АНТИНОРМАНИЗМ НОРМАНИСТА АВГУСТА ШЛЁЦЕРА  Часть 2.

АНТИНОРМАНИЗМ НОРМАНИСТА АВГУСТА ШЛЁЦЕРА 

 

Часть 2.
Так почему же Шлёцер стремился выехать из России? Сам он пишет об этом почему-то уклончиво, загадками. То подтверждает подозрения Ломоносова в несанкционированном (разве что с дозволения директора библиотеки Тауберта) снятии копий с документов, представляющих исторический интерес. То, хотя и оговаривается, что делал это не самовольно, а по поручению того же Тауберта, но утверждает, что списыванием летописей занимался значительно позже: не с момента приезда в Россию в 1761 г., а, якобы, с 1764 г. И в том же 1764 г. он подает в Академию записку с каким-то намерением: не просто сличить списки летописей, а еще с предложением чего-то. Но, видимо, это предложение отклоняется или вообще не рассматривается, раз свою мысль «внятным для всех образом» Шлёцер вынужден повторить в предисловии к «неудавшемуся Таубертову Нестору» в 1767 г. (по изданию Радзивиловской летописи  – авт.). Но и тогда не получает отзыва. Наконец, какие-то свои рассуждения Шлёцер подает Ученому совету на следующий 1768 г.
Но поскольку «заманка» не сработала, Россию по условиям договора пришлось покинуть. И здесь опять не схождение мыслей: то он просился — его не отпускали, а то вроде бы и не просился, но вынужден был уехать.
Частично ответы на эти вопросы можно получить ни у кого-нибудь, а опять-таки у Ломоносова.  Оказывается, Шлёцер уже на второй год своего пребывания в России вознамерился ни много ни мало как написать русскую историю. «Великая Жена», только вошедшая на русский престол, именно его, Шлёцера, возвела в ранг русского историографа и поручила столь ответственное для русского отечества мероприятие. Более того, Шлёцер затребовал передать ему все рукописи «Истории» Татищева, а также все материалы по истории, собранные и самим Ломоносовым. Татищев умер еще в 1750 г. О его сочинении по истории России в Академии наук знали, но по каким-то причинам не печатали. Михайло Васильевич в свое время по просьбе императрицы Елизаветы Петровны готовил свой вариант начальной русской истории. Ее краткое содержание было опубликовано еще в 1757 г. И вот, больной, предчувствующий приближение своего конца, Ломоносов значительно сокращает свои занятия астрономией и прочими естественными науками, ради того, чтобы написать теперь уже расширенную историю своей страны во славу русского народа, но его просят остановиться и передать «собрания свои» постороннему лицу. Да еще какому! От «человека знатного по летам, по заслугам, по достоинству и по разным наукам… молодому иностранцу, дабы оные были преданы вечному забвению?» (3, с.338)

Кто бы ни оскорбился?
Для Ломоносова это была не только личная обида. Это была обида за страну, за народ. Он буквально забрасывает письмами, рапортами, проектами всех влиятельных вельмож: Президента Академии Наук К.Г. Разумовского, Председателя правительства И.И. Шувалова, готовится на прием к самой императрице Екатерине II. То он просит возбудить следствие против проворовавшегося Тауберта, то предупреждает о последствиях, какие могут учинить вред истории российской иноземные историки и т. д. Во всех случаях Ломоносов особенно  ссылается на интересы государства. И находит чью-то поддержку: при его жизни Шлёцер так и не сможет воплотить свои планы.
Другое дело, когда Ломоносова не станет, и у Шлёцера появляются все возможности для реализации своих идей. Тем более что за его спиной с указкой стоит сама императрица. И здесь уместно вспомнить слова Шлёцера приведенные выше:  «Вроде бы тебе все позволяют, но делать ничего не дают». Или дают, но не то, чего хотелось бы. Шлёцер все-таки получает материалы Ломоносова. Ему позволяют внести какие-то свои изменения в текст, написать предисловие, но не более. Миллер получает историческое сочинение Татищева. Ему позволяют внести какие-то свои изменения в текст, но не более. Сочинения Ломоносова, Татищева печатаются соответственно в 1767 и 1768 гг. под именами подлинных авторов.
Создается впечатление,  будто кроме императрицы за всем этим процессом стоит еще какая-то невидимая сила, противодействующая немецкой партии с Екатериной II во главе. Так что вторую часть ответа на вопрос: почему же Шлёцеру не удалось творчески реализоваться в России и вынужденному вернуться на родину, надо искать в интриге, раскручивающейся вокруг Академии Наук.

Открытие Академии наук в Петербурге Петром I задумывалось не для ликвидации безграмотности в России. Свою идею он вынашивал не менее десяти лет. Важно было определиться с задачами и целью. Даже после посещения Парижа и тамошней Академии в 1717 г. Петр I колебался с принятием окончательного решения. И дело даже не с проблемами финансирования, как об этом иногда пишут. Он тяготился понятиями целесообразности и необходимости. Стремлением  придать статусность России, стремлением стать вровень с другими развитыми странами Европы, но и в то же время не навредить уже существующему образованию.

К концу XVII – нач. XVIII в. уже был открыт ряд Академий: в Киеве — Киево-Могилянская (1659-1813), в Москве — Славяно-греко-латинская (1698-1775), в Санкт-Петербурге — Академия Художеств при Оружейной палате (1690-е г.) Там же в 1715 г. открывается Морская академия. Некоторое время в Москве славится гимназия пастора Глюка с изучением иностранных языков для всех сословий. С развитием мануфактурного производства возрастает потребность  в специалистах соответствующего профиля. Уже функционируют профессиональные школы — Навигацкие, Инженерные, Артиллерийские; училища, например Московское медицинское, гарнизонные, т. е. военные, горные. Открываются светские школы и школы при монастырях, библиотеки. Издаются учебники по механике, астрономии. Некоторые из них, такие как «Арифметика» Л. Магницкого, «Грамматика» М. Смотрицкого, на долгое время становятся настольными книгами многих поколений учителей того времени.

Не отстает в развитии и такая наука как география. Знать восточные пределы своей страны, определить границы с соседями становится насущной необходимостью. Еще в 1696 г. Семен Ремизов составляет карту Сибири. В работе над ней он использует материалы путевых дневников И. Реброва, М. Стадухина, Е. Хабарова — путешественников середины XVII в. по сибирским рекам. В определении границ Севера привлекаются материалы В. Пояркова, С. Дежнева. Это им принадлежит слава открывателей Северного Ледовитого пути. Оставалось только уточнить: соединяется ли где еще Азиатский континент с Американским или тот пролив на Камчатке является единственным? Для этого будет организована отдельная морская экспедиция в 1728 г. под руководством Витуса Беринга.

Наконец, что следует отметить особо, Петр I проявляет интерес к наукам «курьезным», т. е. тем, что должны изучать памятники древности. В 1714 г. создается Царская библиотека, куда доставляются старинные книги, различные документы, рукописи летописей на пергамене и проч. Открывается и кунцкамера, где собираются предметы древностей и редкостей. На потребу общественности и самого царя в списках с 1715 г. распространяется и становится популярным эпохальное сочинение А. И. Манкиева «Ядро Российской истории», хотя и первое его печатное явление в 1770 г. и три последующих (1784, 1791, 1799) будут издаваться под фамилией А. Я. Хилкова, а редактировать будет не кто иной как Миллер.

