Зинаида Кириенко: «Это я предложила Элину Быстрицкую на роль Аксиньи в «Тихом Доне»
«Для сцены «самоубийства Натальи» никто не догадался сделать муляж косы или затупить ее. А Сергей...
«Для сцены «самоубийства Натальи» никто не догадался сделать муляж косы или затупить ее. А Сергей Герасимов еще и говорит: «Ты смотри, шею не порань!» А мне и без того страшно», — рассказывает Зинаида Кириенко.
— Зинаида Михайловна, первую роль, которая принесла вам большой успех, вы сыграли еще студенткой?
— Да, но к моменту окончания института у меня уже было пять главных ролей, три из которых зрители помнят и любят по сей день: в фильмах «Тихий Дон», «Судьба человека» и «Сорока-воровка». Если же говорить о моей Наталье в «Тихом Доне», то этой роли я чуть не лишилась! Я тогда только перешла на третий курс ВГИКа — училась в мастерской Сергея Герасимова и Тамары Макаровой. Дня за три до проб моя тетя, у которой я жила в Москве, готовясь к праздничному вечеру на работе, раздобыла дефицитную краску для волос и покрасилась в темный цвет. С праздника она пришла расстроенной: оказалось, что корни волос так и не прокрасились. Следующую попытку сделала ее дочь — моя кузина Элла, она собиралась в отпуск и тоже хотела быть красивой.
Благо краска еще осталась. Учитывая опыт мамы, сестра развела краску погуще. Ночью будит меня: «Ида, я потеряла волосы! Я лысая!» Я посмотрела — действительно, у нее на голове короткий ежик из корней волос. Значит, пережгла. Говорю: «Давай скорее касторовое масло». Втерли ей масло в голову и сидим, чего-то ждем. И тут одновременно начали хохотать: «Ну а дальше что? Чего мы ждем? Вырастут волосы, что ли?» На другой день Элла говорит: «Краска-то осталась. Давай ее разбавим и тебя подкрасим». Ошибки предшественниц меня не научили, соблазн был велик… Стали красить. Но остатков краски хватило лишь на половину головы. Элка побежала в аптеку за хной, она в продаже всегда имелась. Намазали вторую половину. В результате половина головы у меня стала темной, половина — рыжей. А у меня репетиция! Делать нечего: повязала платочек и пошла на студию Горького.
Мы репетировали с актрисой Анастасией Филипповой, которая сыграла в фильме мать Мелехова. Нужно было сыграть сцену, в которой Наталья проклинает Григория. Войдя в образ, я совершенно забыла про свои волосы. И вот «мать» говорит: «Примечаю я за тобой, опять ты не такая стала. Аль с Гришкой у вас что получилось?» Как Шолохов пишет: «У Натальи жалко задрожали обветренные губы: «Он, маманя, опять с Аксиньей живет». И дальше надрывная драматическая сцена. Я вошла в раж, сорвала с головы платок и, простирая руки к потолку, будто к грозовому небу, стала проклинать Григория, обливаясь слезами. Помню, когда я упала на стол (в финале сцены Наталья бросается на землю), у меня было состояние: «Я сделала это!» И тут я увидела на столе платок и сразу все вспомнила. Слышу, как Герасимов говорит: «Все свободны». «Уф, не заметил», — думаю. Но тут он посмотрел на меня: «А ты останься!» Как же он меня ругал за то, что покрасилась! И ни слова о том, как сыграла. Меня это так возмутило, что я взбунтовалась: «Не нужна мне ваша Москва, не нужен ваш ВГИК, и вы мне не нужны вместе с Шолоховым и вашим «Тихим Доном»!» Я зарыдала и опять бросилась на стол, а Герасимов испугался, он не ожидал такого взрыва. Подошел, погладил по голове, как ребенка: «Ладно, ладно, успокойся. Будешь ты играть Наталью! Только голову приведи в порядок».
