Кто есть Путин? Загадка даже для россиян. The Christian Science Monitor, США

Является ли Владимир Путин, на самом деле, злодеем наподобие Лекса Лютора, каким его изображают в США? По мнению журналистов «Christian Science Monitor», россияне не видят никакой другой альтернативы Путину, и они в достаточной мере довольны тем, что он делает. А американцам не так просто в этом разобраться.

Говард Лафранки (Howard LaFranchi), Фред Вейр (Fred Weir), Саманта Перфас (Samantha Laine Perfas)

Владимира Путина часто изображают на Западе с помощью широких мазков: как диктатора, предполагаемая популярность которого, согласно опросам, является раздутой, и как руководителя страны, которого российское общество готово свергнуть. Если г-н Путин будет смещен, то тогда, как считают некоторые наблюдатели, отношения между Россией и Западом нормализуются, и все будет вновь хорошо.

Однако подобная оценка свидетельствует о совершенно неверном понимании этого человека, его восприятия в России и того, что он делает как лидер России.

По мнению московского корреспондента газеты «Christian Science Monitor» Фреда Вейра, Путина нельзя считать Лексом Лютором. Владимир Путин пользуется популярностью среди россиян, поскольку его считают гарантом стабильности и экономического роста в течение последних двух десятилетий. Жители страны поддерживают то, что он делает — даже если их оценка этого человека может оказаться такой же мрачной, как и людей на Западе.

Саманта Перфас: Еще до начала президентства Дональда Трампа Россия в дипломатических делах была бросающим вызов игроком. С точки зрения Америки, Владимир Путин является загадочной, иногда даже зловещей фигурой с неизвестными намерениями. Но вы когда-нибудь задавали себе вопрос о том, как выглядят отношения между Соединенными Штатами и Россией, если смотреть на них из России? Что вообще скрывается за Путиным как властным политиком? И считают ли россияне, что президент Трамп, на самом деле, находится под контролем у Путина?

Дипломатический корреспондент газеты «Christian Science Monitor» Говард Лафранки и московский корреспондент Фред Вейр пытаются дать ответ на эти вопросы.

Говард Лафранки: Итак, Фред, ты приехал в Бостон из страны Владимира Путина. На мой взгляд, американцы имеют сегодня довольно установившееся уже представление о Владимире Путине. Они видят в нем сильного человека, лидера… Так кем же, хотел бы я знать, является реальный Владимир Путин? И как сами россияне воспринимают своего лидера?

Фред Вейр: Ну, на самом деле, это сложный вопрос. И существует много, очень много способов для того, чтобы попытаться понять, кем же является этот парень. На мой взгляд, в этом есть нечто от традиционного американского заблуждения. Американцы часто склонны к тому, чтобы, скажем, персонифицировать проблемы своей внешней политики, будь то Саддам Хусейн или Муаммар Каддафи. Они создают характер по типу Лекса Лютора, а затем связывают с ним большую часть своего анализа.

Что касается Путина, то это сложная личность. Он вырос в суровых условиях, и, как известно, он был в течение многих лет профессиональным агентом КГБ. Это была основа его профессиональной подготовки. Он использовал свое окружение из сотрудников спецслужб для создания сильного режима, а также для множества других вещей — для восстановления национального единства, чувства цели. И он, на самом деле, это сделал. Я хочу сказать, что ему, конечно же, помогли высокие цены на нефть. Российская экономика бурно развивалась, и жизненный уровень в России значительно повысился. Он сделал много вещей, которые россияне встречали аплодисментами. Но каким бы хорошим ни был Путин как защитник России и российских национальных интересов, следует помнить, что проблема Америки — это не Путин. Он не является диктатором России, он не Лекс Лютор, которого можно свалить, и тогда Россия вновь станет нормальной. Та проблема, о которой ты говоришь — это сама Россия. Путин популярен из-за тех вещей, которые он делает. Он остается у власти, так как россияне не видят никакой другой альтернативы, и они в достаточной мере довольны тем, что он делает. А американцам иногда не так просто в этом разобраться.

Лафранки: Мы тоже получаем представление о Владимире Путине как о человеке, который проявляют большую заботу о своем имидже. Но меня интересует другое, и я хочу понять, что стоит за всем этим? Ну, то есть, некоторые люди говорят — о, он должен иметь ауру как лидер, который все контролирует. Но что стоит за этим созданием имиджа и его поддержанием?

Вейр: Ну да, за этим имиджем внимательно ухаживают, но он очень неполный. Судя по всему, ему нравится все то, чем он занимается и во что он вовлечен; ты знаешь, о чем я говорю, — погружение в подводном аппарате, полеты вместе с птицами на дельтаплане, поездки на лошади и рыбная ловля. Журналистам это нравится. Конечно, получаются великолепные карды, но у него есть и другая сторона. Мне сказали, что во время своих поездок он посещает как паломник религиозные места и не берет с собой журналистов. Никто не устраивает никаких специальных фотосессий. То есть, это частная сторона Владимира Путина, и, возможно, более значимая, чем публичная часть. Но большая часть его жизни не оставляет вообще никаких следов на экране радара. Ее следов нет не только на радаре, эта тема в России вообще являются табу.