Отсюда напрашивается вопрос: если уж возникла потребность открытия научного учреждения такого уровня, то можно ли было это сделать с привлечением собственных кадров? И были ли они? Как видим: и были! И можно! Но возобладало желание соответствовать европейскому уровню. Но как ему соответствовать? Только пригласив уже известных ученых со степенями  и званиями. Так в Российской столице «учиняется» Академия и в Указе от 28 января 1724 г.  формулируются задачи: «… в которой бы учились языкам, также прочим наукам, и знатным художествам, и переводилиб книги». (16, с.228)  Это только потом будут говорить, что Академия наук создавалась для аккумулирования передовых знаний, воспитания «природных» ученых. Иноземные ученые восприняли настроение императора и последующих его преемников  буквально. Единственное требование Петра I, какое старались соблюдать, так это то, чтобы Академия работала «с малыми убытками», т. е. себя окупала.
Кому он мог доверить свое детище? Только лицам, в его понимании, годным иметь контакты с иностранными Академиями, знающие языки, которых могут принять, как равных. Возможно, император российский придерживался мнения ближних советчиков. Одному Богу известно. Но то, что втирались к нему в доверие люди с сомнительными намерениями это точно.
После смерти своего лечащего врача в 1719 г. Петр I дозволяет опеку над собой 27-ти летнему немцу Лаврентию Блюментросту. Тот некоторое время служил лейб-медиком у его любимой сестры Натальи Алексеевны. В 1716 г. Наталья Алексеевна скоропостижно умирает от неизвестной болезни в возрасте 42 лет. Это не смущает царя. Три года  Блюментрост у него на мелких поручениях. Когда же его назначают главным лейб-медиком Петра Алексеевича, тот, не стесняясь, просит и за своего приятеля Шумахера.  И Шумахера приглашают, подыскивают место работы, назначают на совсем, казалось бы незначительную должность библиотекаря, держателя книг Его Величества. А когда царь Петр решает, кого отправить в круиз по Европе с целью накупить книг полезных для науки и подыскать ученых с именами на контракт в открывающуюся Петербургскую Академию, то выбор падает конечно же на этих молодых людей. Свою миссию они выполнят с честью: и книги привезут, и профессоров найдут. И кого же как не их назначить руководить Академий. Так Лаврентий Лаврентьевич Блюментрост станет ее первым Президентом, а Иоганн Даниэль Шумахер секретарем, а по сути, его помошником. Так последний из них в этой должности и будет определять политику Петербургской Академии наук целых 46 лет, практически до конца своей жизни. За эти долгие годы он подсидит сначала своего товарища Блюментроста, потом еще двух Президентов. Переживет трех императоров российских. Но в должности секретаря его так никто и не заменит.
Наверное, Шумахер обладал невероятной способностью входить в доверие к влиятельным людям, улавливать их настроения и угождать, раз он мог сохраниться при частой смене  императриц и их фаворитов. Наверное он мог управлять «своими» академиками так, что одни спасались бегством из страны, других несогласных сажали на месяцы в остроги и наказывали плетьми, третьи терпели, приспосабливались. Доносы тайные и процессы показательные тогда были обычным явлением. Но именно в отношениях согласных с Шумахером и несогласных с ним, в частности в столкновении Шумахера с Ломоносовым, и выкристаллизовывалась историческая наука в Академии.
В чем тут суть? И какое это имеет отношение к нашей теме? А это как раз служит показателем отношения к варяжской тематике. Здесь кроется ответ на вопрос: почему Шлёцер покинул Россию, так и не осуществив задуманного.
Официально Академия Наук в Петербурге открылась уже после смерти Петра I. Регламент, где бы конкретно прописывались направления, задачи и прочие обязательства  для заключения того же контракта с наемными заграничными учеными, не принимался вплоть до 1747 г. То есть 12 лет высшее научное учреждение в своей работе руководствовалось только   какими-то пожеланиями ее отца основателя Петра Великого. Мало ли чего записывалось в проекте Положения об учреждении Академии, главное состояло в идее. А идея Петра состояла в том, чтобы быть в курсе новых изобретений и знать какую из этого можно извлечь пользу, то есть найти практическое применение. Собственно для этого и нужно было: отслеживать издания «в своей науке добрых авторов, которые в иных государствах издаются», делать «экстракты», т. е. выдержки из них, анализировать и публиковать с рассуждениями. Петр Великий в этом смысле далеко смотрел.
Вот именно эта часть работы интересовала Шумахера больше всего. Он и занялся собирательством книг в  Библиотеку, редкостей и диковин в Кунцкамеру, печатанием небольших листов с брачными поздравлениями, виршами по индивидуальному заказу с набором готическим, немецким,  латинским шрифтами. Но для издания «экстрактов» и иностранных книг, сочинений с рассуждениями и прочей важной литературы технических мощностей не хватало. По доношению того же Шумахера о состоянии дел в академической типографии в Верховный Тайный Совет принимается решение о покупке печатных станов в Голландии, изъятии типографского оборудования из ведомственных и частных типографий. В результате монополизации типографского дела под управление Шумахера переходит издание всей светской литературы. За Сенатской типографией остается только привилегия в издании Указов. За «друкарней» Синодальной в Москве вся церковная.
