Главный монополист или посредник, без которого не обойтись: нужно ли современному обществу государство. Тезисы дискуссии на сыктывкарском баркемпе
«Когда у государства есть монополия — у нас начинаются проблемы»
Павел Андреев вспомнил выступление писателя и богослова Андрея Кураева на баркемпе в Карелии 29 и 30 июня, когда большой ажиотаж вызвало обсуждение о том, должно ли государство оплачивать аборты.
Павел Андреев:
— Этот вопрос показался мне странным. Мне кажется, это пример того, когда тема уводится в сторону от важных проблем. Не принципиально, оплачивает государство аборты или нет. Принципиальный вопрос — есть ли у женщины право сделать аборт тогда, когда она посчитает нужным его сделать. Но почему-то у нас все свелось к тому, что суперважным является вопрос оплаты государством. Это произошло из-за того, что государство монополизировало сферу, и если мы в этот момент решаем, что государство не должно оплачивать аборты, это автоматически означает, что ни у кого этого права нет. Это неправильная постановка вопроса. И таких вопросов, на основе которых общество спорит до драки на разных форумах, очень много.
Следующий вопрос — что могут делать учителя, а что не могут. Увольнять их за что-либо из школы или не увольнять. Я посмотрел несколько историй, за которые увольняли учителей из школы. Вы слышали много всяких поводов, за что можно уволить учителя. Имеет ли он право быть последователем религии или активным политическим деятелем? Есть разные мнения. Это тот случай, когда мы отдаем государству право устанавливать единственную норму для учителей, в основном этическую. И это является куда более важной проблемой, чем сами наши дискуссии вокруг той или иной этической нормы. Кто-то считает, что, если учитель позволил себе пойти в стриптиз-клуб, он не достоин преподавать. Аналогичный случай был с женщиной, которая стала потом судьей.
Все эти дискуссии стали важны потому, что в какой-то момент мы решили, что единственным субъектом, который может принимать решение по этому вопросу, является государство. И вот когда у государства есть монополия, тогда для нас начинаются проблемы. Если государство решает: «Нет, мы не оплачиваем аборты», — это значит, что никто не имеет права делать аборт. Если государство решает, что учителям нельзя фотографироваться в лифчике, значит, все учителя должны удалять такие фотографии из соцсетей. Хотя почему здесь не могло быть альтернативных систем? Где-то [в каком-то регионе], допустим, можно фотографироваться, а где-то нельзя.
Андрей Никулин:
— Государство всегда обладает монополией в определенных сферах. Первая монопольная сфера государства — это насилие. Думаю, никто не будет спорить, что правом на насилие должно обладать только государство. В противном случае мы придем к абсолютному беспределу. Вторая сфера — это нормотворчество. Законы формируются государством. Они не могут формироваться кем-то — индивидуумами или корпорациями. В других сферах государство может быть и не монополистом, в зависимости от того, насколько созрели и развиты институты гражданского общества.
Павел Андреев:
— Мне кажется, что и в вопросах насилия монополии государства не должно быть, потому что есть право самообороны. Дело сестер Хачатурян — это та история, когда говорят, что они не имели права на самооборону, они должны были позвонить в полицию, чтобы государство приехало и все разрулило. Равно я не согласен, что государство является [единственным] источником законотворчества. Главное — готово ли само общество выполнять законы или не готово. Это более важно, чем решение госоргана.
В какой-то момент истории, мне кажется, монополии государства были более-менее естественными, а потом все сильно поменялось, и вообще мир сильно поменялся. Те вещи, которые были логичны и доступны ранее, сейчас выглядят по-другому.
«Научный прогресс не изменил саму систему взаимодействий»
Павел Андреев:
— Например, сфера торговли. Раньше, чтобы купить что-то, например, в Китае, купцам приходилось проводить целую операцию, была длиннющая торговая сетка, снаряжались большие корабли, потом ехали на ярмарку, привозили это на ярмарку поменьше, и до конечного покупателя товар доходил долго и сложно. Затем все поменялось. Например, «Али Экспресс», который упростил торговую кооперацию. Сейчас, чтобы купить что-то в Китае, не нужно проходить всю эту длинную цепочку. Ты просто выбираешь на сайте вещь, и ее предоставляют, напрямую идет обмен товаров и услуг.
Андрей Никулин:
— Мне кажется, ничего не поменялось. Я могу купить у продавца из Китая, но это всего лишь логистика. За «Али Экспрессом» стоят логистические центры, почтовые доставки, корабли, которые точно так же плывут по океану и так же охраняются, как в XIII веке. В институциональном смысле мало что изменилось. Поменялось в смысле логистики и коммуникации с продавцом, появилась возможность покупать товары не на ярмарке, а в интернет-магазине, но это всего лишь способ розничной торговли, который не меняет систему как таковую.
Павел Андреев:
— Мне кажется, что как раз возможность общаться напрямую с продавцом — принципиальная разница, которую дали «Али Экспресс» и другие подобные компании.
Это касается не только международных, но и внутренних взаимодействий. Некоторое время назад нельзя было напрямую заказать такси, нужен был посредник-оператор. Сейчас можно заказать такси напрямую через агрегаторы, которые устраняют количество посредников между поставщиком и клиентом. Мой тезис не в том, что посредники полностью устранены, а в том, что за последние годы их количество резко сократилось.
Андрей Никулин:
— Это тоже характеризует научный прогресс. Раньше оператор передавал таксисту заказ, теперь это делает сайт. Работа оператора стала механизированной, как когда-то после появления конвейера. Да, мы стали ближе к конечному субъекту, оказывающему услуги, но это не значит, что посредничество исчезло, просто его перевели в автоматический режим.
Павел Андреев:
— Не устранены все посредники, но благодаря техническому прогрессу упростились логистические цепочки. Кроме одной сферы, которая не поменялась за последние две-три сотни лет, если смотреть глобально — это сфера государственных услуг. Разные сервисы сокращают количество посредников. Только государство занимается тем, что идет в обратную сторону — становится все больше посредников, и это не только про российское государство. На то, что раньше люди совершали спокойно, ни у кого не спрашивая разрешения, сейчас нужно получать кучу согласований, готовить кучу документов.
Андрей Никулин:
— Не согласен. Зависит от того, какое государство более эффективно. Я думаю, что каждый, кто был в Тбилиси, видел там огромный дворец юстиции в центре города. В нем за 5–10 минут можно совершить любую операцию, требующую государственного вмешательства. В данном случае количество посредников сократилось: было огромное число ведомств, а теперь есть одно место, в котором можно сделать все. В России прогресс менее заметен, но он тоже есть, и государство тоже умеет сокращать посредников. Только бывает так, что государство в силу специфики сфер регулирования не все вещи может секвестировать [сокращать]. В каких-то сферах государство берет на себе излишнее регулирование и осложняет людям жизнь, а в каких-то сферах оно необходимо. Кто решает это? Взять госрегулирование в конкретной области или нет? Решает парламент, легислатура — законодательные органы, сформированные людьми. Значит, люди и решили.
«Монополисты уничтожают среду»
Мнение из аудитории: научный прогресс приводит к еще большей монополизации, потому что больше возможностей у тех, кто готов вложить серьезные деньги.
Павел Андреев:
— Да, иногда это так. Мой самый нелюбимый сайт — Facebook. Полное дерьмо. И, вообще, мне кажется, люди, которые думают о будущем свободном обществе, должны делать так, чтобы наша зависимость от Facebook стала сильно ниже, чем сейчас. Монополисты уничтожают среду, и в этом плане я не то чтобы спорю, я говорю о том, что монополии — полный отстой. Монополия может быть как у компании, так и у государства. Но почему-то люди активно выступают против монополий корпораций, но с радостью отдают то же самое право государству.
Андрей Никулин:
— Важный тезис — плохо, когда есть монополия, в том числе когда она у государства. Но впервые с монополиями в хозяйственном смысле начало бороться именно государство. В 1890 году в Америке был принят закон Шермана, который впервые боролся с монополиями, потому что стало ясно, что они вредят свободному развитию экономики. Не было бы государства как института — не было бы борьбы с монополиями.
«Государство отлично предоставляет ненужные мне услуги»
Павел Андреев:
— Когда я полгода назад получал загранпаспорт, я подал на сайте заявку, заплатил 10 тысяч, пришел без очереди, через месяц снова без очереди получил паспорт. Подумал: «Класс, неужели и у нас тоже в России все получилось? Я получил услугу очень быстро». Это была первая мысль довольного потребителя. Но потом пришла вторая мысль: «Но ведь все эти истории с сервисами государства — это история про „купи слона“». Зачем мне этот слон? Классно оказывать услуги, которые человеку в принципе не нужны. Зачем мне загранпаспорт, по идее? Почему я из Сыктывкара в Киров могу поехать спокойно, а из Сыктывкара в Хельсинки не могу? Потому что государство создало ряд услуг типа регуляции проездов с палатками, выдачи паспортов, водительских прав и так далее. Оно отлично предоставляет сервисы, которые в естественном состоянии мне не нужны, меня вынуждают купить эту услуги и хотят, чтобы я еще радовался, что мне ее удобно предоставили.
Андрей Никулин:
— Загранпаспорта нужны в силу наличия границ. Не будет границ — не нужны будут загранпаспорта. Границы существуют, потому что есть вопросы безопасности. Общество решило, что нам, чтобы чувствовать себя в безопасности, надо отгородиться от других границами. Если бы у нас приграничным государством была не Финляндия, а, к примеру, Афганистан, я думаю, ты бы первый ратовал за то, чтобы ввести паспорта и не пускать просто так граждан Афганистана. Водительское удостоверение существует для того, чтобы кто попало не создавал за рулем общественную опасность, а не для того, чтобы просто люди за него платили.
«Люди сами просят государство вмешаться»
Павел Андреев:
— Нам нужно стремиться к обществу без посредников. Почему государство идет в обратную сторону и увеличивает их количество? Есть некоторый класс бюрократов, который заинтересован в том, чтобы становиться больше, чтобы зарплаты их были выше, и им нужно обоснование того, почему вы платите им большие зарплаты.
Второе — это потому, что есть убеждение, что без государства мы не получим каких-то благ: не будет пенсий, не будут лечить и учить. Это миф. Да, прямо завтра нас никто без государства не вылечит и не защитит, но это произошло потому, что государство забрало почти все наши деньги. Если мы их вернем, то сможем использовать более эффективно.
Несмотря на то что часть вещей от нас забирает бюрократия, жители и сами часто отдают свои права, хотят, чтобы пришло государство и решило какую-то проблему. Пример: история с обманутыми дольщиками, когда люди совершили сделку, купили квартиры, их не достроили, и они начали требовать защиты государства. Требовали запретить долевое строительство и призывали к другим регуляторным нормам. И пришли мы к ситуации, известной как «человейники» [большие районы многоквартирных домов]. Сотню лет до этого любой мужик мог сам построить себе дом, где хочет. Потом пришло государство, и мы пришли к тому, что все вынуждены жить в таких «человейниках». Из-за регуляции в сфере жилого строительства малый бизнес не может построить дом, это стало слишком сложно и дорого. Происходит прирост монополий. И это произошло не только потому, что государство очень хотело регулировать этот рынок, но и потому, что люди сами попросили.
Мечта урбанистов, что государство построит классные города, как в Европе, — это тоже миф. Все классные города в Европе были построены без государственной регуляторики, люди построили их сами для себя с убеждением, что строят надолго. Убежденность жителей в том, что если человек строит дом, то его имущественные права защищены. А мы сейчас живем с убеждением, что, если ты построишь что-то, через пару лет может прийти государство, что-то поменять в правилах, и ты лишишься того, что построил. Поэтому строится только то, что можно быстро и дешево продать.
Андрей Никулин:
— Не очень доказано прозвучал тезис о том, что высокая степень госрегулирования повлекла за собой отказ от малоэтажного строительства в пользу «человейников». Действующее регулирование не запрещает малоэтажное строительство. Объединяйтесь, делайте вклады в кооператив, и он построит ваш дом. Законодатель, жестко зарегулировав долевое строительство, не исключил иные юридические формы строительства, в том числе малоэтажного. То, что у нас популярны многоэтажки, связано не с тем, что государство зарегулировало сферу, а с тем, что люди бедны и могут позволить себе только такие. Если завтра люди станут богаче и смогут позволить себе более дорогое жилье, ландшафт сразу изменится.
Да, есть какой-то монополизм в строительстве, но это связано с непрозрачностью распределения публичных земель для целей строительства. Достаточно исключить некоторые моменты всепроникающей коррупции, и тогда даже при действующем нормативном регулировании строительства все изменится в лучшую сторону. Да, люди сами попросили государство, долевое строительство потребовало большей степени защиты. Оно даже подорожало. Но гарантии требуют оплаты. Государство выступило страхователем, как того просило общество. Стало дороже, но гарантированнее.
«Целый поселок будет сидеть без газа из-за вашего дома?»
Андрей Никулин:
— Что касается того, что государство может изъять участок, на котором мы построили свой дом, для строительства, например, газопровода. Что в этом такого? Если целый населенный пункт нуждается в газе и никак иначе его не провести, как через ваш дом? Что, весь населенный пункт будет сидеть без газа, без прогресса? Из-за того, что кому-то снесут дом, компенсировав его стоимость при этом? По-моему, это очень цивилизованный порядок.
Нужно проложить новую автодорогу, чтобы люди в пробках не стояли. Да, придется снести пару домов, заплатив рыночную, справедливую компенсацию. Зато город не стоит в пробках. Это что, несправедливо?
Павел Андреев:
— Мне кажется, да, несправедливо, потому что только я сам могу решить, за какую цену у меня могут отобрать дом. И никакими желаниями построить газопровод или дорогу это объяснить нельзя. Стоимость моего дома на моей земле бесценна до тех пор, пока я не решил обратное.
Если я что-то строю, я хочу быть уверен, что строю на долгие века. А если я знаю, что на этом месте через три года построят газопровод, то я просто ничего не буду начинать, а переведу свои деньги в те юрисдикции, где мои инвестиции защищены от желания построить газопровод.
Вопрос из аудитории:
— Не эгоизм ли это — лишать людей газопровода только потому, что хочется сохранить свой статус?
Павел Андреев:
— Это идеализм. Когда я защищаю свой дом от принудительного выкупа, я защищаю не только свой дом, а право всех людей сохранить инвестиции, то, что они сами построили.
Андрей Никулин:
— Единственный, кто может гарантировать вам ваше право собственности, — это государство. Потому что вы не в состоянии набрать дружину, поставить пограничные камни и сказать: вот сие мое, а кто придет с мечом, тот мечом и получит.
Павел Андреев:
— Уверен, что это миф. Если мы посмотрим на историю XX века, то увидим: кто приходил, грабил, репрессировал, переселял, раскулачивал? Это были не бандиты и соседи, а государство. Как любой монополист, государство может устроить проблем сильно больше, чем любой сосед.
Павел Андреев:
— Государство не заинтересовано в том, чтобы люди сами принимали какие-то решения. Устроить через Госуслуги мини-референдум по Шиесу [железнодорожная станция в Архангельской области, где планируется построить полигон для московского мусора] или любой другой проблеме, которая волнует людей, очень просто, технологии это позволяют, но государство этого не делает. Оно использует все технологии для цензуры и подавления возможности свободного договора.
«У нас нет привычки быть собственником»
Вопрос из аудитории:
— Когда через дом надо провести газопровод, его цена взлетает. Мне кажется, справедливая цена — это та, за которую я готов продать, а вы готовы купить. А для вас что? Второй вопрос — с какой песчинки начинается гора? То есть количество людей, которые уже могут диктовать свою волю песчинке?
Андрей Никулин:
— Про дом, который надо снести: государство нанимает оценщика, который оценивает рыночную стоимость. Если вы не согласны с его оценкой, есть суд, который может урегулировать эту проблему. Можно ставить вопрос о справедливости суда, квалификации оценщика и так далее. Но если мы условно примем, что у нас идеальный суд и оценщик, тогда не возникает вопроса о том, что вы получили справедливую рыночную стоимость.
Реплика из аудитории:
— Она не рыночная. Рыночная — это та, за которую я готов продать. Рынок сам себя оценивает.
Павел Андреев:
— Про справедливость: справедливо то, на что человек дал свое согласие, когда есть договор среди людей. А когда приходит какой-то внешний игрок и диктует правила, это несправедливо.
Андрей Никулин:
— Каждая сторона считает, что справедливо так, как ей кажется, и этот вопрос надо как-то разрешить. Для этого существуют суды.
Павел Андреев:
— Насчет песчинки. Проблема в том, что у нас 70 лет не было традиции быть собственником. Собственность была отменена. Кто должен решать: наследник, который владел домом полтора века назад, или все граждане, которые в середине XX века участвовали в стройке, или мужик, у которого в 90-е оказалось 100 баксов и он удачно купил здание? Мы должны переизобрести начало и источник собственности в России.
«Начать можно с налоговой системы»
Павел Андреев:
— Есть в мире другие налоговые системы. Если бы в России была система как в Норвегии, где общественной организации бюджет обязан выделить какую-то сумму, она распределяется среди всех НКО на основе членства. Если бы в России было так и мы создали бы НКО, государство обязано было бы отправить нам деньги. Так люди автоматически распределяют государственные деньги. Или, например, ты платишь налог, но у тебя есть 1%, который ты сам можешь направить туда, куда хочешь. Начать можно бы с этого.
Важный пример про криптовалюты: их нужно изучать не потому, что вы обязательно станете миллионером, если купите биткоины, а потому, что на наших глазах появляется новая валюта, внегосударственная.
Андрей Никулин:
— У кого есть ключ доступа к этим валютам? Наверно, это небольшая группа лиц. Нет гарантии, что эта валюта не исчезнет завтра. В свое время в «МММ» Мавроди выпускал «мавродики». Это свидетельство того, что только государство может быть эмитентом валюты, потому что только оно может худо-бедно, но гарантировать его курс, обеспеченность и так далее. Где есть публичные, прозрачные институты Центробанка и прочие, которые позволяют обществу влиять на формирование курсов. Криптовалюты — это то, что находится в руках узкой группы лиц, они могут выключить компьютер, и у вас все закончится.
Павел Андреев:
— Это показательный пример того, как человек полностью не понимает, как работают криптовалюты. Постарайтесь разобраться в них, чтобы не плодить мифы, что кто-то может вырубить какой-то рубильник. Полезно узнать, как работают современные системы самоорганизации.
«Государство — это мы»
Павел Андреев:
— Я считаю, что сейчас в России должно быть требование демонополизации госуправления и новый федеративный договор, который вернет муниципалитетам и республикам свои права.
Люди лучше, чем государства. Идея о том, что без государства мы все здесь друг друга поубиваем или что-то друг у друга украдем, еще что-то плохое друг с другом сделаем, мне кажется лживой. Нет большего насильника, чем государство.
Андрей Никулин:
— Государство — это мы.
Почему у нас государство плохое? Потому что в обществе отсутствует доверие людей друг к другу. Филантропов мы подозреваем в попытке нажиться, экоактивистов — в попытке ворваться в политику, получить баллы. А все потому, что мы слишком разобщены с собственным государством.
Если бы мы хотя бы чуть-чуть ближе себя воспринимали с собственной страной, у нас было бы у всех общее дело, тогда и государство превратилось бы не в насильника, а в нормального регулятора, которому мы доверяем и частью которого себя считаем.