Получается, что мы имеем дело с имиджем Владимира Путина, который явно создан для общественного потребления. И ему нравится позировать на лошади без седла и без майки. Ему это нравится. Судя по всему, он должен это делать. Однако фотографов он туда не пускает. А нам мало что известно о нем, как о личности.

Лафранки: А играет ли он в гольф?

Вейр: Нет, не играет. Извини, Говард, но он никогда не пригласит тебя поиграть с ним вместе с гольф.

Лафранки: Речь не обо мне, а о Дональде Трампе.

Вейр: Ах, Дональд Трамп. Ну да. Хорошо. Отличная мысль. Нет, я не думаю, что это у них получится.

Лафранки: Хотя Владимира Путина и Дональда Трампа не связывает гольф, они заявляют о том, что им интересно беседовать друг с другом, а когда они вместе, то создается впечатление, что они друг друга неплохо понимают. А что создает эту взаимную симпатию, которая, судя по всему, там присутствует?

Вейр: Я не думаю, что есть какая-то взаимная симпатия. Насколько мне известно, Путин никогда не говорил о какой-то большой любви к Дональду Трампу или о восхищении им. А в ходе выборов произошло вот что: Дональд Трамп говорил такие вещи, которые хорошо воспринимались в России. Было бы здорово, говорил он, если бы мы могли поладить с Владимиром Путиным, а наши отношения с Россией улучшились бы. Это не было похоже на хорошо сформулированные идеи в области внешней политики. Но если взять высказывания Хиллари Клинтон, которая сравнила Путина с Гитлером, то становится понятным, почему россияне предпочли Трампа.
Однако я считаю, что период правления Трампа привел россиян в состояние полного замешательства. Они не знают, что делать с Трампом. Я думаю, что они не собираются вести диалог с этой администрацией. И поэтому я считаю, что твое объяснение больше относится к самому Трампу. Возможно, ему нравятся сильные лидеры. На мой взгляд, все эти разговоры о том, что Трамп чем-то обязан Путину, что у Путина есть какие-то компрометирующие материалы на Трампа и что он марионетка Путина — все это плоды воображения людей из Вашингтона. Такого рода воображаемые вещи оказывают значительное политическое воздействие в Вашингтоне, но они не имеют абсолютно никакого влияния в Москве.

Лафранки: Кстати, в течение лета мы видели протесты в Москве, и некоторые люди задавали вопрос о том, не являются ли происходящие там события первыми трещинами существующей системы или первыми признаками растущего недовольства среди граждан России. И что, на самом деле, там происходит?

Вейр: В течение лета, действительно, появилось много статей и комментариев на Западе, в которых содержалось перечисление событий в России: в Москве происходят протесты в Москве, протесты против мусорных свалок, а уровень популярности Путина снижается. Приводился также перечень существующих в России проблем. И делался вывод о том, что судьба Путина предрешена. А что если эти авторы составили бы такой же список проблем в Соединенных Штатах? Тогда следовало бы сказать, что в Америке кризис с опиодами, там происходят массовые убийства, кризис с иммигрантами, а дефицит составляет триллионы долларов. Мы можем сделать такие же вещи. Значит ли это, что кто-то обречен, или речь идет просто об одном дне из жизни большой и сложной страны? Сегодня в России нет никакого кризиса, а Путин не возглавляет находящийся в кризисном состоянии режим. В настоящее время это очень прочный и стабильный режим.

Однако некоторые вещи в России меняются. То есть, происходит огромное количество вещей в этом большом обществе, которое еще находится в переходной стадии, в процессе расставания со своим советским прошлым. И эти протесты являются частью этого процесса. Они свидетельствуют о классовом разделении. Они говорят о существовании политических трений, о реальных трениях между определенным сегментом жителей страны и властями; люди выходят на улицы, они бросают вызов, но затем они отступают и думают, что на этот раз они потерпели поражение. Но есть и другие случаи, в ходе которых они одерживают победу. В России происходит процесс формирования гражданского общества. Этот бурный процесс происходит в различной и, в основном, в аполитичной форме.

Я впервые обратил на это внимание в моем собственном поселке, в пригороде Москвы, в том месте, где я живу. Многие мои соседи однажды собрались в каком-то заброшенном месте рядом с железнодорожной станцией. Они занялись уборкой и благоустройством этого участка для того, чтобы превратить его в детскую игровую площадку. Меня это сильно удивило. Раньше ничего подобного почти не было. Это что-то радикальное и новое. На мой взгляд, это одна из наиболее важных вещей, способных изменить Россию с самого низа.

Лафранки: А что ты можешь сказать по поводу более молодого поколения россиян? Где их место в рамках этих протестов и выступлений, как ты говоришь, в поддержку предпринимательства, а в некоторых случаях и в поддержку гражданского общества?

Вайр: Я считаю, что большинство молодых людей погружены в свою личную жизнь. У меня двое детей, они русские, полностью русские, а также полностью аполитичные. Их интересы находятся в культурной сфере. Там они проявляют интерес, а еще сидят все время в интернете. Их вообще не интересует политика. И я думаю, что это характерно для молодых людей, которые сформировались при Путине, хотя можно прочитать статьи, даже некоторые мои статьи в газете «Christian Science Monitor», в которых внимание сосредоточено на политически активном сегменте российской молодежи. Но было бы ошибкой считать этих людей большинством.

Поэтому я не знаю, куда движется молодое поколение. Чтобы сделать их политизированными, должно произойти что-то особенное. Одна из характерных черт эпохи Путина состоит в том, что нет необходимости быть политически ангажированным человеком. Ты можешь заниматься своими собственными делами. Ты можешь иметь собственность. Ты можешь сделать карьеру. Можешь читать, что хочешь. И, в рамках разумного, мы можешь говорить, что хочешь. Я не знаю никого, кто бы с энтузиазмом относился к Путину или поклонялся ему. Однако все считают, что он является гарантом стабильности и той жизни, которая сегодня у них есть.

Лафранки: Ну, хорошо Фред, но ты сам поднимаешь другой вопрос. Что же можно увидеть на горизонте — люди, россияне, в целом, довольны положением в стране при Владимире Путине, но ведь он не будет вечно оставаться у руля?

Вейр: Конечно, он не будет оставаться у руля вечно. И этот вопрос становится все более актуальным. Он должен уйти в 2024 году, когда истечет его нынешний срок, и сегодня много разговоров о том, как это будет происходить. В ближайшие четыре года это будет главным вопросом, потому что российский истеблишмент сильно зависит от Путина. То есть, я имею в виду, от его личности, и это старая русская история. У них это происходит в течение тысячи лет — появляется незаменимый человек наверху, и все связывают с ним свою карьеру, свои надежды, свои амбиции. Лучше всего, на мой взгляд, было бы больше заниматься культивированием настоящей политической конкуренции для того, чтобы могли появиться реальные люди со своей собственной поддержкой на местах и продемонстрировали бы свои возможности. Однако система Путина этого не допускает. И поэтому второй вариант состоит в подготовке соответствующего преемника. Пока нет никаких намеков на то, будет он этим заниматься, или нет. Третье, временное решение связано с изменением Конституции так, чтобы Путин мог каким-то образом оставаться у власти как гарант стабильности и всего того, что мы сегодня имеем.

Лафранки: А какое значение для среднего жителя Запада имеет все то, что происходит в России?

Вейр: Соединенные Штаты и Россия обладают 90% существующего ядерного оружия, в их арсенал имеются огромные межконтинентальные ракеты, когторые позволяют Вашингтону и Москве уничтожить друг друга за полчаса. И отношения между ними, помимо этого кардинального вопроса, тоже являются крайне важными. А в настоящее время они находятся на самом низком уровне. Такого не было даже в худшие периоды холодной войны, когда не было, по сути, никаких дополнительных неофициальных каналов коммуникации. А теперь на повестке дня, похоже, только презрительное отношение. А в Соединенных Штатах все, что имеет отношение к России или к контактам с россиянами, стало токсичным.

Лафранки: А ты видишь какой-нибудь просвет, какие-нибудь признаки отказа с двух сторон от того пути, который нельзя назвать правильным? Можно ли надеяться на осознание того, что это удаление друг от друга в глобальном отношении ничего хорошего не обещает ни одной из сторон? Есть ли какие-нибудь ростки надежды, позволяющие говорить о том, что этот процесс можно будет каким-то образом развернуть?

Вейр: Такая надежда есть. Я уже почти три недели нахожусь в Канаде и в Соединенных Штатах, и я поражен тем, что большинство людей занимают значительно более разумную позицию. И это хорошо. Верно и то, что я американский журналист, работающий в России. То есть, я канадец, но, будучи американским корреспондентом, я являюсь настоящим воплощением традиционного врага. Но меня повсюду радушно принимают. Люди там просто великолепны. Они очень гостеприимны. Поэтому я считаю, что проблемы существуют на уровне государства. Я считаю, что это политическая проблема. На мой взгляд, можно надеяться на то, что более нормальные отношения являются абсолютно необходимыми и что, наверное, это неизбежно.

Саманта Перфас: Спасибо вам за участие в этой беседе.

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции