Изба-читальня. Приватизатор
Сегодня у нас в "Избе-читальне" фрагмент повести Александра Филиппова "Приватизатор".
ПРИВАТИЗАТОР
Котлы из металла зловеще гудят,
От силы паров содрогаясь,
Как тысячи змей – пары те шипят,
Из труб кое-где вырываясь…
«Кочегар», народная песня
ПРОЛОГ
– …Вы ему скажите, как духовный пастырь! – ныл «дворецкий» со странной фамилией Переможко, показывая отцу Димитрию подвалы фальшивого «замка». – Скажите, что не дело такие бойлеры ставить! Китайский бойлер-то! Того и гляди рванёт… Хозяева́-то! Иной раз швыряются деньгами, а то каждую копейку жмут… Горе мне с ними…
Бойлер в подвале, сделанном, прямо скажем, низко, сыро и бюджетно – лишь бы своды не рухнули – и вправду свистел, пыхтел не по-людски. Видно было, что пускавший кому-то пыль в глаза и прочие органы чувств хозяин «замка» явно сэкономил на тепловом оборудовании, как и на сероцементном подвале в целом.
Отец Димитрий, как человек, более Переможки искушенный в искусствоведении, прекрасно видел, что метод искусственного упрощения, применённый хозяином в этом псевдозамке псевдороманского стиля – пытается выдать многие недоделки за якобы искусственные. Мол, это не потому камень дикий и стены бугрятся, что денег не хватило, а просто дизайн такой…
«С-с-с-с…» – бесконечно тянул одну ноту дребезжащий бойлер, и была та песня похожа на бурлацкую жалобную. Я болен, я умираю… – транслировал в подвал бойлер. Но его некому было слышать, кроме старика-«дворецкого» (а по-простому говоря – сторожа) Переможко. А теперь вот и гостя этого скоробогатого семейства отца Димитрия…
– Ну, а теперь покажите мне верхние помещения! – попросил священник у сторожа.
– Сами смотрите! – не слишком-то вежливо отозвался Переможко. – Я туда без них не хожу…
– То есть, как не ходите? А кто же там тогда…
– Когда оне сами, а когда их нет – нечистая сила всякая… Мне их заморочки ни к чему… Сами напокупали чертовщины, пусть сами и разбираются… Мне и в подвале хватает забот – один этот чертов бойлер чего стоит!
– Так что же, мне там одному ходить предлагаете?
– А почему бы и нет? У вас крест большой на рясе, вас оне, ночные-то хозяева, не тронут…
* * *
Привычка жить в зыбко-туманном мире призраков и миражей с начала 90-х годов наложила на устную речь олигарха местного значения Ивана Юрьевича Скобарёва свой мерзкий отпечаток:
– Вот, отец Димитрий… Мы…э-э… как бы уезжаем с супругой… Как бы на Кипр… Хотелось бы, чтобы вы тут провели… ну типа, освящение дома… Дом хороший, отец Димитрий, вы не думайте, мрачноватый, конечно, под рыцарское стилизация… Привидениям тут, отец Димитрий, взяться неоткуда, новодел, но… Как бы ночью… Как бы поскрипывает… И поблескивает… И движуха… Какая-то нездоровая движуха… Вы бы тут побыли, отец Димитрий, пару ночей, поизгоняли бы как бы бесов – а я уж свою толику на возрождение храма внесу… как обещал…
В оправдание Ивана Юрьевича скажем: ну кто же в 90-е из нуворишей не начинал себе строить типа рыцарского замка? «Как-бы родовое гнездо», искусственно состаренное… Ну, типа ряд поколений, и всё такое…
Когда чета Скобарёвых улетела «как бы на Кипр» – отец Димитрий, мучающийся уже пару лет тягомотной реставрацией храма на окраине Кувы, побродил по чужому дому, осмотрелся.
Дело, конечно же, было не в стилизации под рыцарскую топорность, ещё кое-где пахнущую досыхающими новомодными австрийскими строительными смесями. Подделка есть подделка, и уж выпускник центральной семинарии, где хорошо преподавали очень обширный блок культурологии, лучше других мог опознать её бутафорскую декоративность.
Дело было совсем в другом. Намереваясь как-то удревнить своё торопливо возведённое «родовое замковое гнездо» – олигарх Скобарёв повсюду приобретал антикварную обстановку. Она выглядела явно старше фальшивых каменных стен, в которых швы тянулись «типа дизайнерские», а на деле – просто неряшливые.
Нетрудно для хорошо подготовленного антиквара было догадаться, что самый древний экспонат в этом музее тщеславия – потемневшее от времени, амальгированное серебром венецианское зеркало, огромное, в таком же древнем, как оно само, окладе красного дерева. Резьба по дереву до ужаса натуралистично отражала разные моменты «мерзостного брашна» адского пса – Цербера. Головы Цербера по углам выглядывали из рамы, скалились на зрителя, и казалось – вот-вот вырвутся из деревянного плена, набросятся…
– Экий ужас, прости Господи… – перекрестился отец Димитрий, всматриваясь в венецианскую гладь старинной работы. Резные головы Цербера никак не отреагировали на этот жест. А вот изображение отца Димитрия в зеркале – вопреки зеркальной симметрии, не перекрестилось. И – болезненно скривилось, как будто у него, отражения, внезапно разболелся зуб…
«Ах, вот какое дело! – несколько легкомысленно подумал отец Димитрий. Увы, он, как и все современные семинаристы, склонен был приуменьшать реальность ада, видя в образе преисподней лишь «аллегорию». – Сейчас ты у меня скуксишься, кривое зеркало…»
Вернулся во двор, к своему автомобилю, который час назад покинул, когда ещё надеялся, что халтурщик-сторож проводит его в отведенную спальню (как обещал хозяин замка). И принёс с собой в гостиную, к зеркалу Цербера, освящённую икону.
И вот священнослужитель полуразрушенного храма снова перед старинным венецианским стеклом, века XVI–XVII, если оценивать на глазок…
По преданию, в антикварном подвальчике, где Скобарёв в кучах хлама отрыл это зеркало, ему сказали – «Первая половина семнадцатого века». На что он ответил, то ли в шутку, то ли всерьёз:
– Э-э… Чё за дела?! А где же вторая половина?!
А может, и не было того… Отец Димитрий знал Скобарёва давно, знал, что человек он непростой – и отнюдь не карикатурный «новый русский». Можно сказать, что и душой по-своему страдающий человек…
Когда его величество, губернатор Края, которого даже сам Ельцин боялся – Лассель, прибыл на раут, организованный Скобарёвым, то прислуга подала в числе прочих закусок ломтики особого, отборного, сортового, патентованного белорусского сала… А на сале – недоглядели! – кое-где проступили крапинки плесени, ведь натуральный продукт скоро портится… И Скобарёв, чтобы его величество губернатор не увидел, чем его бизнес-элита потчует, с улыбкой угодничества сам сожрал все бутерброды, где были пятнышки плесени… А Лассель ничего не успел заметить, и только милостиво похохатывал:
– Ну и обжора же ты, Ваня, разом полтарелки с сальцем умял!