Задачу по экономии средств И.Д. Шумахер понимал буквально. Зарплату академикам выдавал книгами. Упреки в свой адрес по поводу нецелевых трат выделяемых на Академию денег игнорировал. Сейчас трудно судить насколько пострадали астрономия или физика, потому что он не все требуемое  оборудование для этих лабораторий закупалось. Зато он вкладывал  средства в литографию. В результате шумахеровский хозрасчет послужил огромной популяризации типографского дела в будущем.
Но это следствие. Сам Шумахер конечно же не думал развивать типографский бизнес во всей стране и вообще удивился бы, узнав о размахах полиграфии после его смерти в 1761 г.  Он всю жизнь оставался в рамках  условностей, ограждающих привилегированный класс от остального населения, да еще и чужого. Пример — издание сочинения Байера «О варягах», где, между прочим, утверждалось, что русским не свойственно развивать торговлю. «Путь из варяг в греки», описанный в русских летописях, только, якобы, подтверждает исторически сложившуюся традицию транзитных торговых сообщений  стран Балтии с мусульманским востоком. Русские в этот процесс никогда не вмешивались, наблюдая за проходящими  торговыми судами с высоких берегов рек с восхищением и безмолвием.
Практическое внедрение этой идеи осуществилось в правление Анны Иоанновны в 1734 г. сразу же через год после выхода выше названной книги на немецком языке. Лоббировавшая  интересы Дании, Швеции, Англии немецко-курляндская партия во главе с фаворитом царицы  Бироном, получила идеологическое обоснование для отмены таможенных пошлин   купеческим подданным этих стран. А, между прочим, Петр Великий вводил эту меру для поддержания отечественной экономики.
Конечно же, такой откровенно антирусский выпад немецких историков не остался незамеченным. Особенно оскорбительным было поведение Миллера в 1747 г. когда он, бегая между рядами заседающих в высоком Собрании ученых мужей, стучал палкой по столу и убеждал всех в правоте его и Байера положений о происхождении русского народа от шведов. За этот неблаговидный поступок Миллера потом и оштрафуют, и заставят извиняться.
Однако маховик норманистских настроений уже был запущен. Под руководством Шумахера на немецком языке регулярно в период с 1732 по 1764 гг. издается журнал  «Sammlung russischer Geschichte» («Собрание Российской истории»), где печатаются выдержки из русских летописей, содержание которых вызывало критику русской публики. Особенно это касалось роли варягов в начальной русской истории.
Но вот что примечательно: настроение в обществе к происхождению своего государства  далеко не совпадало с воззрениями немецкой партии во главе с императрицей  Екатериной II. Объявив в 1766 г. о своем личном попечительстве Петербургской академией и назначив ее директором молодого двадцатитрехлетнего графа В.Г. Орлова, она фактически предприняла все, чтобы зачистить Академию от несогласных со Шлёцеровской позицией. Но это только парализует работу самой Петербургской Академии. Иноземные академики массово покидают Россию. Русские перемещаются в Московский университет, который становится центром противостояния норманистам. Именно из типографии Московского университета выходят летописи, упоминаемые Шлёцером.
Тогда же пришло время всходов шумахеровских семян в системе печатного дела. Во второй половине XVIII в. открываются типографии при различных Обществах, таких как «Вольное экономическое общество» (1765 г.), «Общество, старающееся об издании иностранных книг» (1768 г.) и др. Открываются типографии частного порядка вроде словолитни И. Гуртунга (1771 г.), И. Шнора. Только к 1779 г. в Петербурге насчитывалось 12 типографий. И этот процесс остановить уже было невозможно. Указ «О вольном книгопечатании» 1783 г. фактически  лишь констатировал факт развития частной инициативы в извлечении прибыли от издания и продажи книг. За период с 1786 г. по 1790 г. в среднем в год издавалось по 362 книги. (20, с.15) Среди них «Истории»  России по Татищеву, Ломоносову, Эмину, Щербатову, Болтину, Манкиеву. Сколько русских историков! И все они, как один, согласно утверждают о варягорусском происхождении Рюрика.
Напряжение противостояния немцев-норманистов и русских патриотов доходит до прямых угроз. Неужели, возмущается Шлёцер, тех, кто «считает отменно вероятным… пусть и обманываясь… что Руссы означают Шведов… считать государственными преступниками». (1, с. 45)) В этих условиях ему действительно стоило оставить Россию.
Конечно же, позиция Манкиева в издании его «Истории» 1799 г., выводящая Рюрика из потомков Августа, а русский народ от Мосоха Яфетовича, выглядела абсурдно. Но это все равно было предпочтительнее нежели смешивать русских со  шведами.
Таким образом, к концу XVIII столетия в Российской империи в непростых внутриполитических условиях формируется своя историческая мысль. Она наполняет историю русским духом.
И это не нравится на Западе. Русская история, пишет Шлёцер, «вдруг и совсем нечаянно» стала терять ту истину, до которой ее довел Байер и его последователи. А значит надо остановить это падение, этот роковой ход. И если это не удалось тогда, при Екатерине II, то, возможно удастся сделать сейчас, при Александре I.  «Нестора» Шлёцер и  адресует непосредственно императору Российскому Александру I с пожеланиями быть услышанным.
И он будет услышан.