— А как вы девочкой из станицы Новопавловской Ставропольского края поступали во ВГИК?
— Я прошла длинный путь, прежде чем оказаться во ВГИКе. В станичной библиотеке нашла справочник вузов, из которого узнала о существовании института кинематографии. У меня появилась тайная мечта стать его студенткой. В Москве у меня жила тетя, к которой я и рванула в 1949 году, окончив семилетку, — хотелось в столицу, поближе ко ВГИКу. Но сперва надо было получить среднее образование, и я поступила в Планово-финансовый техникум железнодорожного транспорта. Мои романтические представления о Москве быстро развеялись. Жила в общежитии в пригороде. До сих пор с неприязнью вспоминаю запах пережаренной картошки, которую девчонки готовили на общей кухне. Саму картошку ребята воровали на соседних огородах. В общем, вся эта взрослая жизнь оказалась мне не по вкусу, и после первого семестра тетя по моей просьбе забрала документы из техникума. Чтобы не потерять год, второй семестр отучилась в Техникуме механизации сельского хозяйства. Тут учился мой старший брат, он был отличником и договорился с директором техникума, чтобы меня приняли условно. Но я ушла и из этого учебного заведения. С сентября вернулась в девятый класс родной школы, где и проучилась еще два года. И только получив аттестат, отправилась в Москву — во ВГИК.
В то лето курс набирал Юлий Райзман, а Тамара Макарова была членом приемной комиссии. Я прошла три тура, но не увидела себя в списке поступивших. Оказалось, что меня и Эдика Бредуна приняли условно, а это значит, что мы остаемся без общежития и без стипендии. Сидели мы с Эдиком, растерянные, в коридоре, и вдруг подходит Тамара Федоровна и обращается ко мне: «Знаешь что, приезжай на следующий год. Мы с Сергеем Аполлинариевичем Герасимовым будем набирать курс». Макарова — красавица, богиня, «хозяйка Медной горы», и вдруг эта небожительница говорит со мной! Я отнеслась к разговору серьезно и уехала домой со спокойной душой. А Бредун остался учиться у Райзмана. Мы с Эдиком потом были партнерами в фильме «Казаки».
Через год я вернулась в Москву. К Герасимову поступала, уже зная, что будет на экзаменах. После первого тура Тамара Федоровна подошла ко мне и сказала, чтобы я подготовила сцену Ульяны Громовой и Вали Филатовой из «Молодой гвардии», а еще отрывок из «Демона» Лермонтова. С этим я и пришла на второй тур. Отрывки приняли хорошо, и меня попросили сымпровизировать: «Представь, ты заходишь в свою квартиру, чувствуешь запах гари. Это пожар. Что делать?» Я открыла воображаемую дверь в воображаемую комнату, принюхалась и стала метаться в панике… А ноги разъезжаются!
Дело в том, что мама для Москвы купила мне чешские кожаные туфли на слоеной картонной подошве. Паркетные полы во ВГИКе были натерты мастикой, и моя обувь сильно скользила. Я, наверное, очень комично выглядела, неуклюже пытаясь «собрать ноги». Но мне сказали, что все хорошо. Третий тур — собеседование. Именно на коллоквиуме решалась судьба многих. Герасимов спросил меня: «Кто твои любимые актеры? И почему ты решила стать артисткой?» Я обожала Аллу Тарасову в «Без вины виноватые» и Веру Марецкую в фильме «Член правительства». «Я хочу стать такой артисткой, — был мой ответ, — чтобы зрители, глядя на меня на экране, переживали так же, как я переживала, когда смотрела на любимых актрис в кино». Со мной параллельно поступали две красивые и эффектные девушки из Ленинграда. Глядя на них, я сильно сомневалась в своих шансах. Каково же было мое изумление, когда я увидела свою фамилию в списке поступивших, а ленинградских девочек — нет.
— Снова жили в общежитии?
— Нет. Моя кузина уехала с мужем-военным на место его службы, и я поселилась у тетки на Земляном Валу. Оттуда на двух троллейбусах с пересадкой добиралась до ВГИКа. Поступивших было 23 человека. Из них институт окончили только 11. Помню, была у нас такая Гуна Милевич, латышка, — дисциплинированная и педантичная, как большинство прибалтов. Из общежития она к восьми утра уже приходила в аудиторию, хотя занятия начинались в девять. Бах у нее был любимым композитором — играла она его строго по нотам. В перерыве просим ее: «Гуна, сыграй нам что-нибудь легкое — повальсировать». Не может. Тогда ее за фортепьяно сменяла Люся Гурченко — та могла! И вот Гуна Милевич все спрашивала: «Сергей Аполлинарыч, когда я делаю этюд, как я должна войти, как сесть по сыстэме Станиславского?» Герасимов ей отвечал: «Систему Станиславского просто надо знать — раз уж ты в этой профессии. А куда сделать шаг — налево или направо, она тебя не научит. Можно изучить все системы и не стать актером». И ведь не стала Гуна актрисой… Еще двое, Лева Поляков и Наташа Фатеева, перевелись в нашу группу на последнем курсе. С Наташиным первым мужем — Леней Тарабариновым — я снималась в «Поэме о море». Высокий такой блондин с крупными чертами лица. Он остался в Харькове, а Фатеева переехала в Москву.
— Как работалось с Герасимовым, какой он был режиссер?
— Даже не знаю, как описать метод Сергея Аполлинариевича… Он сам был грандиозным актером, мог показать любой характер! Например, в «Тихом Доне» 19 дублей подряд снимали эпизод сватовства Натальи. У Даниила Ивановича Ильченко, игравшего моего свекра, никак не получалось органично хромать при ходьбе. И Герасимов все 19 дублей подряд показывал, как надо хромать, пока у Ильченко не вышло правильно! Или Боря Новиков, который играл брата Натальи, в одном эпизоде так смачно жевал огурец, что не заметил, как к его губе прилипла семечка (возможно, он это сделал специально, чтобы придать образу комедийности). А Герасимов не любил, когда переигрывают. Сергей Аполлинариевич остановил съемку и сказал: «Боря, посмотри на себя в зеркало.
Ты видел, чтобы у казака семечка висела на губах? Кто такой казак? Это — мужик, это — воин. Он всегда собран!» И сразу Боря уловил эту удаль казачью! Или еще пример. В сцене драки Гришки и Степана (мужа Аксиньи) сама Аксинья пряталась под телегой и тряслась от ужаса. Она должна была высунуться и посмотреть, что там происходит, не поубивали ли мужики друг друга. И вот из-под телеги выглядывает хорошенькое личико Быстрицкой. Герасимов на нее просто набросился — без грубых выражений так «придавил», так отчитал, что актриса разрыдалась, не как Аксинья, а как Лина Быстрицкая, и залезла под телегу оскорбленная. Тогда Герасимов говорит оператору Рапопорту: «Володя, приготовься снимать, актриса готова. Мотор, начали!» И тут снова высовывается Аксинья, но уже с опухшим от слез лицом — то, что надо для сцены! Когда сняли, Быстрицкая подошла и поцеловала режиссера — она все поняла. Вот это тоже его метод.
— Вы первая на своем курсе снялись в кино. Герасимов вас пригласил на главную роль в картину «Надежда»…
— Это была короткометражка для международного фильма-альманаха из пяти новелл — «Роза ветров». Пять стран — пять историй: китайская, французская (там играли Симона Синьоре и Ив Монтан), итальянская, бразильская и советская. Общей темой картины стала борьба женщин за мир. Собирал этот фильм голландский прогрессивный режиссер-документалист Йорис Ивенс. Первоначально моя героиня-комсомолка должна была ехать в Северную Корею на войну помогать братскому народу в борьбе с «югом». Но Йорес Ивенс прочитал наш сценарий и сказал: «Не надо касаться других стран. Ищите тему у себя». А какая у нас была главная тема? «Едем мы, друзья, в дальние края, станем новоселами и ты, и я!» Эта песня звучала по радио с утра до вечера — мобилизовывала молодежь осваивать целинные земли на благо Родины. Тоже была своего рода борьба за мир, просто другим способом. И Сергей Аполлинариевич отправил мою героиню покорять целину.
— Правда ли, что вы были влюблены в Герасимова?
— Да. Мы все были влюблены в своего мастера. Ему было под пятьдесят, но он не был старым. Но и красивым не был. Человек энциклопедических знаний, он воспринимался как выдающаяся личность, вне какой-то внешности. И вот, помню, мы снимали сцены «Надежды» в Сталинграде, я пришла на репетицию к Герасимову в гостиницу (съемочная группа и артисты жили в другом месте). Я пришла чуть раньше, и, пока мы ждали моего партнера Колю Довженко, Сергей Аполлинариевич стал меня расспрашивать: «Зина, а расскажи про свою жизнь до ВГИКа». Жили мы сложно, и я ему стала рассказывать про маму с отчимом, которых на год арестовали, потому что их оклеветали, про бабушку, которая потеряла сына и дочь, про отца, которого видела лишь однажды в жизни…
Эти воспоминания и песня так всколыхнули мои эмоции, что я разревелась: «Сергей Аполлинариевич, вам, наверное, все рассказывают про свою жизнь?» — «Да, — ответил мастер, — но так еще никто не рассказывал!» А я… Никогда не забуду, как сквозь слезы вдруг сказала: «Сергей Аполлинариевич, я люблю вас!» Герасимов от меня не ожидал такого признания и растерялся. Он относился ко мне как к подопечной, а не как к объекту женского пола. Стоит передо мной и говорит: «Знаешь, ты — молодец! Я твоими чувствами и признанием очень дорожу, но надо быть мужественной». Потом подошел ко мне совсем близко, сказал: «А у тебя ушко как пельмешка! Ничего, деточка, это все замечательно» — и поцеловал по-отечески в щеку. А я думаю: «При чем тут пельмени?» Потом узнала, что Герасимов известный ценитель этого блюда. Со временем я успокоилась, увлечение прошло. А Герасимов никогда не возвращался к этому разговору.
— А на третьем курсе мастер пригласил вас сниматься в «Тихий Дон» в роли Натальи. С исполнителями других ролей он гораздо дольше не мог определиться.
— Сам роман «Тихий Дон» по велению Тамары Федоровны Макаровой я начала изучать с начала второго курса. И никак не могла прочитать сцену смерти Натальи — так мне ее было жаль, переживала ужасно. За год сроднилась с этой героиней. А ранней осенью 1956 года, то есть в начале третьего курса, начались пробы — репетиции к фильму «Тихий Дон» на киностудии Горького.
На роль Аксиньи пробовалась весьма невзрачная актриса. Понаблюдав за ней, я даже сказала режиссеру: «Сергей Аполлинариевич, ну как можно? Какая же это Аксинья?» Он говорит: «А ты не хотела бы сама сыграть Аксинью?» — «Нет, — говорю, — мне Наталья нравится». Тогда на экраны только вышла картина «Неоконченная повесть», где врача сыграла Элина Быстрицкая. Мне фильм понравился, и я сказала Герасимову: «А есть достойная актриса! Вы смотрели фильм «Неоконченная повесть»? Она играет главную роль». Получается, это я предложила Быстрицкую на роль Аксиньи. Как потом рассказывала Элина, сама она в это время была в Париже на фестивале и от кого-то услышала, что Герасимов ищет Аксинью. Вернулась из заграничной командировки раньше срока (это из Франции-то!) и сама попросилась на пробы.
