Большевизм в свете психопатологии: компетентное свидетельство очевидца советских преступлений, сбежавшего из концлагеря
- Предлагаемая статья профессора И.C. (предположительно И.Л. Солоневич) впервые была напечатана в парижском журнале «Возрождение» (№ 9) в 1949 году и здесь приводится в сокращении.
- Большевизм в свете психопатологии. Во время пребывания моего в качестве врача-психиатра в Соловецком и Свирском концлагерях мне пришлось участвовать в медицинских комиссиях, периодически обследовавших всех сотрудников ГПУ, работавших в этих концлагерях. В процессе медицинского освидетельствования мне удалось вести тайную статистику наблюдаемых мною нервно-психических заболеваний. В № 2 (1929 г.) журнала «Соловецкие острова», который издавался на о. Соловки «без права выхода на материк», моему ассистенту, доктору А., удалось частично даже опубликовать эту статистику, в замаскированном виде, в статье «Особенности местных нервно-психических заболеваний на Соловках». Впоследствии за эту статью доктор А. подвергся тяжким взысканиям.
- Всех цифр статистических данных я в настоящее время не помню и могу привести только следующие итоги. Среди 600 человек обследованных мною вольнонаёмных и заключённых работников ГПУ оказалось около 40 процентов тяжёлых психопатов-эпилептоидов, около 30 процентов — психопатов-истериков и около 20 процентов других психопатизированных личностей и тяжелых психоневротиков. Эти цифры чрезвычайно интересно сопоставить с официальными секретными цифрами «Соловецкого Криминологического Кабинета», научного учреждения, основанного известным криминологом профессором А.Н. Колосовым, бывшим в заключении на Соловках.
- Мне пришлось работать научным сотрудником этого «кабинета», который имел право исследовать любого уголовного (но не политического) преступника. Из 200 человек убийц, обследованных лично мною, оказалось: около 40 процентов психопатов-эпилептиков и около 20 процентов других психопатизированных личностей и психоневротиков (главным образом, так называемых «травматиков»). Итак, процент психопатизированных личностей среди начальства оказался выше, чем среди квалифицированных тягчайших преступников-убийц! Предметом обследования «Криминологического кабинета» (который давал материалы для бывшего московского криминологического журнала «Преступник и Преступность») были, между прочим, и так называемые «внутрилагерные правонарушения», т.е. преступления, совершенные заключенными в лагерях. Эти «правонарушения» были ужасны.
- В 1929-30 гг. «Соловецким Криминологическим Кабинетом» была организована «Колония для малолетних преступников» (т.е. для детей от 12 до 16 лет), которых в Соловках было несколько сотен, несмотря на то, что по законам того времени ещё нельзя было детей до 16-летнего возраста карать концлагерем. (Позднее, в 1935 году, в процессе борьбы с беспризорностью был издан закон, по которому даже 12-летние дети могли караться «высшей мерой социальной защиты» — расстрелом). Эта «Детколония», как все её называли, носила официальное название: «Исправительно-трудовая колония для правонарушителей младших возрастов до 25 лет». Начальником этой «колонии» был заключённый чекист, бывший «командарм» и «полпред» — Иннокентий Серафимович Кожевников. При первом же знакомстве с ним я понял, что имею дело или с тяжелым психопатом-параноидом или с душевно больным параноиком. Через короткое время моё подозрение подтвердилось. Кожевников бежал из лагеря, прислав начальству ИСО («информационно-следственного отдела») большой пакет, в котором находился «Манифест Императора Иннокентия I». Вскоре Кожевников был пойман, жестоко избит (он оказал сопротивление), а затем освидетельствован комиссией врачей-психиатров, причём каждый из врачей осматривал и давал мне «простые» заключения в отдельности. Профессор д-р М.А. Жижиленко (тайный Епископ Катакомбной Церкви) и я дали одинаковые заключения о том, что Кожевников душевно больной параноик, но третий эксперт, молодой советский врач Шалаевский, заподозрил симуляцию. Тогда из Кеми был вызван на экспертизу известный русский психиатр профессор д-р В.Н. Финне, подтвердивший душевное заболевание Кожевникова. После этого Кожевников был увезен в Москву. Между прочим, профессор В.Н. Финне (читавший лекции по гипнозу в петроградском институте по усовершенствованию врачей) отбывал заключение в Кеми за свои замечательные работы в области гипнологии, которые советской власти показались «мистикой». Профессор В.Н. Финне скончался в Кеми, замученный пытками беспрерывных допросов в течение двух недель по ночам по подозрению в участии в так называемом «Деле Академии Наук». В указанной выше «Детколонии» в 1929 году было зарегистрировано «детское правонарушение» — групповое изнасилование мальчиками девочек. В 1930 г. одна из воспитанниц этой «Детколонии», 15-летняя проститутка, в течение нескольких месяцев тайно убила 6 человек и только на последнем — «засыпалась», т.е. была уличена. Дальнейшая судьба этой «девочки» очень интересна. Её увез с собой один из крупных чекистов в Москву и женился на ней. Может быть, он приспособил её для «работы» в застенках ГПУ?
- В Свирских концлагерях в 1933 г. три юных бандита убили своего товарища, отрезали у него ногу и зажарили её, тайком, ночью, пробравшись в серно-дезинфекционную камеру, где и были пойманы с поличным за своим каннибальским «ужином». Таковы были так называемые «внутрилагерные правонарушения» заключенных в «исправительно-трудовых лагерях». Но недаром объективные статистические данные показали, что среди «начальства» психопатизированных личностей было больше, чем среди квалифицированных преступников. Преступления «начальства» по своей жестокости превосходили даже «внутрилагерные» преступления обыкновенных заключённых.
- Приведём примеры. Начальник КПЧ («культурно-просветительной части») Соловков Привалов, как и его шеф, начальник КПО (начальник всего культурно-просветительного отдела Соловецких лагерей) Успенский, впоследствии начальник «Бел-балтлага», были тяжёлыми психопатами-садистами. Они собственноручно расстреливали заключенных и делали из этого театральное зрелище, приглашая своих друзей из Кеми на эти «любопытные процедуры». Один фельдшер, бывший невольным свидетелем этих процедур на «Секирке» («Секирная гора» на о. Соловки), заболел острым истерическим психозом и находился под моим наблюдением несколько дней, а затем был отправлен якобы в тюремную больницу имени Гааза, в Петроград. Однако, через некоторое время выяснилось, что он был расстрелян на той же Секирке. Из бессвязных выкриков со слезами и смехом этого несчастного становилось ясной до ужаса психическая причина его заболевания. Однажды мне пришлось присутствовать при судебно-медицинском вскрытии трупа одной девушки из заключенных, вынутой из воды, со связанными руками и камнем на шее. Дело оказалось сугубо секретное: групповое изнасилование и убийство, совершённое заключёнными стрелками ВОХР (военизированная охрана, куда набирались заключённые, прежде, на свободе, работавшие в карательных органах ГПУ) под предводительством их начальника-чекиста. Мне пришлось «беседовать» с этим монстром. Он оказался садистом-истериком, бывшим начальником тюрьмы. На командировке «Красная горка», в Соловках, был начальник по фамилии Финкельштейн. Однажды он поставил на ночь на лёд Белого моря при 30 градусах мороза 34 человека заключённых за невыполнение непосильного «урока» по лесозаготовкам. Всем 34 человекам пришлось ампутировать отмороженные ноги. Большинство из них погибло в лазарете. Через несколько месяцев мне пришлось участвовать в медицинской комиссии, свидетельствовавшей этого чекиста. Он оказался тяжёлым психоневротиком-истериком.
