Молчание Юрия Олеши. Автор легендарных «Трех толстяков» предпочел молчать 20 лет, но не сказать ни слова фальши
Но почему же сказка «Три толстяка», сочиненная в 25 лет, и роман «Зависть», завершенный в 28, так и остались двумя главными произведениями Олеши, изданными при жизни? Все-таки судьба отмерила ему 61 год
Автор легендарных «Трех толстяков» знал, что не может «говорить ниже определенного уровня». Поэтому когда его творчество «блокировали», он просто молчал. 20 лет.
— Эй, газеты! — крикнул он, высунувшись из окна своего номера на втором этаже одесской гостиницы.
— Это откуда вы высовываетесь? — удивился пожилой торговец-еврей.
— Старик! Я высовываюсь из вечности...
Произошла ли эта история на самом деле или была выдумана писателем-фантазером, только анекдоты и легенды о Юрии Олеше ходили еще при жизни. Даром, что большинство современных читателей знает его по «Трем толстякам» (и то, скорее, — по фильму незабвенного Алексея Баталова). Чуть меньше слышали про «Зависть».
Настоящим же открытием таланта Олеши для многих ценителей стала вышедшая после смерти автора книга «Ни дня без строчки». В конце 1990-х доработанная и переизданная как «Книга прощания». Сделана она была из дневников, записок, размышлений, воспоминаний. Мастерски собранные литературоведом Громовым воедино, они представляют собой жизнь и творчество писателя, описанные языком художественной прозы. В них, отмечали критики, «сливаются биография автора и биография века».
Но почему же сказка «Три толстяка», сочиненная в 25 лет, и роман «Зависть», завершенный в 28, так и остались двумя главными произведениями Олеши, изданными при жизни? Все-таки судьба отмерила ему 61 год.
Да, видел он «Потемкина» — броненосца, вставшего на рейде в одесском порту, — многие тогда опасались, что начнется обстрел города. Застал Великую Октябрьскую революцию и гражданскую войну. В 1919-м похоронил сестру Ванду. Однако сам не пострадал и вскоре покинул голодающую Одессу ради Харькова. Работал журналистом, писал стихи. Потом перебрался в Москву, где под псевдонимом «Зубило» сочинил больше 500 фельетонов для газеты «Гудок».
Чудом, но все-таки избежал репрессий, потеряв многих друзей, в том числе Бабеля и Мейерхольда. Во время Великой Отечественной эвакуировался в Ашхабад и благополучно вернулся в Москву, хотя, потеряв право на жилплощадь, обитал у Эммануила Казакевича.
Судьба хранила его. Для истории страны. Для русской советской литературы. Даром, что испытывала на прочность, конечно. Хлестала. Измывалась.
Ведь что такое для писателя быть живым, здоровым... и при этом — не иметь возможности печататься? Да та же смерть! Только медленная. Когда хвост отрубают по кусочкам...
В 1934 году на первом съезде советских писателей Юрий Олеша устроил скандал. То есть, мысли у него, наверное, такой не было. Но выступление получилось... печально-обвинительным. Он говорил о судьбе интеллигенции. А себя назвал «нищим, у которого все отнято»... Потомок обедневших польских дворян, после революции Олеша не эмигрировал с родителями в Польшу, а с воодушевлением воспринял новую жизнь. Он был популярен — его пьесы ждали в лучших театрах страны.
Но в середине 1930-х мечты рухнули. Аресты, расстрелы, высылка друзей... Происходившее в стране угнетало его. Он был, мягко говоря, разочарован. Руки опускались. Да и власти постарались. После скандальной речи на съезде Олешу перестали печатать, его имя было запрещено упоминать официально. И эта блокада длилась долгих 20 лет — половину сознательной жизни, когда можно было еще столько сделать!
Писатель начал выпивать. Хотя и пытался работать, чтобы выжить. Писал сценарии к фильмам и мультикам, делал театральные инсценировки. Некоторые повести и рассказы так и остались незаконченными. По большому счету Олеша молчал.
Спустя много лет Фазиль Искандер напишет: «Молчание порою требует от писателя не меньшего мужества и таланта. Просто писатель чувствует, что не имеет права говорить ниже того уровня, на котором говорил и писал раньше. А сказать лучше, больше — он чувствует, что пока не может. И предпочитает замолчать совсем. Я говорю о внутреннем контроле, отказе публиковать написанное. Как у Олеши, например. У Ахматовой это было. Годы молчания по своему собственному счету».
В середине 1950-х запрет на издание произведений Олеши сняли — он ощутил новую волну популярности. Но здоровье было уже подорвано алкоголем — его все чаще видели в ресторане. Угощали более удачливые коллеги.
Написать роман или повесть Олеше уже было не суждено. Шутка ли — к «Зависти», считающейся его лучшим произведением, он сделал 300 вариантов начала. А выбрал 301-й.
«Олеша — один из тех писателей, которые не написали ни единого слова фальши, — заметил однажды Эммануил Казакевич. — У него оказалось достаточно силы характера, чтобы не писать того, чего он не хотел».
«В конце концов, неважно, чего я достиг в жизни, — важно, что я каждую минуту жил», — подвел итоги Олеша. И, наверное, он был в этом признании честен...