А Григория Мелехова должен был играть Александр Шворин. Это был молодой, здоровый, объективно красивый артист. Но его подвела дисциплина: один раз не явился на репетицию, другой раз был не в форме — и Герасимов снял его с роли. Я была в павильоне в тот день, когда на площадке появился Петр Глебов — кстати, коллега Шворина по Театру Станиславского. Он искал, где подзаработать, и режиссер по актерам Клавдия Ивановна пригласила Глебова на роль офицера — подыграть в общей сцене Игорю Дмитриеву, который пробовался на роль Листницкого. Ему даже реплику дали. И вот раз сыграли сцену, другой… Сергей Аполлинариевич спрашивает: «А кто эту реплику подает?» Клавдия Ивановна отвечает: «Это актер из Театра Станиславского». Так Петр Глебов вытянул счастливый билет.
Хотя Глебов и внешне-то не очень подходил: он был старше Григория Мелехова, у него нос «уточкой». А в кадре у Григория, как в романе Шолохова, «турковатый» нос с горбинкой. Поэтому зрители после выхода фильма Глебова зачастую не узнавали, что, конечно, обижало и огорчало актера. Наш художник-гример Смирнов всегда подолгу работал с лицом Глебова, а группа обычно сидела и «ждала нос». Идеальный грим удалось подобрать не сразу, он корректировался в процессе съемок. Все любовные сцены Аксиньи и Григория снимались до поездки на Дон. Потом мы уехали в экспедицию, а когда вернулись в Москву и посмотрели снятые ранее кадры — пришли в ужас! На экране Григорий не походил сам на себя, нос смотрелся грубо.
Пришлось все любовные сцены Аксиньи и Григория переснимать. В общем, с «носом Глебова» пришлось помучиться! Как-то снимали сцену, где мы с Григорием в арбе лежим. Идет первый снежок, и Мелехов признается: «Чужая ты какая-то, как энтот месяц, не холодишь, не греешь. Не люблю я тебя, Наталья, ты уж на меня не гневайся. Хоть и жалко тебя, а нет на сердце ничего. Пусто, как зараз в степе». После чего камера выхватывает безумные, наполненные слезами глаза Натальи. Снимали это ранней осенью. Накануне небольшой снег действительно выпал, но стремительно таял. Его остатки собирали в бороздах и через сито рассыпали на нас. Небольшой комок снега из этого сита выпал прямо на лицо Глебову. Нос сразу пришел в негодность. Пришлось восстанавливать грим и все переснимать.
— А у вас, напротив, грима было по минимуму…
— Никакого особенного грима не было, накладывали только тон — настоящие казачки не подчеркивали красоту косметикой. А в некоторых сценах и того хуже — меня буквально присыпали дорожной пылью. Не было у меня там возможности блистать. Зато гримеры мне шрам делали — тот, который остался у Натальи после попытки самоубийства. Сначала просто рисовали. Но, как пишет Шолохов, Наталье «шею-то покривило». И это надо было сыграть. Помню, как снимали сцену, когда я пришла к Аксинье: она стирает, а я попросила воды, пью, потом сажусь и говорю: «Ты отбила у меня мужа, отдай мне Григория, ты жизнь мою сломила». Тут Аксинья идет на меня, стряхивая с рук мыльную пену: «Мужа тебе, ах ты, гадюка подколодная!.. Да ты первая отняла у меня Гришку! Ты, а не я! Ты ж знала, что он жил со мной, зачем замуж шла?» Снимаем сцену, Быстрицкая на меня надвигается, я невольно отворачиваю голову… Герасимов командует: «Стоп!» Я досадую: «Сергей Аполлинариевич, зачем вы съемку остановили? У меня уже и слезы подступили к глазам!» — «Играешь-то ты верно, а куда твою голову потянуло? Кто тебе поверит, что Наталья пришла перекошенная и вдруг так развернулась?» И гримеры стали мне шрам не рисовать, а клеить — кожу стягивало, и я невольно склоняла голову и не забывала про свое «увечье». Сцены со шрамом снимали три дня, и под конец шея уже сильно болела от постоянного напряжения. Но зато зрители так нам поверили, что часто потом спрашивали: «А у вас шрам на шее еще остался? Покажите!» И чтобы избежать подобных вопросов, я стала на свои творческие вечера надевать платья с открытой шеей.
