Василий Макарович Шукшин

https://newizv.ru/news/culture/26-08-2019/zhil-takoy-paren

В Алтайском крае, на родине Шукшина, проходит фестиваль «Шукшинские дни»

Здесь, в деревне Сростки, откуда родом Шукшин, находится и школа, где он учился. Интересно, что школа, постройки 1928 года, до сих пор функционирует, и парта, за которой сидел Шукшин, тоже осталась в неприкосновенности. В этой школе, кстати, открыли и посвященную ему экспозицию: односельчане гордятся, что столь незаметное на карте огромной страны местечко – родина их выдающегося земляка…

Неподалеку от Сросток, в деревне Шульгин Лог, Шукшин снимал свои «Печки–лавочки»: позже он скажет, что это его лучшая работа.

Здесь же, в Сростках, на небольшой возвышенности, откуда открывается красивый вид, — памятник Василию Макаровичу: сидит он, босой, в точно такой же позе, как в последнем кадре фильма «Печки–лавочки».

…Шукшин умер рано, в 45 лет, в 1974 году – от инфаркта, прямо на теплоходе, во время съемок картины «Они сражались за родину». Обнаружил его, уже мертвым, близкий друг Георгий Бурков. Интересно, что в этом году со времени его смерти прошло ровно столько же лет, 45, сколько он прожил: сейчас ему было бы 90. Хотя шансов достичь такого возраста у него, разумеется, не было. Родившись в конце двадцатых, в деревне, он полной мерой хлебнул той страшной, нищей жизни, какая была у нас в тридцатых (да и позже тоже): отец его, совсем юный, чуть за двадцать, был расстрелян по надуманному поводу, мать тянула одна всю семью.

Василий учительствовал, преподавал в сельской школе – потом начал писать рассказы. Поступил во ВГИК: причем к самому Михаилу Ромму, чье чутье на будущих гениев вошло уже в анналы истории советского кино. Чуткий на таланты Ромм разглядел среди московских абитуриентов–интеллектуалов «деревенщину» Шукшина, хотя на вступительных паренек из Сросток сознался, что не читал «Войну и мир». По сравнению с рафинированным Тарковским он, конечно, выглядел простаком: да и другие его однокурсники – Абуладзе, Чухрай, Митта, городские мальчики из хороших семей, начитанные и хорошо воспитанные, сильно отличались от этого простецкого парня. Интересно, что все они, и «деревенщина» Шукшин, и столичные интеллектуалы, в будущем стали классиками советского кино, «составили его славу», как любят говорить на чествованиях и юбилеях. Но, несмотря на то, что Шукшин и Тарковский в своем роде противоположны, каждый из них создал свой мир, манеру, каждый имел свой собственный, ни на кого не похожий голос.

Между тем, именно у Шукшина, как ни у кого другого, был свой неповторимый голос и среди писателей–деревенщиков, — а не только среди своих однокурсников, будущих звезд режиссуры. Интонация, которую ни с кем не спутаешь.

Как сказал Вячеслав Пьецух:

И ведь что любопытно: этого нельзя выдумать, нельзя пересказать с чьих–то слов, а можно только схватить в эфире и преобразовать в художественную прозу, пропустив через «чёрный ящик» своей души. Словом, не объяснить, «из какого сора» явился шукшинский мир, эта скрупулёзная анатомия русской жизни шестидесятых и начала семидесятых, по которой грядущие поколения будут о нас судить.

Рано погибнув, Шукшин сделал до обидного мало: фильм о Стеньке Разине ему снять не дали, и за свою короткую жизнь он успел сделать всего пять картин: «Живет такой парень», «Ваш сын и брат», «Странные люди», «Печки–лавочки» и «Калину красную».

Однако для тех времен, когда каждый сценарий проходил через бесконечные цензурные правки, заседания худсоветов и прочее, и это – удача. Вспомните судьбу Киры Муратовой, которой по сути запретили заниматься режиссурой: она то ли полы мыла на студии, то ли библиотекарем там сидела (есть разные версии). Или судьбу Аскольдова, который снял единственный фильм – «Комиссар». Вспомните, как педантично, прямо–таки с садистским, иначе не скажешь, наслаждением мордовали Алексея Германа, Параджанова, Осепьяна, Калика, Аскольдова… Примеров несть числа: недаром существует «параллельная» история советского кино и недаром только сейчас можно увидеть, например, полную версию фильма Калика «До свиданья, мальчики».

Александр Наумович Митта рассказывал мне, что своими ушами слышал, как директор «Мосфильма», товарищ Сизов, сказал, что снимать будут только пять режиссеров. Митта застыл от ужаса: Сизов, однако, назвал среди этих пятерых и его фамилию. Но что толку–то? «Сказ о том, как царь Петр арапа женил» был буквально «зарезан»: от фильма осталась ровно половина. Как рассказывал Митта, резал по живому некто Нехорошев (!!!), сидел рядом и резал. Говорящая фамилия, чего уж там…

Шукшина же, видимо, отчасти спасла «народность» его дарования: подпал, слава тебе Господи, под разнарядку «пролетарского искусства». Тем не менее Разина сделать не дали – очевидно, опасались невольных аллюзий с русским бунтом, бессмысленным и беспощадным. Система – к тому времени когда дар Шукшина окончательно окреп – тоже в своем роде окрепла, застыла в своем маразме, закончившемся, как известно, танками в Праге и вторжением в Афганистан.

Однако в 1964–м, времени, когда он снял свой дебют, «Живет такой парень», еще чувствовалась оттепель, эхо исторического ХХ съезда: атмосфера была еще не столь удушающей. Возможно, поэтому «Парень» прошел как по маслу: да и деревня всегда была в моде, прицепиться особо не к чему. Ну, живет себе и живет, парень как парень – деревенский шофер, что с него взять. Хотя иногда цеплялись же (правда, уже позже) — например, к той же Муратовой, положив «на полку» «Долгие проводы», совершенно безобидные «провинциальные анекдоты».

В общем, не разглядели они в «Парне» его художественной мощи – мощи характеров, новизны, точности, таланта – на каковые «у них» всегда было особое чутье: а ведь всё, что выбивалось из общего потока образчиков соцреализма всегда было на подозрении. Муратовой жизнь сломали из–за этого: к ней, как мало к кому, подходит изречение, что, дескать, в России нужно жить долго. Сломайся она тогда, не доживи до перестройки, не видать бы ей своих триумфов.

Шукшин, как известно, умер трагически рано: можно ли винить в этом власти, спровоцировал ли ранний инфаркт запрет на «Стеньку» или виной тому курение и алкоголизм, неясно. Возможно, и то, и другое…

Однако прошло почти полвека, а его помнят: почти забыт всесильный Герасимов (именем которого даже ВГИК назван), Бондарчук (несмотря на «Оскар»), нечасто вспоминают и о Пырьеве; забыты и другие – лауреаты Ленинских и Сталинских премий, обласканные властью, благополучные и не знавшие отказа: постановки, ордена и премии, спецпайки, дачи, квартиры и пр. Суета, как говорится, сует и вечная суета.
====

Георгий Бурков: "Совсем незадолго до своей смерти Василий Макарович рассказал мне, какой он придумал финал в повести «А поутру они проснулись». Идет суд – женщина–судья стыдит пьяниц, и в этот момент в зал входит пожилая женщина–мать. Судья спрашивает: «Вы кто?»

– Я – совесть.

– Чья совесть? Их совесть? – судья показывает на пьяниц.

– Почему их? И ваша тоже, – отвечает мать.

Какое–то пророческое слово – совесть. Наша совесть. Шукшин останется нашей совестью. Он не мог жить «со стороны», он сгорал в каждом созданном им образе, сердце было болеющее, ранимое. Оставил на земле «незримый долгий след», завещал любить правду, выискивать и обретать ее. Шукшин весь в нашем духовном будущем.»

Написал EasyLiving на alles.d3.ru / комментировать