда, в конце улицы появился немецкий танк. Я и мама успели перебежать дорогу, а Вова остался на другой стороне улицы. Нас как будто парализовало. Маленький брат плакал, махал ручонками, а на нас на­двигалась махина фашистского танка. И вот он, чуть не задев нас, промчался мимо. Тогда всё обошлось, видимо потому, что было не до нас. Стоило немцам дать очередь из пулемёта или чуть-чуть вильнуть машиной – и… нас нет! И таких случаев во время войны была масса, в большинстве заканчивавшихся печально и для взрослых, и для детей.

Зимой 1943 года, когда группировка немецко-венгерско-румынских и итальянских войск попала в окружение (Острогожско-Россошанская операция), началось паническое бегство оккупантов из города. Немцы не оставляли склады, а подорвав их, поджигали. Один из таких продовольственных складов был на нашей улице. Люди, измученные голодом, бросались в огонь, чтобы добыть чего-нибудь съестного. Устремилась туда и моя мама. Я стоял у самого огня, а она выбрасывала мне куски сала, сыр, макароны и снова бросалась в горящие развалины. Я пытался это богатство снести домой, но по дороге всё отбирал боров-сосед, который и при немцах жил неплохо. Он держал лавочку и наверняка прислуживал оккупантам. Эту подлость я помню всю жизнь. Такие, как он, безбедно жили при оккупантах, не получили по заслугам после нашей Победы, а их потомки хорошо живут и сегодня. По делам всегда воздаётся только в сказках.

После Победы наступила пора надежд, но поесть досыта нам суждено было ещё не скоро. А растущий детский организм требовал пищи. Мало кто сегодня помнит голод 1946–47 годов, когда мы, 10–12-летние, считали за лакомство лепёшки из желудёвой муки. Жёлуди – дуба достаточно в Воронежской области – собирали в лесу и сами мололи на муку. До сих пор помню лиловый цвет этих лепёшек… Впервые поел конфет, и то не шоколадных, в 1950 году, когда уже работал в бригаде грузчиков. Мы, дети войны, рано созрели для труда. Учёба была для нас роскошью.

При поступлении в институты и училища мы отвечали на позорную графу анкеты: был или нет на оккупированной территории? Было в этом всё-таки что-то унизительное.

Не испытавшие ужасов страшной войны и видевшие её только в кино порой ищут в ней романтику. В кино чаще всего показывают героизм наших бойцов, нашу Победу. И это, конечно, правильно. Но страдания простых людей, мучения детей и стариков часто оказываются за кадром, а это и есть настоящие будни войны. Страшные будни, навсегда оставшиеся в памяти тех, чьё детство опалила война.

Вадим Кулинченко, капитан 1-го ранга в отставке