А потом, когда их величества – губернатор и присные его отбыть соизволили – Скобарёв со страшным лицом тыкал носом в шмат белорусского сала пожилую сервираторшу, визжавшую «недоглядела, недоглядела» – и вопил «будешь смотреть, будешь смотреть», а по лицу у него текли слёзы…
Нет, знаете ли, Скобарёв – это вам не мужик в красном пиджаке с золотой цепью поперёк бычьей шеи, это, знаете ли, Гамлет с маской Арлекино, у которого «…но слёз моих не видно никому»…
Речь, однако же, пока не о нём – а о его антикварном, неизвестно откуда завезённом в уральскую Куву зеркале.
В зеркале этом, как и положено у зеркал, отражалась точная копия отца Димитрия в простеньком, повседневном священническом облачении. Но если сам отец Димитрий в руках держал вполне каноническую икону – то его двойник за венецианским стеклом держал в руках картинку содомского содержания…
«Зеркальная симметрия, – пронеслось в голове отца Димитрия, – всё с точностью, но наоборот…»
На картинке отражения какой-то сатир в древневосточной тоге с греческим орнаментом припал между ног обнажённой синеволосой девицы, словно телёнок к вымени. А сама эта бестия, голая как в бане, неестественно длинным языком бесстыдно ласкала меж задних лап орущую от возбуждения, вздернувшую хвост до перелома мартовскую кошку. Да, без тени брезгливости, кошку, усевшуюся на полочке у неё прямо перед лицом!
При этом размеры картинки и все внешние параметры, и даже краски, изобразительные средства, приёмы – совпадали до зеркальности с иконой отца Димитрия!
Если не присматриваться, бросить беглый взгляд – то и не заметишь разницы между оригиналом и отражением. Ну, стоит человек в ношенной, штопаной рясе перед старым зеркалом в странной резной раме, и всё, что есть в большой гостиной – чинно, фотографически отражается на амальгаме, для коей цели, собственно, давно покойные венецианские мастера её и наносили в своём средневековом ремесленном цехе…
– Сгинь, сила окаянная! – потребовал священник-маловер отец Димитрий, и поднял дрожащую руку для крестного знамения. В тот же момент прямо у него за спиной мощно, разом, бензиновыми сполохами вспыхнул-взорвался большой, стилизованный под жилище лордов, камин…
Вознесённая для крёстного знамения рука отца Димитрия ушла по другой траектории: священник-позитивист, полагавший в чёрте – метафору, ухватился за сердце, в которое страх вогнал шпиговальную иглу…
Пылал мертвенно-голубоватым жарким огнём поддельный камин, питавшийся не от дров, как настоящие, баронские, а от газоцентрали… И в нём вращался «как бы» вертел… И на этом вертеле в доме «как-бы» аристократа, улетевшего с женой на остров Афродиты, был нанизан «как бы» младенец, теперь покрывавшийся румяной, сладковато-воняющей жареным мясом младенец…
Под воздействием этих видений маловерный «святой отец» упал в обморок – прямо в рясе, прямо со своей иконой, прямо на имитирующий паркетные шашечки новомодный таркетт огромной гостиной залы Скобарёвых…
* * *
На далёком Кипре, посреди можжевеловой ночи внезапная трель телефонного звонка оторвала Скобарёва от сна.
Звонил в столь неурочный час отец Димитрий, явно поджидавший чету спонсоров с секундомером в руке. «Наверняка опять начнёт на храм канючить!» – скривился Иван Юрьевич – Не мог до утра подождать, длинногривый…»
Но долгополый не стал ничего просить у Скобарёва. Он скороговоркой перешёл к делу, явно мучавшему его:
– Иван Юрьевич, у вас в гостиной напротив камина большое зеркало… Я его завесил портьерой… Умоляю вас, как духовный пастырь, не открывайте зеркала…
– Поздно, отец Димитрий… – покачал головой Скобарёв. – Оно уже открыто.
– Но кто мог в моё и ваше отсутствие откинуть с него…
– Это зеркало как бы нельзя закрыть, отец Димитрий! – перебил Иван Юрьевич.
– Может быть, его можно как-то продать? Избавиться от него? Передать в другое место?
– Отец Димитрий, вы пастырь, а забыли: как бы нельзя желать другому того, чего не желаешь себе…
– Но как же…
– А вот так, отец Димитрий… Вы думаете, я просто по милости Ласселя живу в собственном замке? Это моё зеркало, отец Димитрий, и только моё… Меня оно не тронет… А вас, как я понимаю, тронуло?
Отец Димитрий ещё что-то болтал в трубку, сбивчиво и путано, но Скобарёв махнул свободной рукой и отключил телефон. Ничего уже не изменить…
Глава 1
…Корабли лежат разбиты, сундуки стоят раскрыты,
Изумруды и рубины осыпаются дождём…
Если хочешь быть богатым, если хочешь быть счастливым,
Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королём…
Из советской мультипликации (1984 г.)
Ивану Юрьевичу Скобарёву, советнику краевого правительства по предпринимательству, наверное, даже как награду, учитывая его относительно молодой возраст, поручили в краевом Правительстве сопровождать в Браторецк столичную эстрадную группу «Девчонки Yami-Yami», эдакий элитный поющий бордель…
– Чего там будет? – устало спрашивал Скобарёв.
– День города, концерт на площади… – бодро отвечал ему вице-премьер. – Губернатор приедет, будет выступать, потом эстрадные номера…
– А почему именно я с ними нянчится-то должен? – в отчаянии спросил у трубки телефона Скобарёв.
– Иван Юрьевич, ну ты совесть-то имей! Мне, что ли, старику, с девками столичными возиться, народ потешать? Ты обходительный, и с деньгами, а их надо по высшему разряду принять-разместить…
– Господи! – не выдержал Иван Юрьевич, сорвался чуток. – Кончится ли когда-нибудь этот пир во время чумы?!
– Иван, ты слова-то выбирай! – трубка сразу перестала источать елей и цветочное благодушие. – Сказано тебе, губернатор выступать будет! Пир во время чумы! Скажешь ведь… А в Японии тогда что – куда ты травленые пиломатериалы гонишь? Гляди, Иван, проверим, чего это в Японии своего аммиака не нашлось, паров-то нашатырных? Чего они аж с Урала дубняк гонят?
Тоже, согласитесь, аргумент. Бестактно и не к месту высказанный – но убедительный. Пока нужен Иван – никто не интересуется, почему японцы сами попыхтеть нашатырными парами на деревяшку не умеют. А не будет Иван нужен – залезут в фуру поглубже, посмотрят, чего он там в серёдке возит в далёкое «Опоньское царство»…
Так что сопроводил Иван эти «поющие трусы́» – три солистски, да ещё девчонок пять на подтанцовке – в Браторецк почетным кортежем, в обратную от Японии сторону. Впрочем, кроме кнута был и пряник: браторецким ритейлерам заодно вставили фитиля, чтобы активнее продвигали «инновационную» продукцию принадлежавшего Скобарёву масложирового комбината «Северная Олива»…
А за это всё содержание певучего борделя переложили с краевого бюджета на гендиректора этой самой «Северной Оливы»! У которой рентабельность, как температура гнилой осенью – «около ноля»…
* * *
Специальный концертный двухэтажный автобус «Девчонок Yami-Yami» с сипением растворил двери и впустил в себя вместе с подступающими сумерками кисло улыбающегося Скобарёва. Без концертной «боевой раскраски» солистки Карина, Сабина и Алина смотрелись как-то очень обыденно, даже невзрачно. Зато гоголем выглядел прекрасно освоившийся среди них сотрудник холдинга Сергей Базильевич Слазкин. В прошлом левак и анархист, во второй половине 90-х он, познав вкус денег вмиг преобразился, анархизм как ветром сдуло. Теперь вот щеголял в каком-то тигровом смокинге с отливом, в стильной крапчатой «бабочке» и был, кажется, вполне себе счастлив.
«Отправить его одного, паскуду?.. – с отвращением думал Скобарёв. – Нет, нельзя… Там губернатор приедет, первым делом меня в Браторецке спросит… Надо пиликать…»
– Кариночка, Сабиночка… – щебетал неожиданно-галантный бывший анархист, приобнимая девчонок Yami-Yami за хрупкие плечики: – Знакомьтесь! Это главный наш человек, Иван Юрьевич Скобарёв, так сказать, грозный хозяин пустырей и торфяных болот Края! Он отвечает за то, чтобы вам было в Браторецке комфортно, уютно, душевно и… и не скучно! – Слазкин игриво подмигнул девчонкам.
Чисто бордельный набор продюсера: черненькая, беленькая и рыженькая… Имена, конечно, фальшивые, под концепцию раскрутки… Услышав, что перед ними «главный человек» – мигом растаяли, разулыбались – «О!», «Ах!» и тому подобное…
– Сразу предупреждаю, – обожгла ухо рыженькая бестия. – Без анала…
А другие ни о чем не предупреждали. Наверное, без ограничений… При этом – мстительно подумал Скоабрёв – девчонки с подтанцовки, второго плана – у них, если честно, кажутся симпатичнее…
– А что означает «Yami-Yami»? – задал Скобарёв нелепый вопрос в этой нелепой компании.
– Это по-английски значит «ням-ням», «вкусняшки»…– пояснил всё наперед разведавший Слазкин. И замялся, имея в виду какое-то превышение субординации. – Юрьич… Я тут эта…
– Чего?
– Нашу местную группу «Конди» для подпевок взял… Всего две девчонки, Лола и Яна… Как думаешь, кашу маслом не испортишь ведь, а? Они на разогреве поработают у раскрученного коллектива, им же выдвигаться как-то надо…
– Да делайте что хотите! – отмахнулся Скобарёв. И возвысил голос: – Так, дамы! За моей спиной – ответственный работник секретариата холдинга, Арина Трубникова! Сейчас она запишет все ваши предложения, пожелания – чего кому хочется в пути и на месте прибытия! И далее: со всеми бытовыми вопросами к ней, лады?
– А нас это тоже касается? – скромно выступили вперёд Лола и Яна из нераскрученной, новой, чуть ли не на коленке сбацаной Слазкиным группы «Конди».
– Касается всех! – величаво кивнул Скобарёв. – Установка, значит, такая: денег и радушия мы не жалеем! Делайте свои заказы Арише, а я прослежу, чтобы всё было как на лучших гастролях в вашей жизни!
И вышел из автобуса. План у него был достаточно напряжённый: отправить этот бабий батальон в Браторецк, самому выехать вперёд, обогнать на своём «гелендвагене» – посетить заводоуправление «Северной Оливы» в Сыпин-Гае. Проверить, как там делают пробные партии амарантного масла для министерства обороны. Затем – вывернувшись с этого крюка – догнать «Yami-Yami» на подъезде к Браторецку и сделать перед губернатором вид, будто никуда не отлучался…
Скобарёв волновался. Его переговорщик Валя Пегов два месяца торчал в столице, окучивал интендантских генералов. Денег было потрачено до жути – откаты, откаты, откаты, а твердого решения «зелёные человечки» из Минобороны так и не приняли. Вроде бы всё им разжевали: и что качество, и дешевизна, и процент будут иметь с закупов… А они опять за своё, мотать нервы Скобарёву: давайте пока возьмём пробную партию в солдатский рацион, там посмотрим…
Пробная партия очень волновала Скобарёва. От того, как она пойдёт – зависела долгожданная рентабельность «Северной Оливы»: если залить ложку её масла в каждую солдатскую тарелку по России – это увеличит продажи сразу вдвое! Нужен холодный отжим и особая фильтрация, так, чтобы самый придирчивый пищевой эксперт носа не подточил!
А тут – нате пожалуйста, эти «Девчонки Yami-Yami», Браторецк, губернатор с его закидонами…
Выйдя на свежий морозный воздух из пропахшего навязчивым чувственным женским парфюмом автобуса, Иван Юрьевич почувствовал некое облегчение.
– Давай, Стасик! – почти отцовски попросил своего водителя. – Гони, не подкачай… У нас на всё про всё в Поварово будет полтора часа, не больше… А потом нужно будет выйти обратно на трассу и успеть к их приезду в Браторецк…
Молчаливый водитель, почти мальчик, Стас выжал до упора возможности послушной немецкой техники. За окном в подступающих сумерках огни трассы замелькали так, как будто Скобарёв летел на самолёте…
* * *
Для Валерии Скобарёвой, супруги, то, что Иван изменяет – уже не шок. Не пощёчина. Констатация…. Она раньше отца Димитрия узнала об «особенностях» антикварного венецианского зеркала в гостиной перед камином – и она всё там увидела… Точнее, не всё… Она эти гадости, как воспитанная девочка из интеллигентной советской семьи, толком и разглядывать не стала – отвернулась поскорее к камину, пытаясь сжечь в нём блики зеркальных видений, как сжигают чумные тряпки…
И не различила Лера-Лерочка, что человек, похожий на Ивана, – на самом деле не Иван: она и до всяких зеркальных видений уже верила во что-то подобное. Потому что это приватизация, детка! Тут людей не бывает; тут или призраки, или оборотни…
Ей не нужны были ни оправдания Скобарёва, ни его извинения. Просто высветило молнией беспощадной ясности: у них разные жизни, разные дороги, разные судьбы… И не сошлись они – столкнулись, как сталкиваются машины на дороге или поезда на путях…
Необратимо прокрадывается в золотую клетку опошление всего и всяческого. Ты и сама, Валерия свет Аркадьевна, назвала себе цену, когда в приёмной у мужа опустилась до пошлейших диалогов с девчонкой, работающей там:
– Надеюсь, Ариша, ты не будешь такой же прыткой, как предыдущая?
– А что случилось с предыдущей? – мило улыбнулась эта куколка.
– А предыдущая – это я…
Как сказала тогда – так и стала по факту «предыдущей». А кто за язык тянул? Разве что сама жизнь…
Что предъявить мужу? Отражения в зеркале? Это, извините, не фото. И не видео – хотя убедительнее они сами по себе – чем фото и видео... От ненужных знаний птички в золотой клетке – следующая станция на этой подземке, бегущей золотыми рельсами через преисподнюю: полустанок «Молчание».