На самом деле шрам мог и остаться… Никто не догадался сделать муляж косы или хотя бы затупить ее для сцены неудавшегося самоубийства Натальи. Герасимов просто говорил: «Ты смотри, шею не порань!» Сперва были репетиции, чтобы я приноровилась, потом я бросалась на косу… После этого три дня болели все мышцы. Вот такой это был эмоциональный рывок — такое нервное напряжение! Даже в самой природе ощущалось какое-то остервенение — стояла небывалая жара, воздух раскалился до 56 градусов. А мы в закрытых блузках под горло, с длинными рукавами, в юбках с подъюбниками. Грим не успевали поправлять: у артистов моментально потели лица. Со мной в этом плане было легко — у меня лицо не «отмокает».
Снимали мы на хуторе Диченском, на реке Северский Донец — художники нашли невероятно живописные места. Дом Мелеховых — декорация, дом Аксиньи — декорация. А вот хата моей Натальи была настоящая — на хуторе нашелся дом, который полностью соответствовал шолоховскому описанию. Там все было: и плетень, и ворота, и закуток, где коса висела. А еще художники поставили церковь из фанерных листов на месте фундамента, оставшегося от разрушенного храма. Снаружи она смотрелась как настоящая, а внутри — деревянные леса. Местные бабульки потом плакали, просили, чтобы декорацию не разбирали, чтобы остался хоть такой храм.
Помню, в знойный полдень снимали сцену как раз у церкви: я выхожу после службы, крещусь, низко кланяюсь и иду через площадь. А возле церкви народ толпится: кто-то вошел, кто-то вышел, пацаны болтаются — их играли местные мальчишки. Один из них должен был под общий смех про Наталью сказать: «Она со свекром спуталась, стало быть, через энто самое Гришка и убег с дому». А Боря Новиков, который играл моего брата, должен был сплетнику по загривку дать со словами: «Говори, да откусывай!» И эта, казалось бы, простая сцена стала настоящим испытанием! Жарища, я в который раз уже кланяюсь, прохожу, а мальчишки или засмеются раньше времени, или заранее начинают смотреть на Борю Новикова, еще до того, как он что-то сказал. И вдруг, когда вроде все пошло хорошо, Новиков, одурев от жары, путает текст: «Ты говори, да закусывай!» Герасимов всерьез разозлился: «Привык закусывать? Может, уже закусил сегодня?» А Боря действительно был любителем «расслабиться» — это его в итоге и погубило... Опять пришлось снимать все сначала!
— А как снимали ту самую «сцену проклятия», с пробы которой для вас все начиналось?
— Самое удивительное, что Герасимов, который все репетировал тщательнейшим образом, памятуя, как я сыграла эту сцену на пробах, больше со мной ее не проходил. Он знал, что я актриса двух-трех дублей, поэтому сыграю на пределе возможностей. Для съемки этой сцены нужна была гроза, а лето выдалось засушливое. Прикидывали, как будем снимать с поливальными машинами, но где взять темное небо? Уже думали, что придется обойтись без этого эпизода. И вдруг синоптики обещают грозу. Когда приехали на площадку, над нами действительно было страшное предгрозовое небо. Вполголоса несколько раз проговорили текст, расставили поливальные машины и приступили к съемке. Сначала идет наш диалог со «свекровью» в поле на иссушенной земле. Потом я, обращаясь к небу, проклинаю Григория, и начинает хлестать дождь — это нас стали поливать из трех брандспойтов, чтобы в кадре смотрелось эффектнее. Поэтому еще дубль при всем желании сделать было невозможно — земля и костюмы были мокрыми. И только когда мы сели в машину, пошел дождь! И какой! Сильнейший ливень. Как будто сам Бог дал нам и это небо, и гром в этот день.
— «Тихий Дон» известен не только на родине. Вы за границу ездили представлять фильм?
— С первой серией «Тихого Дона» меня отправили во Вьетнам. Летели мы через Китай. Тогда у нас отношения с этой страной были напряженными. В Пекине в посольстве был показ, картину приняли хорошо, но сдержанно. Нас предупредили, чтобы в городе мы ни в коем случае не садились на рикш: это могло быть расценено как знак высокомерия со стороны советских. В гостинице рано выключали свет — в стране экономили энергию. В общем, чувствовалось некое напряжение…
Когда мы вышли из самолета на трап в Ханое, увидели море голов — это были люди, которые специально приехали нас встречать на аэродром. В Китае ничего подобного не было, а тут — как будто космонавты или инопланетяне прилетели! Мы были первыми советскими посланниками, поэтому сам президент Хо Ши Мин принимал нас в резиденции. Это было в Ханое, а на юге страны шла война с французами. Летняя резиденции Хо Ши Мина оказалась скромной, как будто прозрачной, из тонких легких досок. На втором этаже хозяин показал нам свой кабинет: «Здесь я работаю, а здесь сплю» — и указал на плетеный диванчик с рогожкой на нем. Так скромно он жил. Потом был дружеский обед в нашу честь, президент держался очень просто, по-свойски — произвел на нас самое радужное впечатление. Меня он называл Зина Хонг, что в переводе означает «роза» — это самый большой комплимент женщине во Вьетнаме.
Потом у нас была недельная поездка по стране, мы встречались с шахтерами, со строителями канала, который пересекал границу с Китаем. Прямо в поле сидело пять тысяч человек, человеческое море уходило за горизонт. Мы выступали на специально выстроенной сцене, подсвеченные мощными фонарями. Это было незабываемо! Люди очень живо на все реагировали. У нас с первого дня был прекрасный переводчик Каотуи, а мы его звали просто Туйчик. Он так блестяще переводил. Юмор, малейшие тонкости — зрители, судя по реакции, улавливали все.
В Ханое в гостинице я спала под балдахином, края которого заправлялись под постель: ни один комар меня не беспокоил и спала я крепко. Однажды под утро просыпаюсь оттого, что слышу разговор. Вижу людей, они стоят у моей кровати и тихо что-то лопочут на своем языке. Среди них узнаю Туя. Он говорит: «Извините, мы пришли вас разбудить. Мы хотим заказать вам вьетнамский костюм. Для этого надо поехать в город, купить ткань и сделать замеры у мастера». Поехали, в магазине я выбрала белую ткань на штаны и малиново-красную на верхнее платье. Портной жил на улице, состоящей из каких-то глиняных времянок. Вместо дверей — просто проемы, окна тоже без стекол. Мы вошли к портному, он стал снимать с меня мерки. Когда закончили, я повернулась к «окну» и увидела, что на улице собралась толпа народу! Всем было любопытно, какой у меня рост (167 сантиметров), какое я заказала платье…
Спустя 25 лет мы снова оказались во Вьетнаме в составе делегации. Шли по улице и вдруг услышали крик: «Зина Хонг!» Какой-то мужчина бежал к нам. По-русски не говорил, но с нами был переводчик. Оказалось, это зритель, видевший меня четверть века назад! И он хотел выразить свой восторг. Это было невероятно трогательно... Сейчас, когда я с издательством АСТ работаю над книгой воспоминаний, многое всплывает в памяти. Фильму «Тихий Дон» больше 60 лет, а как будто мы снимали вчера. Да и о других съемках, режиссерах, партнерах есть что вспомнить. Надеюсь, книга получится интересной…
Статьи по теме: