Быков в "Июне" занялся оживлением умерших. И не напрасно...

Каждую среду известная писательница Анна Берсенева, не пропускающая ни одной новинки, знакомит нас с книгами, которые, по ее мнению, нельзя не заметить в общем потоке «Июнь» – роман Быкова, который в принципе не должен был мне понравиться. Конструкция его слишком очевидна - и не только очевидна, но и дидактична. Конструкция эта исчерпывающе укладывается в простой пересказ: к июню 1941 года у многих непростых людей были причины желать войны, потому что она должна была разрешить накопившиеся у них внутренние проблемы; им хотелось, чтобы война разрядила напряжение, которое давно уже накапливалось в жизни каждого из них; ее звал каждый по отдельности, - и она началась для всех вместе. Некий звук, подобный чеховской лопнувшей струне, звучит ночью 22 июня в финале каждой из трех частей романа: он и символизирует разрядку напряжения. А выносить войну на своих плечах и ценой своих жизней придется людям простым, которые внутренних проблем не имели: и не до того было, да и чистота душевная не позволяла. …Вот это всё мне вроде и не должно было понравиться - мне не кажется удачной такого рода символистика: на мой взгляд, сие есть нехитрый беллетристический прием, не более. Ну, и интерес к игре «угадай прототипов» тоже остался в прошлом. Такая игра увлекала, когда я в юности читала «Алмазный мой венец» Катаева: но в одну и тут же реку, как известно, едва ли войдешь дважды… Хотя я понимаю, что для обнаруживающего этот прием впервые, угадывать, возможно, увлекательно - ага, вот это молодой Давид Самойлов, а вот здесь Аля Эфрон, а это кто, не Сигизмунд ли Кржижановский? Автор может сколько угодно менять обстоятельства жизни своих персонажей по сравнению с реальными людьми, но такие параллели все равно будут проводиться, и возмущение - да как он посмел?! - все равно прозвучит. Можете не сомневаться. Но я как раз-таки возмущаться не буду - потому что мне было невероятно интересно следить, как автор влезает в ментальные, извините, тела реальных людей, словно стремясь таким странным образом вдохнуть в них жизнь, вывести их из смертной тени. И, надо сказать, это ему удается. Секрет здесь, думаю, в том, что Дмитрий Быков не притворяется - ему действительно жгуче важны эти умершие для большинства людей, он действительно хочет, чтобы они ожили… И он действительно готов пропустить их через себя, дать им свои чувства, разум и голос, потому что другого способа, кроме этого – вроде бы бесцеремонного и уязвимого - вообще-то и не существует… Он не боится, что его будут за это проклинать. Вероятно, ему удается осуществить свое намерение потому, что сам он полон жизни. А в литературе это качество - драгоценное. В биологическом смысле оно, наверное, связано с жовиальностью, которой так и пышет, например, герой первой части «Июня», но в художественном - не равно ей. И Быкову потому и удалось выйти из плена умозрительности (что не удалось ему, например, в романе «ЖД») - и дело тут не в разнице жанров. Именно поэтому в «Июне», в том числе и в первой его части, есть не только жовиальность, но и печаль, и простота, и наивность, и правда, и множество других чистых чувств, которые привносят в его чтение элемент счастья.