Глупо попадать в долговое рабство из-за айфона

Глава Минэкономики М. С. Орешкин давно уже говорит о тех опасностях, которые сулит чрезмерная закредитованность граждан, а теперь еще и описал масштабы этой проблемы. По сообщению МЭРТ, «в 2019 году каждый второй заемщик тратил на погашение кредитов более половины своего ежемесячного дохода. При этом в прошлом году к категории заемщиков, чей показатель долговой нагрузки превышает 50%, относилось 42% россиян».

Минэкономики не сообщает, каким образом были получены столь тревожные результаты. В частности, считались ли только данные по кредитам, взятым в банках, или же к 42% граждан, положение которых особо печально, относятся также и клиенты микрофинансовых учреждений, чинящих совсем уже беспредельное лихоимство.

Возможно, МЭРТ намеренно сгущает краски в видах аппаратной борьбы с другими ведомствами – например, с ЦБ. Но беда в том, что на суд общества не представлены иные цифры, которые могли бы показать, что товарищ Орешкин упрощает и не все так страшно.

Орешкинские же цифры говорят – назовем вещи своими именами – о пауперизации населения. Когда половину и без того невысокого дохода приходится отдавать кредиторам, что же остается на жизнь?

А пауперизация как болезнь роста – имеется в виду отдача денег в рост под лихоимские проценты – приводит в конечном счете к сильным социальным и даже политическим изменениям. Начиная с древнеримских греков. Реформы Солона (VI в. до Р. Х.) были вызваны, в частности, резким ростом закредитованности афинян и, соответственно, долгового рабства. Полис рисковал остаться без граждан, и кассация долгов оказалась меньшим злом. Борьба патрициев и плебеев в Риме имела ту же природу. По архаическим (а впрочем, и рыночно-либеральным, это как посмотреть) законам XII таблиц порабощение несостоятельного было чрезвычайно легким делом, и плебеи добивались отмены этой практики. Дело опять кончилось кассацией долгов. Потом (II в. до Р. Х.) была борьба бр. Гракхов – и опять на той же линии. Продолжалось это и в Средние века, ибо массовое распространение лихоимства с его соответствующими последствиями во все эпохи дестабилизировало общество.

Впоследствии, с некоторым смягчением нравов, долговое рабство сменилось долговой тюрьмой (в России – «долговой ямой», упраздненной лишь в 1879 г.), где кредитор держал должника (выделяя, впрочем, средства на его содержание), пока должник не заплатит или кредитору не надоест оплачивать тюремную пайку. Диккенс много и хорошо писал об этих учреждениях старой веселой Англии.

Но и долговое рабство, и долговая яма имели то свойство, что они были изрядным пугалом, предупреждающим граждан о последствиях микрокредитов. Либеральные мыслители XX века, а равно XXI века чаще всего затруднялись впрямую благословлять долговое рабство как суровую, но необходимую меру, поддерживающую работу кредитной системы, но в принципе мыслили именно так. Caveat emptor, т. е. «да будет покупатель (в том числе и покупатель кредитных продуктов) бдителен», а если недобдел, то винить может только самого себя. Естественно, что либеральные мыслители осуждали и любые меры по ограничению ростовщичества, указывая, что они стесняют свободу контрактов и приводят только к вытеснению кредитов в нелегальную сферу.

Иные могут назвать такой либерализм людоедским, но в рыночной последовательности ему не откажешь. Прутковское «Бди!» трудно оспорить. Тем более что все прочие меры против микрокредитов и их последствий малоэффективны.

Если человек способен прельститься любезностью ростовщика (сегодня прямо-таки навязывающего кредиты – все получали СМС от банков «Дорогой emptor, Вам одобрен кредит под людоедские проценты») и он клюет на увещевание черта – «А то, что придется потом платить, так ведь это, прости, потом», – то что же тут сделаешь?

Хотя, конечно, есть кредиты и кредиты. Кредит, взятый в связи с лихой болезнью близкого человека (каковой кредит непонятно, из чего отдавать) – это одно. Кредит на приобретение последней модели айфона – это немного другое. Правда, непонятно, как их различать и что с этим различием делать. Попасть в долговое рабство (гуманное, конечно, не как по законам XII таблиц) из-за любви к гаджетам глупо, а попасть в долговое рабство по причине болезни трагично. Но вроде бы и глупца негоже порабощать. А порабощенному больному что сказать? «Денег нет, но вы держитесь»?

Сегодня власти предполагают ограничить ссудный процент, чтобы поставить предел совсем уже неприкрытому лихоимству и не выдавать кредиты тем, кто очевидно попадает в безнадежную долговую спираль. Предлагаются и воспитательные меры в виде крэш-теста – прежде чем брать кредит, попробовать прожить хотя бы месяц на те деньги, которые останутся с учетом кредитных выплат. О кассации долгов речи не идет – тут взвоют и банки, и ЦБ, причем не без оснований. Кассация (нам более привычен термин «дефолт») рушит систему кредита как таковую.

Так что вопрос «Ке фер? Фер-то ке?» остается без ответа. Если паллиативными мерами удастся снизить уровень задолженности населения, то и слава Богу. Другое дело, что принцип «по одежке протягивай ножки» хорош и правилен, но следовать ему в условиях многолетней депрессии, которая неизвестно когда кончится и кончится ли вообще, не всякому по силам. А для бессильного всегда есть наготове микрокредитная ростовщица Алена Ивановна, которая предоставит ему болезнь роста по полной программе.