- На командировке «Савватьево», в Соловках, мне пришлось участвовать в секретной экспертизе. Следователь, показав мне труп сожжённого на костре человека с переломанным позвоночником, задал только два вопроса: 1. До или после сожжения был переломлен позвоночник? 2. Мог ли вследствие этого перелома произойти паралич нижних конечностей? Подробности «дела» мне не были сообщены, но о них нетрудно было догадаться… Обвиняемый (в зверском убийстве — Б. К.) начальник командировки, заключённый чекист, был тяжёлый психопат истеро-эпилептоид.
- В 1929 году с одним из этапов на о. Соловки прибыло человек 10 инженеров-путейцев. Старые люди с седыми бородами, в фуражках с зелёными кантами, со следами кокард… Их заставили работать «вридломи» (т.е. «временно исполняющими должность лошади», как острили в лагере). Впрягли в огромные деревянные ящики на полозьях и заставили возить снег. Картина была потяжелее репинских «Бурлаков»… Среди этих «бурлаков» были профессора с европейской известностью (например, профессор Правосудович, профессор Минут и др.). Профессор Правосудович вскоре был расстрелян. А профессор Минут погиб следующим образом. Он лежал во вверенном мне отделении центрального лазарета с декомпенсированным миокардом. Однажды лазарет обходил начальник ИСО (информационно-следственного отдела), сопровождаемый начальником Санитарного отдела д-ром В.И. Яхонтовым. Подойдя к койке больного профессора Минута, начальник ИСО воскликнул: «Ах, это враг народа по делу НКПС» (наркомата путей сообщения). Немедленно выписать его!» Обращаясь за поддержкой к начальнику Санитарного отдела доктору Яхонтову, я показал историю болезни и сказал: «Это очень тяжелый сердечный больной! Посмотрите сами, какие у него отеки на ногах!». «Не ваше дело рассуждать, когда я приказываю», — грозно сказал начальник ИСО. «Немедленно выписать!» — подтвердил доктор Яхонтов. Выписывая профессора Минута, я дал ему на руки официальную справку от лазарета: «Следовать пешком не может. Нуждается в подводе»… Это всё, что я мог ему сделать на прощанье. Днем он был выписан, а вечером в лазарет привезли уже его труп «на вскрытие». Моя записка не помогла, и конвойный чекист заставил больного профессора Минута со всем своим скарбом идти пешком 12 километров. Пройдя 10 километров, он скончался. Когда я, взволнованный, пошёл доложить об этом начальнику Санитарного отдела, я застал у него в кабинете и начальника ИСО. Выслушав мой рапорт, оба начальника заржали таким жутким смехом, что у меня замерло сердце… «Туда ему и дорога! — сказал наконец доктор Яхонтов, — Поручите доктору Иванову сделать вскрытие, а протокол вскрытия представить мне в секретном порядке!». Доктор В.И. Яхонтов, бывший заключенный (за аборт, окончившийся смертью), после отбытия срока остался вольнонаёмным. Он представлял собою хронического алкоголика с глубокой психической деградацией.
- В июле месяце 1930 г. в Соловки был доставлен один заключенный, доцент-геолог Д., и помещён сразу же в нервно-психиатрическое отделение под наблюдение. Во время моего обхода отделения он внезапно набросился на меня и разорвал мне халат. Лицо его, в высшей степени одухотворенное, красивое, с выражением глубокой скорби, показалось мне настолько симпатичным, что я приветливо с ним заговорил, несмотря на его возбуждение. Узнав, что я обыкновенный заключенный врач, а не «врач-гепеушник», он со слезами стал просить у меня прощения. Я вызвал его в свой врачебный кабинет и по душам поговорил. «Не знаю, здоровый я или сумасшедший?» — сказал он про себя. При исследовании я убедился, что он был душевно здоров, но, перенеся массу нравственных пыток, давал так называемые «истерические реакции». Трудно было бы не давать таких реакций после того, что он вытерпел. Жена его пожертвовала для спасения мужа своей женской честью, но была грубо обманута. Брат его, поднявший по этому поводу историю, был арестован и расстрелян. Сам Д., обвиняемый в «экономической контрреволюции», целую неделю допрашивался конвейером следователей, не дававших ему спать. Потом он сидел около двух лет в одиночной камере, причём последние месяцы — в «камере смертников». «Мой следователь сам застрелился, — закончил свой рассказ Д., — а меня, после десятимесячного испытания у профессора Оршанского, приговорили к 10 годам концлагеря и прислали в Соловки с предписанием держать в психоизоляторе, впредь до особого распоряжения»… Из многочисленных рассказов Д. мне наиболее ярко запомнился один — о вдовом священнике (умершем в тюремной больнице), которого какой-то изувер-следователь заставлял отречься от Христа (!), мучая на его глазах детей — десяти- и тринадцатилетнего мальчиков. Священник не отрёкся, а усиленно молился. И когда в самом начале пыток (им вывернули руки!) оба ребёнка упали в обморок и их унесли, — он решил, что они умерли, и благодарил Бога! Выслушав этот рассказ в 1930 г., я подумал, что пытки детей и пытки детьми — единичный случай, исключение… Но впоследствии я убедился, что подобные пытки в СССР существуют. В 1931 г. мне пришлось сидеть в одной камере с профессором-экономистом В., к которому применяли «пытку детьми». Но самый жуткий до кошмара случай таких пыток мне стал известен в 1933 году. Дело было в г. Лодейное Поле, где помещалось главное управление Свирских лагерей. Однажды в качестве эксперта-психиатра мне пришлось произвести две экспертизы в один день. Первым был мною освидетельствован известный всей Москве профессор протоиерей о. Сергий Мечов. У него оказалось реактивное состояние после допросов, на которых ему сообщили о расстреле его жены и детей. Мне удалось содействовать его отправке в тюремную больницу им. Гааза на испытание к гуманному профессору Оршанскому, который, как я надеялся, смог бы устроить о. Сергию Мечову свидание с его родными (я был убеждён, что его родные не были расстреляны, а ложным сообщением об их смерти только мучили священника). Вторая испытуемая — надзирательница женской тюрьмы — была мне так представлена следователем: «Хорошая работница, а вдруг с ума спятила и вылила себе на голову крутой кипяток». Приведённая ко мне полная простая женщина лет 50 поразила меня своим взглядом: её глаза были полны ужаса, а лицо было каменное. Когда мы остались вдвоем, она вдруг говорит, медленно, монотонно, как бы отсутствуя душой: «Я не сумасшедшая. Я была партийная, а теперь не хочу больше быть в партии!». И она рассказала о том, что ей пришлось пережить в последнее время. Будучи надзирательницей женского изолятора, она подслушала беседу двух следователей, из которых один похвалялся, что может заставить любого заключенного сказать и сделать всё, что захочет. В доказательство своего «всемогущества» он рассказал, как выиграл «пари», заставив одну мать переломить пальчик своему собственному годовалому ребенку. Секрет был в том, что он ломал пальцы другому, 10-летнему её ребенку, обещая прекратить эту пытку, если мать сломает только один мизинчик годовалому крошке. Мать была привязана к крюку на стене. Когда её 10-летний сын закричал — «Ой, мамочка, не могу» — она не выдержала и сломала. А потом с ума сошла. И ребёнка своего маленького убила. Схватила за ножки и о каменную стену головкой хватила… «Так вот я, как услышала это, — закончила свой рассказ надзирательница, — так я себе кипяток на голову вылила… Ведь я тоже мать. И у меня дети. И тоже 10 лет и 1 годик»… Не помню, как я ушел с этой экспертизы… Я сам был в «реактивном состоянии»… Ведь и у психиатра нервы не стальные!.. - Проф. И. С.