Ни сцен, ни истерик. Ни обвинений, ни выяснения отношений… Ему так удобнее – а мне так! А от молчания – и почти круглосуточного одиночества – пришли мысли о мести…
Со скуки Лера Скобарёва работала на телевидении Кувы, читала там прогноз погоды, как говорится, внешние данные позволяли. Да и кто же откажет жене «авторитета» – Лопаря?
Лопарём Ивана Юрьевича прозвали не потому, что он финн – хотя он похож на финна. И не потому, что он – лопух, хотя в нём многое от лопуха. Лопарём Скобарёва прозвали уголовнички, все эти прогнувшиеся под власть денег рецидивисты – потому что он всё время «лопотал» между делом, болтал и трепался, о вещах, криминалу непонятных и кажущихся нелепыми.
И его бы за эту болтовню зашибли бы, наверное, на каком-нибудь «маяке» у оргпреступности, если бы не полезные «братве» дела его. Те, что он делал между лопотанием, которое «реальных пацанов» «парит-лопарит». А он – если кратко говорить – сводил очень удачные комбинации преуспевающего дельца.
Так экономист, советский краснодипломник экономического факультета КГУ Ваня Скобарёв стал «Лопарём», а его «модельная» молодая супруга – женой Лопаря и (даже обидно!) – иногда в просторечии «лопарихой»…
Звучит почти как «упыриха» – но именно потому никто и не откажет. Хочешь прогноз погоды почитать, поулыбаться миллионному мегаполису-Куве с экрана, пожалуйста!
А где телевидение – там и операторы, где операторы – там и фотографы. И среди них был один, довольно видный из себя гламурный хлыщ, Гарик Нарышев. При первой встрече она, помнится, подумала – какая смешная и одновременно страшная фамилия – «нары», «шконка»… А он, однажды увидев Леру – уже не отлипал, и постоянно предлагал фотопортреты:
– Лерочка, вы шедевр, и я сделаю для вас шедевр…
– А ты знаешь, кто мой муж, мальчик? – криво оскалилась в Лере хищница. – Лопарь, слыхал? Он тебя за твои шедевры на куски порежет…
Самой – лихорадочно, зябко-весело. Наверное потому, что это была возможность представить мужа таким, каким она хотела бы его видеть, взамен тусклой чино-породной серости… Иван Скобарёв, режущий из ревности на куски? Ха-ха-ха! Да вы себе представьте этот масляный колобок на ножках, эти сливочные глазки, окосевшие от лакейства перед кувинским «бомондом»! И как он! Он! – режет соперника…
Но – с другой стороны, он ведь действительно Лопарь. Вранья тут нет. Именно таким в авторитет взят, какой есть, – потому что по нынешним временам и уголовничкам нужны бухгалтерские проводки…
Всюду коррупция, всё продажное – даже воровские коронации стали покупными… Как мясо, заранее замаринованное на шашлык… Если на дружеский пикник ты сам шашлыка не маринуешь – значит, и посидеть за тебя в тюрьме другой может, а ты знай, счетами щёлкай, аналитику для очередного «Маяка» строчи…
О муже писала «свободная» пресса – подконтрольная его конкурентам. И, на Лерин вкус последний перл обличительной журналистики – «Ваня-денежка» – был похлеще Лопаря.
Рожа-то круглая, отъетая, как монетка, и сияет, как начищенный пятак, когда до него верхи «снизойдут»… «Ваня-денежка», это «в самый тазик» про него!
– …Ваня, а чего ты с губернатором на симпозиум не поехал? – спрашивала она под мерный треск дровишек в мраморном камине, и глаза были холодно-злы. Она старалась не смотреть в зеркало напротив камина – потому что снова видела там его проделки на эротическом фронте…
– Дела у меня на торфяниках… Японцы приезжают, показать нужно товар лицом… – мочится словами этот прожжённый, в трактирном смысле – «половой». Про которого Лера со злостью говорила себе, что он «половой гигант» – но не в постели, а между столиками…
Близкие люди знали, что Скобарёв удивительным образом совмещает своё лизоблюдское, подхалимское «камер-юнкерство» со странной в таком человеке мечтой о каком-то смутном и туманном реванше. То ли это возврат старой жизни, то ли становление какой-то новой, небывалой – но в сумрачной фантазии Лопаря реванш всегда приходил бурно, с грохотом и лязгом вожделенного возмездия… Оно, конечно, мечтать не вредно – говорили близкие люди между собой про Скобарёва – но уж больно у него «экзот фантазии» вывихнут…
А совсем-совсем близкие люди, такие, например, как Лера, знали и другое: скобарёвский реваншизм – не более чем внутренняя компенсация его ушибленной униженности.
Этот госплановский «человек-арифмометр» в своих мечтаниях иногда терял свою железную логику, возведшую его в «Лопари». И тогда он совершенно бессвязно предавался мечтам о расстреле тех, перед кем вынужден в лепёшку расшибаться…
Это иной раз связывалось у Скобарёва с «возвратом советской власти», а когда и не связывалось, но сводились, по сути, его эротоподобные фантазии, к личной расправе.
Лера находилась в такой степени приближения к Лопарю, что не только была посвящена в его тайные воображаемые репрессии над приватизаторами, но и могла над ними со всем основанием посмеяться…
И, будучи на мужа-изменщика очень злой, стараясь не выдавать истинную причину озлобленности, Лера порой троллила его на болезненные для него общественно-политические темы.
– …А ведь тебе понравилось так жить, Ваня… – жгла злая Лера взглядом, пытаясь проколоть эту маску равнодушного псевдоаскетизма. – Понравилось… Партнёры, визиты, презентации… Это тебе не Совок, правда, Вань? Там бы ты сидел, как товарищ Новосельцев, в отделе лё-ё-гонькой промышленности… А тут – смотри-ка Вань, как уважают: гляди, подвозят… Гляди, сажают…
– Не говори ерунды, – обиделся Скобарёв на супругу, необратимо изменившуюся за самое последнее время (а причин он не понимал – потому что сам в венецианском зеркале видел совсем иные картинки). – Я эту власть всё равно допеку! Для того и работаю, ты знаешь…
– Нет, Иван, не знаю… То, что пристрелить Ельцина – мечта всей твоей жизни, верю… Ты бы на симпозиум с Ласселем поехал, пластиковый «глок» с собой взял, да и пристрелил бы прямо там, во дворце съездов… Просто, правда?
– Действительно, проще… Но я не стрелок. Я экономист.
– Оно и ясно, Вань! «Нормальные герои – всегда идут в обход»… Ты, Иван Юрьевич, мечту свою много лет мечтаешь кому-то перепоручить… Чтобы тот пристрелил и казнён за это был… А ты бы заплатил Ваня, верю! Не поскупился бы, я же тебя знаю… Но только чужими руками, чтобы, кроме денег, ничем не жертвовать…
– И что ты этим хочешь сказать? – спрашивал Иван. Она ненавидела это его торфяное, болотное спокойствие хладнокровной земноводной гадины. Он был способен вести такие разговоры, узорной кочергой помешивая поленья в камине…
Ему было не до жены. И за это она ненавидела его даже сильнее, чем за отраженные магическим зеркалом сцены его неуклюже-бегемотьего блуда в постели с другой…
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Как обычно, пишите - понравилось или нет, автору всегда интересно получить фидбек на свое творчество.
ПРИВАТИЗАТОР
Котлы из металла зловеще гудят,
От силы паров содрогаясь,
Как тысячи змей – пары те шипят,
Из труб кое-где вырываясь…
«Кочегар», народная песня
ПРОЛОГ
– …Вы ему скажите, как духовный пастырь! – ныл «дворецкий» со странной фамилией Переможко, показывая отцу Димитрию подвалы фальшивого «замка». – Скажите, что не дело такие бойлеры ставить! Китайский бойлер-то! Того и гляди рванёт… Хозяева́-то! Иной раз швыряются деньгами, а то каждую копейку жмут… Горе мне с ними…
Бойлер в подвале, сделанном, прямо скажем, низко, сыро и бюджетно – лишь бы своды не рухнули – и вправду свистел, пыхтел не по-людски. Видно было, что пускавший кому-то пыль в глаза и прочие органы чувств хозяин «замка» явно сэкономил на тепловом оборудовании, как и на сероцементном подвале в целом.
Отец Димитрий, как человек, более Переможки искушенный в искусствоведении, прекрасно видел, что метод искусственного упрощения, применённый хозяином в этом псевдозамке псевдороманского стиля – пытается выдать многие недоделки за якобы искусственные. Мол, это не потому камень дикий и стены бугрятся, что денег не хватило, а просто дизайн такой…
«С-с-с-с…» – бесконечно тянул одну ноту дребезжащий бойлер, и была та песня похожа на бурлацкую жалобную. Я болен, я умираю… – транслировал в подвал бойлер. Но его некому было слышать, кроме старика-«дворецкого» (а по-простому говоря – сторожа) Переможко. А теперь вот и гостя этого скоробогатого семейства отца Димитрия…
– Ну, а теперь покажите мне верхние помещения! – попросил священник у сторожа.
– Сами смотрите! – не слишком-то вежливо отозвался Переможко. – Я туда без них не хожу…
– То есть, как не ходите? А кто же там тогда…
– Когда оне сами, а когда их нет – нечистая сила всякая… Мне их заморочки ни к чему… Сами напокупали чертовщины, пусть сами и разбираются… Мне и в подвале хватает забот – один этот чертов бойлер чего стоит!
– Так что же, мне там одному ходить предлагаете?
– А почему бы и нет? У вас крест большой на рясе, вас оне, ночные-то хозяева, не тронут…
* * *
Привычка жить в зыбко-туманном мире призраков и миражей с начала 90-х годов наложила на устную речь олигарха местного значения Ивана Юрьевича Скобарёва свой мерзкий отпечаток:
– Вот, отец Димитрий… Мы…э-э… как бы уезжаем с супругой… Как бы на Кипр… Хотелось бы, чтобы вы тут провели… ну типа, освящение дома… Дом хороший, отец Димитрий, вы не думайте, мрачноватый, конечно, под рыцарское стилизация… Привидениям тут, отец Димитрий, взяться неоткуда, новодел, но… Как бы ночью… Как бы поскрипывает… И поблескивает… И движуха… Какая-то нездоровая движуха… Вы бы тут побыли, отец Димитрий, пару ночей, поизгоняли бы как бы бесов – а я уж свою толику на возрождение храма внесу… как обещал…
В оправдание Ивана Юрьевича скажем: ну кто же в 90-е из нуворишей не начинал себе строить типа рыцарского замка? «Как-бы родовое гнездо», искусственно состаренное… Ну, типа ряд поколений, и всё такое…
Когда чета Скобарёвых улетела «как бы на Кипр» – отец Димитрий, мучающийся уже пару лет тягомотной реставрацией храма на окраине Кувы, побродил по чужому дому, осмотрелся.
Дело, конечно же, было не в стилизации под рыцарскую топорность, ещё кое-где пахнущую досыхающими новомодными австрийскими строительными смесями. Подделка есть подделка, и уж выпускник центральной семинарии, где хорошо преподавали очень обширный блок культурологии, лучше других мог опознать её бутафорскую декоративность.
Дело было совсем в другом. Намереваясь как-то удревнить своё торопливо возведённое «родовое замковое гнездо» – олигарх Скобарёв повсюду приобретал антикварную обстановку. Она выглядела явно старше фальшивых каменных стен, в которых швы тянулись «типа дизайнерские», а на деле – просто неряшливые.
Нетрудно для хорошо подготовленного антиквара было догадаться, что самый древний экспонат в этом музее тщеславия – потемневшее от времени, амальгированное серебром венецианское зеркало, огромное, в таком же древнем, как оно само, окладе красного дерева. Резьба по дереву до ужаса натуралистично отражала разные моменты «мерзостного брашна» адского пса – Цербера. Головы Цербера по углам выглядывали из рамы, скалились на зрителя, и казалось – вот-вот вырвутся из деревянного плена, набросятся…
– Экий ужас, прости Господи… – перекрестился отец Димитрий, всматриваясь в венецианскую гладь старинной работы. Резные головы Цербера никак не отреагировали на этот жест. А вот изображение отца Димитрия в зеркале – вопреки зеркальной симметрии, не перекрестилось. И – болезненно скривилось, как будто у него, отражения, внезапно разболелся зуб…
«Ах, вот какое дело! – несколько легкомысленно подумал отец Димитрий. Увы, он, как и все современные семинаристы, склонен был приуменьшать реальность ада, видя в образе преисподней лишь «аллегорию». – Сейчас ты у меня скуксишься, кривое зеркало…»
Вернулся во двор, к своему автомобилю, который час назад покинул, когда ещё надеялся, что халтурщик-сторож проводит его в отведенную спальню (как обещал хозяин замка). И принёс с собой в гостиную, к зеркалу Цербера, освящённую икону.
И вот священнослужитель полуразрушенного храма снова перед старинным венецианским стеклом, века XVI–XVII, если оценивать на глазок…
По преданию, в антикварном подвальчике, где Скобарёв в кучах хлама отрыл это зеркало, ему сказали – «Первая половина семнадцатого века». На что он ответил, то ли в шутку, то ли всерьёз:
– Э-э… Чё за дела?! А где же вторая половина?!
А может, и не было того… Отец Димитрий знал Скобарёва давно, знал, что человек он непростой – и отнюдь не карикатурный «новый русский». Можно сказать, что и душой по-своему страдающий человек…
Когда его величество, губернатор Края, которого даже сам Ельцин боялся – Лассель, прибыл на раут, организованный Скобарёвым, то прислуга подала в числе прочих закусок ломтики особого, отборного, сортового, патентованного белорусского сала… А на сале – недоглядели! – кое-где проступили крапинки плесени, ведь натуральный продукт скоро портится… И Скобарёв, чтобы его величество губернатор не увидел, чем его бизнес-элита потчует, с улыбкой угодничества сам сожрал все бутерброды, где были пятнышки плесени… А Лассель ничего не успел заметить, и только милостиво похохатывал:
– Ну и обжора же ты, Ваня, разом полтарелки с сальцем умял!
А потом, когда их величества – губернатор и присные его отбыть соизволили – Скобарёв со страшным лицом тыкал носом в шмат белорусского сала пожилую сервираторшу, визжавшую «недоглядела, недоглядела» – и вопил «будешь смотреть, будешь смотреть», а по лицу у него текли слёзы…
Нет, знаете ли, Скобарёв – это вам не мужик в красном пиджаке с золотой цепью поперёк бычьей шеи, это, знаете ли, Гамлет с маской Арлекино, у которого «…но слёз моих не видно никому»…
Речь, однако же, пока не о нём – а о его антикварном, неизвестно откуда завезённом в уральскую Куву зеркале.
В зеркале этом, как и положено у зеркал, отражалась точная копия отца Димитрия в простеньком, повседневном священническом облачении. Но если сам отец Димитрий в руках держал вполне каноническую икону – то его двойник за венецианским стеклом держал в руках картинку содомского содержания…
«Зеркальная симметрия, – пронеслось в голове отца Димитрия, – всё с точностью, но наоборот…»
На картинке отражения какой-то сатир в древневосточной тоге с греческим орнаментом припал между ног обнажённой синеволосой девицы, словно телёнок к вымени. А сама эта бестия, голая как в бане, неестественно длинным языком бесстыдно ласкала меж задних лап орущую от возбуждения, вздернувшую хвост до перелома мартовскую кошку. Да, без тени брезгливости, кошку, усевшуюся на полочке у неё прямо перед лицом!
При этом размеры картинки и все внешние параметры, и даже краски, изобразительные средства, приёмы – совпадали до зеркальности с иконой отца Димитрия!
Если не присматриваться, бросить беглый взгляд – то и не заметишь разницы между оригиналом и отражением. Ну, стоит человек в ношенной, штопаной рясе перед старым зеркалом в странной резной раме, и всё, что есть в большой гостиной – чинно, фотографически отражается на амальгаме, для коей цели, собственно, давно покойные венецианские мастера её и наносили в своём средневековом ремесленном цехе…
– Сгинь, сила окаянная! – потребовал священник-маловер отец Димитрий, и поднял дрожащую руку для крестного знамения. В тот же момент прямо у него за спиной мощно, разом, бензиновыми сполохами вспыхнул-взорвался большой, стилизованный под жилище лордов, камин…
Вознесённая для крёстного знамения рука отца Димитрия ушла по другой траектории: священник-позитивист, полагавший в чёрте – метафору, ухватился за сердце, в которое страх вогнал шпиговальную иглу…
Пылал мертвенно-голубоватым жарким огнём поддельный камин, питавшийся не от дров, как настоящие, баронские, а от газоцентрали… И в нём вращался «как бы» вертел… И на этом вертеле в доме «как-бы» аристократа, улетевшего с женой на остров Афродиты, был нанизан «как бы» младенец, теперь покрывавшийся румяной, сладковато-воняющей жареным мясом младенец…
Под воздействием этих видений маловерный «святой отец» упал в обморок – прямо в рясе, прямо со своей иконой, прямо на имитирующий паркетные шашечки новомодный таркетт огромной гостиной залы Скобарёвых…
* * *
На далёком Кипре, посреди можжевеловой ночи внезапная трель телефонного звонка оторвала Скобарёва от сна.
Звонил в столь неурочный час отец Димитрий, явно поджидавший чету спонсоров с секундомером в руке. «Наверняка опять начнёт на храм канючить!» – скривился Иван Юрьевич – Не мог до утра подождать, длинногривый…»
Но долгополый не стал ничего просить у Скобарёва. Он скороговоркой перешёл к делу, явно мучавшему его:
– Иван Юрьевич, у вас в гостиной напротив камина большое зеркало… Я его завесил портьерой… Умоляю вас, как духовный пастырь, не открывайте зеркала…
– Поздно, отец Димитрий… – покачал головой Скобарёв. – Оно уже открыто.
– Но кто мог в моё и ваше отсутствие откинуть с него…
– Это зеркало как бы нельзя закрыть, отец Димитрий! – перебил Иван Юрьевич.
– Может быть, его можно как-то продать? Избавиться от него? Передать в другое место?
– Отец Димитрий, вы пастырь, а забыли: как бы нельзя желать другому того, чего не желаешь себе…
– Но как же…
– А вот так, отец Димитрий… Вы думаете, я просто по милости Ласселя живу в собственном замке? Это моё зеркало, отец Димитрий, и только моё… Меня оно не тронет… А вас, как я понимаю, тронуло?
Отец Димитрий ещё что-то болтал в трубку, сбивчиво и путано, но Скобарёв махнул свободной рукой и отключил телефон. Ничего уже не изменить…
Глава 1
…Корабли лежат разбиты, сундуки стоят раскрыты,
Изумруды и рубины осыпаются дождём…
Если хочешь быть богатым, если хочешь быть счастливым,
Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королём…
Из советской мультипликации (1984 г.)
Ивану Юрьевичу Скобарёву, советнику краевого правительства по предпринимательству, наверное, даже как награду, учитывая его относительно молодой возраст, поручили в краевом Правительстве сопровождать в Браторецк столичную эстрадную группу «Девчонки Yami-Yami», эдакий элитный поющий бордель…
– Чего там будет? – устало спрашивал Скобарёв.
– День города, концерт на площади… – бодро отвечал ему вице-премьер. – Губернатор приедет, будет выступать, потом эстрадные номера…
– А почему именно я с ними нянчится-то должен? – в отчаянии спросил у трубки телефона Скобарёв.
– Иван Юрьевич, ну ты совесть-то имей! Мне, что ли, старику, с девками столичными возиться, народ потешать? Ты обходительный, и с деньгами, а их надо по высшему разряду принять-разместить…
– Господи! – не выдержал Иван Юрьевич, сорвался чуток. – Кончится ли когда-нибудь этот пир во время чумы?!
– Иван, ты слова-то выбирай! – трубка сразу перестала источать елей и цветочное благодушие. – Сказано тебе, губернатор выступать будет! Пир во время чумы! Скажешь ведь… А в Японии тогда что – куда ты травленые пиломатериалы гонишь? Гляди, Иван, проверим, чего это в Японии своего аммиака не нашлось, паров-то нашатырных? Чего они аж с Урала дубняк гонят?
Тоже, согласитесь, аргумент. Бестактно и не к месту высказанный – но убедительный. Пока нужен Иван – никто не интересуется, почему японцы сами попыхтеть нашатырными парами на деревяшку не умеют. А не будет Иван нужен – залезут в фуру поглубже, посмотрят, чего он там в серёдке возит в далёкое «Опоньское царство»…
Так что сопроводил Иван эти «поющие трусы́» – три солистски, да ещё девчонок пять на подтанцовке – в Браторецк почетным кортежем, в обратную от Японии сторону. Впрочем, кроме кнута был и пряник: браторецким ритейлерам заодно вставили фитиля, чтобы активнее продвигали «инновационную» продукцию принадлежавшего Скобарёву масложирового комбината «Северная Олива»…
А за это всё содержание певучего борделя переложили с краевого бюджета на гендиректора этой самой «Северной Оливы»! У которой рентабельность, как температура гнилой осенью – «около ноля»…
* * *
Специальный концертный двухэтажный автобус «Девчонок Yami-Yami» с сипением растворил двери и впустил в себя вместе с подступающими сумерками кисло улыбающегося Скобарёва. Без концертной «боевой раскраски» солистки Карина, Сабина и Алина смотрелись как-то очень обыденно, даже невзрачно. Зато гоголем выглядел прекрасно освоившийся среди них сотрудник холдинга Сергей Базильевич Слазкин. В прошлом левак и анархист, во второй половине 90-х он, познав вкус денег вмиг преобразился, анархизм как ветром сдуло. Теперь вот щеголял в каком-то тигровом смокинге с отливом, в стильной крапчатой «бабочке» и был, кажется, вполне себе счастлив.
«Отправить его одного, паскуду?.. – с отвращением думал Скобарёв. – Нет, нельзя… Там губернатор приедет, первым делом меня в Браторецке спросит… Надо пиликать…»
– Кариночка, Сабиночка… – щебетал неожиданно-галантный бывший анархист, приобнимая девчонок Yami-Yami за хрупкие плечики: – Знакомьтесь! Это главный наш человек, Иван Юрьевич Скобарёв, так сказать, грозный хозяин пустырей и торфяных болот Края! Он отвечает за то, чтобы вам было в Браторецке комфортно, уютно, душевно и… и не скучно! – Слазкин игриво подмигнул девчонкам.
Чисто бордельный набор продюсера: черненькая, беленькая и рыженькая… Имена, конечно, фальшивые, под концепцию раскрутки… Услышав, что перед ними «главный человек» – мигом растаяли, разулыбались – «О!», «Ах!» и тому подобное…
– Сразу предупреждаю, – обожгла ухо рыженькая бестия. – Без анала…
А другие ни о чем не предупреждали. Наверное, без ограничений… При этом – мстительно подумал Скоабрёв – девчонки с подтанцовки, второго плана – у них, если честно, кажутся симпатичнее…
– А что означает «Yami-Yami»? – задал Скобарёв нелепый вопрос в этой нелепой компании.
– Это по-английски значит «ням-ням», «вкусняшки»…– пояснил всё наперед разведавший Слазкин. И замялся, имея в виду какое-то превышение субординации. – Юрьич… Я тут эта…
– Чего?
– Нашу местную группу «Конди» для подпевок взял… Всего две девчонки, Лола и Яна… Как думаешь, кашу маслом не испортишь ведь, а? Они на разогреве поработают у раскрученного коллектива, им же выдвигаться как-то надо…
– Да делайте что хотите! – отмахнулся Скобарёв. И возвысил голос: – Так, дамы! За моей спиной – ответственный работник секретариата холдинга, Арина Трубникова! Сейчас она запишет все ваши предложения, пожелания – чего кому хочется в пути и на месте прибытия! И далее: со всеми бытовыми вопросами к ней, лады?
– А нас это тоже касается? – скромно выступили вперёд Лола и Яна из нераскрученной, новой, чуть ли не на коленке сбацаной Слазкиным группы «Конди».
– Касается всех! – величаво кивнул Скобарёв. – Установка, значит, такая: денег и радушия мы не жалеем! Делайте свои заказы Арише, а я прослежу, чтобы всё было как на лучших гастролях в вашей жизни!
И вышел из автобуса. План у него был достаточно напряжённый: отправить этот бабий батальон в Браторецк, самому выехать вперёд, обогнать на своём «гелендвагене» – посетить заводоуправление «Северной Оливы» в Сыпин-Гае. Проверить, как там делают пробные партии амарантного масла для министерства обороны. Затем – вывернувшись с этого крюка – догнать «Yami-Yami» на подъезде к Браторецку и сделать перед губернатором вид, будто никуда не отлучался…
Скобарёв волновался. Его переговорщик Валя Пегов два месяца торчал в столице, окучивал интендантских генералов. Денег было потрачено до жути – откаты, откаты, откаты, а твердого решения «зелёные человечки» из Минобороны так и не приняли. Вроде бы всё им разжевали: и что качество, и дешевизна, и процент будут иметь с закупов… А они опять за своё, мотать нервы Скобарёву: давайте пока возьмём пробную партию в солдатский рацион, там посмотрим…
Пробная партия очень волновала Скобарёва. От того, как она пойдёт – зависела долгожданная рентабельность «Северной Оливы»: если залить ложку её масла в каждую солдатскую тарелку по России – это увеличит продажи сразу вдвое! Нужен холодный отжим и особая фильтрация, так, чтобы самый придирчивый пищевой эксперт носа не подточил!
А тут – нате пожалуйста, эти «Девчонки Yami-Yami», Браторецк, губернатор с его закидонами…
Выйдя на свежий морозный воздух из пропахшего навязчивым чувственным женским парфюмом автобуса, Иван Юрьевич почувствовал некое облегчение.
– Давай, Стасик! – почти отцовски попросил своего водителя. – Гони, не подкачай… У нас на всё про всё в Поварово будет полтора часа, не больше… А потом нужно будет выйти обратно на трассу и успеть к их приезду в Браторецк…
Молчаливый водитель, почти мальчик, Стас выжал до упора возможности послушной немецкой техники. За окном в подступающих сумерках огни трассы замелькали так, как будто Скобарёв летел на самолёте…
* * *
Для Валерии Скобарёвой, супруги, то, что Иван изменяет – уже не шок. Не пощёчина. Констатация…. Она раньше отца Димитрия узнала об «особенностях» антикварного венецианского зеркала в гостиной перед камином – и она всё там увидела… Точнее, не всё… Она эти гадости, как воспитанная девочка из интеллигентной советской семьи, толком и разглядывать не стала – отвернулась поскорее к камину, пытаясь сжечь в нём блики зеркальных видений, как сжигают чумные тряпки…
И не различила Лера-Лерочка, что человек, похожий на Ивана, – на самом деле не Иван: она и до всяких зеркальных видений уже верила во что-то подобное. Потому что это приватизация, детка! Тут людей не бывает; тут или призраки, или оборотни…
Ей не нужны были ни оправдания Скобарёва, ни его извинения. Просто высветило молнией беспощадной ясности: у них разные жизни, разные дороги, разные судьбы… И не сошлись они – столкнулись, как сталкиваются машины на дороге или поезда на путях…
Необратимо прокрадывается в золотую клетку опошление всего и всяческого. Ты и сама, Валерия свет Аркадьевна, назвала себе цену, когда в приёмной у мужа опустилась до пошлейших диалогов с девчонкой, работающей там:
– Надеюсь, Ариша, ты не будешь такой же прыткой, как предыдущая?
– А что случилось с предыдущей? – мило улыбнулась эта куколка.
– А предыдущая – это я…
Как сказала тогда – так и стала по факту «предыдущей». А кто за язык тянул? Разве что сама жизнь…
Что предъявить мужу? Отражения в зеркале? Это, извините, не фото. И не видео – хотя убедительнее они сами по себе – чем фото и видео... От ненужных знаний птички в золотой клетке – следующая станция на этой подземке, бегущей золотыми рельсами через преисподнюю: полустанок «Молчание».
Ни сцен, ни истерик. Ни обвинений, ни выяснения отношений… Ему так удобнее – а мне так! А от молчания – и почти круглосуточного одиночества – пришли мысли о мести…
Со скуки Лера Скобарёва работала на телевидении Кувы, читала там прогноз погоды, как говорится, внешние данные позволяли. Да и кто же откажет жене «авторитета» – Лопаря?
Лопарём Ивана Юрьевича прозвали не потому, что он финн – хотя он похож на финна. И не потому, что он – лопух, хотя в нём многое от лопуха. Лопарём Скобарёва прозвали уголовнички, все эти прогнувшиеся под власть денег рецидивисты – потому что он всё время «лопотал» между делом, болтал и трепался, о вещах, криминалу непонятных и кажущихся нелепыми.
И его бы за эту болтовню зашибли бы, наверное, на каком-нибудь «маяке» у оргпреступности, если бы не полезные «братве» дела его. Те, что он делал между лопотанием, которое «реальных пацанов» «парит-лопарит». А он – если кратко говорить – сводил очень удачные комбинации преуспевающего дельца.
Так экономист, советский краснодипломник экономического факультета КГУ Ваня Скобарёв стал «Лопарём», а его «модельная» молодая супруга – женой Лопаря и (даже обидно!) – иногда в просторечии «лопарихой»…
Звучит почти как «упыриха» – но именно потому никто и не откажет. Хочешь прогноз погоды почитать, поулыбаться миллионному мегаполису-Куве с экрана, пожалуйста!
А где телевидение – там и операторы, где операторы – там и фотографы. И среди них был один, довольно видный из себя гламурный хлыщ, Гарик Нарышев. При первой встрече она, помнится, подумала – какая смешная и одновременно страшная фамилия – «нары», «шконка»… А он, однажды увидев Леру – уже не отлипал, и постоянно предлагал фотопортреты:
– Лерочка, вы шедевр, и я сделаю для вас шедевр…
– А ты знаешь, кто мой муж, мальчик? – криво оскалилась в Лере хищница. – Лопарь, слыхал? Он тебя за твои шедевры на куски порежет…
Самой – лихорадочно, зябко-весело. Наверное потому, что это была возможность представить мужа таким, каким она хотела бы его видеть, взамен тусклой чино-породной серости… Иван Скобарёв, режущий из ревности на куски? Ха-ха-ха! Да вы себе представьте этот масляный колобок на ножках, эти сливочные глазки, окосевшие от лакейства перед кувинским «бомондом»! И как он! Он! – режет соперника…
Но – с другой стороны, он ведь действительно Лопарь. Вранья тут нет. Именно таким в авторитет взят, какой есть, – потому что по нынешним временам и уголовничкам нужны бухгалтерские проводки…
Всюду коррупция, всё продажное – даже воровские коронации стали покупными… Как мясо, заранее замаринованное на шашлык… Если на дружеский пикник ты сам шашлыка не маринуешь – значит, и посидеть за тебя в тюрьме другой может, а ты знай, счетами щёлкай, аналитику для очередного «Маяка» строчи…
О муже писала «свободная» пресса – подконтрольная его конкурентам. И, на Лерин вкус последний перл обличительной журналистики – «Ваня-денежка» – был похлеще Лопаря.
Рожа-то круглая, отъетая, как монетка, и сияет, как начищенный пятак, когда до него верхи «снизойдут»… «Ваня-денежка», это «в самый тазик» про него!
– …Ваня, а чего ты с губернатором на симпозиум не поехал? – спрашивала она под мерный треск дровишек в мраморном камине, и глаза были холодно-злы. Она старалась не смотреть в зеркало напротив камина – потому что снова видела там его проделки на эротическом фронте…
– Дела у меня на торфяниках… Японцы приезжают, показать нужно товар лицом… – мочится словами этот прожжённый, в трактирном смысле – «половой». Про которого Лера со злостью говорила себе, что он «половой гигант» – но не в постели, а между столиками…
Близкие люди знали, что Скобарёв удивительным образом совмещает своё лизоблюдское, подхалимское «камер-юнкерство» со странной в таком человеке мечтой о каком-то смутном и туманном реванше. То ли это возврат старой жизни, то ли становление какой-то новой, небывалой – но в сумрачной фантазии Лопаря реванш всегда приходил бурно, с грохотом и лязгом вожделенного возмездия… Оно, конечно, мечтать не вредно – говорили близкие люди между собой про Скобарёва – но уж больно у него «экзот фантазии» вывихнут…
А совсем-совсем близкие люди, такие, например, как Лера, знали и другое: скобарёвский реваншизм – не более чем внутренняя компенсация его ушибленной униженности.
Этот госплановский «человек-арифмометр» в своих мечтаниях иногда терял свою железную логику, возведшую его в «Лопари». И тогда он совершенно бессвязно предавался мечтам о расстреле тех, перед кем вынужден в лепёшку расшибаться…
Это иной раз связывалось у Скобарёва с «возвратом советской власти», а когда и не связывалось, но сводились, по сути, его эротоподобные фантазии, к личной расправе.
Лера находилась в такой степени приближения к Лопарю, что не только была посвящена в его тайные воображаемые репрессии над приватизаторами, но и могла над ними со всем основанием посмеяться…
И, будучи на мужа-изменщика очень злой, стараясь не выдавать истинную причину озлобленности, Лера порой троллила его на болезненные для него общественно-политические темы.
– …А ведь тебе понравилось так жить, Ваня… – жгла злая Лера взглядом, пытаясь проколоть эту маску равнодушного псевдоаскетизма. – Понравилось… Партнёры, визиты, презентации… Это тебе не Совок, правда, Вань? Там бы ты сидел, как товарищ Новосельцев, в отделе лё-ё-гонькой промышленности… А тут – смотри-ка Вань, как уважают: гляди, подвозят… Гляди, сажают…
– Не говори ерунды, – обиделся Скобарёв на супругу, необратимо изменившуюся за самое последнее время (а причин он не понимал – потому что сам в венецианском зеркале видел совсем иные картинки). – Я эту власть всё равно допеку! Для того и работаю, ты знаешь…
– Нет, Иван, не знаю… То, что пристрелить Ельцина – мечта всей твоей жизни, верю… Ты бы на симпозиум с Ласселем поехал, пластиковый «глок» с собой взял, да и пристрелил бы прямо там, во дворце съездов… Просто, правда?
– Действительно, проще… Но я не стрелок. Я экономист.
– Оно и ясно, Вань! «Нормальные герои – всегда идут в обход»… Ты, Иван Юрьевич, мечту свою много лет мечтаешь кому-то перепоручить… Чтобы тот пристрелил и казнён за это был… А ты бы заплатил Ваня, верю! Не поскупился бы, я же тебя знаю… Но только чужими руками, чтобы, кроме денег, ничем не жертвовать…
– И что ты этим хочешь сказать? – спрашивал Иван. Она ненавидела это его торфяное, болотное спокойствие хладнокровной земноводной гадины. Он был способен вести такие разговоры, узорной кочергой помешивая поленья в камине…
Ему было не до жены. И за это она ненавидела его даже сильнее, чем за отраженные магическим зеркалом сцены его неуклюже-бегемотьего блуда в постели с другой…
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Как обычно, пишите - понравилось или нет, автору всегда интересно получить фидбек на свое творчество.