Невыносимая нормальность бытия

25 июня в Москве завершился инклюзивный театральный фестиваль PROLIVE Dance. Незадолго до этого «Культура» побывала в закулисье театра особых людей «Круг  II», создатели которого говорят: «Мы не занимаемся реабилитацией — ​мы занимаемся любовью». И интегрируют «нормальных» — ​к «особенным», доказывая, что «про красоту можно всем».

«Почему я живу? Вы меня спрашиваете? Откуда мне знать. Нет-нет, я бы с радостью, но, честное слово… я не знаю ответа. Но продолжаю жить. Продолжаю жить безответной жизнью».

Это монолог Марины Козловой, которым открывается триумфальный спектакль «Отдаленная близость» — ​за него «Круг  II» в 2014-м получил «Золотую маску». В основу работы легли девять текстов, написанных людьми с различными нарушениями развития — ​посетителями «особых» форумов, пациентами больницы имени Алексеева (бывшей Кащенко). Свое имя позволил раскрыть только один из авторов. Остальные не решились: «Вы что, все подумают, это бред сумасшедшего!»

«Мы все немножечко ку-ку», — ​так встречают в театре. В коридоре на меня налетает Павел Журавихин, 32-летний актер, которого я вижу впервые: Паша сообщает, что девушки ему нравятся с пятнадцати лет, дарит поцелуй и просит «телефончик». Паше — ​хорошо, я — ​не понимаю, куда попала. Нормально, да?

Интегрированный театр-студия «Круг  II» более двадцати лет играет по другим правилам, пытаясь найти смысл жизни в отдельно взятом помещении на 4-м этаже бизнес-центра на Кожуховской.

— Да, мы пытаемся изменить этот мир, — ​говорит ведущий специалист «Круга  II» Лена Осипова: говорит со знанием дела и лишь крохотной щепоткой иронии. — ​Мы — ​Пинки и Брейн, лабораторные мыши из мультика — ​одна суперумная, а вторая идиотка, — ​которые каждое утро начинали с покорения мира. Просто нас здесь таких больше семидесяти. И мы все немножечко ку-ку.

Я пришла в театр. Смотрела спектакль, сидела на репетиции, пила чай, потом кофе. И все время спрашивала себя: «И я тоже?»

Что такое любовь?

Узок круг посвященных: у «Круга  II» нет своей сцены, представления проходят на различных городских площадках, чаще всего — ​в ДК спального района по Филевской ветке. Зрители — ​на трех передних рядах: мамы, бабушки, незанятые актеры и те, кто пришел в первый раз. Сегодня дают «Алхимию чувств»… В финале воздушного спектакля — ​почти без слов, по мотивам собственных историй ребят — ​на гимнастических полотнах в ослепительном белом свете кружится цирковая из «Карандаша», приглашенная актриса. И можно думать о происходящем что угодно, ведь подстрочника нет. Например, что из плена этих полотен рождается душа — ​и разрывается потом от боли.

В следующем эпизоде, подойдя вплотную к краю и обращаясь к трем рядам, актер Греков от лица Андрея Грекова и своего персонажа произносит: «А вы знаете, что такое любовь? Вот и я не знаю».

И я.

После спектакля иду на репетицию особого театра, чтобы увидеть лауреатов «Золотой маски» без грима. И узнать, что «инвалид — ​это тот, кто никому не нужен».

И ни граммом больше. Все остальное — ​просто запись в медкарте.

Джуди Гарленд и другие мыслители

Поперек комнаты натянут черный лоскут с прорезями, в которых поочередно являются кисти, голые руки. Растопыренные, по-птичьи длинные, как будто с дополнительной фалангой, изогнутые пальцы ощупывают пространство, тянутся к зрителю. Наконец, в прорезях тьмы «вывешиваются» головы. За черным квадратом оказывается театр людей. Станиславский, Кикита, Маринейра, Семеныч, как шутливо зовут их тут, и еще одна висящая голова — ​Андрей Климак, клоун Славы Полунина.

В круге света, падающего из окна в большой репетиционной, у меня на интервью — ​Маринейра, актриса Марина Козлова: «Вот вылепил же Бог человека!» — ​пиарщик театра Дима Петухов цитирует над ней Гоголя и едва ли не потирает ладони от восторга. Он в труппе — ​год. После целой жизни — ​в банке.

Марина, светящаяся рыжим («Наша Джуди Гарленд!» — ​вновь комментирует Дима), говорит: «Из всех ролей мне больше нравится изображать Гения». Маринейра — ​гений этого места. Белокожий ангел звездного состава театра, старожил.

— Я очень впечатлительный и любвеобильный человек, — ​признается Марина. — ​Бывает, у меня руки ледяные от страха, а бывает — ​дикий восторг. Когда стесняюсь и боюсь выходить на сцену, то представляю себе, будто я кто-то другой. Например, Фредди Меркьюри, или Элвис, или Вуди из «Истории игрушек». Или даже Олег Табаков. И тогда — ​все хорошо. Если сказать одним словом: Марина Козлова — ​жизнерадостный человек. А вот Паша Журавихин — ​сложный.

Марина, Паша (который успевает еще раз чмокнуть меня и снова попросить телефон) и другие сложные люди в театре объединены в группу «Мыслители», перед ними по возрасту идут «Деятели», «Путешественники», «Исследователи», «Первооткрыватели» и «Игроки». Для «Мыслителей» игра — ​настоящая работа, в этом году они даже регулярно получали зарплату (дай Бог здоровья грантам). Остальных участников «Круга  II» в студию приводят на занятия мамы. Группа «Родители»… С ними тоже работает режиссер Афонин: «Человека очень сложно убедить в том, что можно быть счастливым просто так. И что дотянуть до нормы — ​отнюдь не означает признать личность».

На стул, стоящий в круге света, — ​солнце за окном движется тоже словно по кругу, — ​после Марины садится 18-летний Даня. Высокий, со стильным хаосом на голове, он с акцентом рассказывает, что родился в Швейцарии, что учился плохо и травили в школе. Вспоминает, как был зол на всех настолько, что однажды сломал кому-то очки. У него не было друзей, он не смог никуда поступить и приехал к бабушке с дедушкой в Москву в надежде обрести смысл жизни. И увидел здесь, что «не все люди одинаковые — ​богатые, красивые и ужасные, — ​а бывают и другие».

— Теперь мое будущее стало светлым: я актер, — ​уверен Даня. — ​Или пойду работать в кафе, начну писать стихи.

«А что, если Бог и задумывал их такими?! Что тогда?» — ​никак не унимающийся Дима Петухов подводит ко мне «мыслителя» Станковского. Тот в ходе беседы станет делать такой выразительный фейспалм, что я все время буду пытаться уловить его камерой своего телефона. «Раньше со мной никто не разговаривал про мои мысли, даже не спрашивал, как дела. Только «эй, там!». А тут, в театре, выяснилось, что я интересный человек…» Леше сорок, 16 лет отработал медбратом в поликлинике, помогал неврологу — ​собственной маме: «Я всегда выходил из дома вовремя, но на работу приходил иногда на час позже». Когда обе ставки сократили, мама вышла на пенсию, Леша — ​в никуда. Не хотел жить. Попал в театр. Теперь сидит улыбается. В спектакле «Суфийские мотивы» этот сюжет отыгрывается так: Леша говорит со сцены: «Раньше я был медбратом, но меня уволили. Я подумал, что жизнь моя кончилась, но, оказалось, это — ​свобода».

Пиарщик Дима Петухов, в репетиционной стоящий спиной к окну и рисующийся темным силуэтом, усмехается: «А ведь Алексей про меня рассказывает — ​на 65 процентов!..» Разница в том, что Диму сократили из столичного банка, после того как он пережил смертельную болезнь и перенес операцию на сердце.

А вдруг и правда Бог задумал их такими? Что если ни в ком нет ошибки? Ни в рыжих, ни в темных, ни в светлых, ни во мне, ни в Маринейре, ни в Петухове — ​«мальчике из хорошей московской семьи», любителе изящных искусств, натасканном родителями на финансовый вуз, которого в 44 года уволили из крупного банка, вроде как сломав ему карьеру?.. «Раз так, пойду помогать инвалидам!» — ​разозлился Петухов. И пришел «помогать инвалидам» в «Круг  II». «И увидел в них — ​себя».

«Нет диагноза — ​есть судьба», — ​объясняет худрук театра Андрей Афонин. Судьба и то, как мы ее принимаем. Я иду в другую комнату, там вот-вот начнется занятие Афонина с родителями актеров. По дороге Паша снова просит мой телефон и наконец его получает.

«Они раздирали мне лицо»

В комнате, где режиссер Афонин реабилитирует родителей особых детей к их собственной жизни, идет речевой тренинг перед театральным занятием. Мамы актеров «Круга  II» репетируют премьерный спектакль: в его основу легли их личные семейные истории. В окне 4-го этажа открывается панорама на индустриальную Кожуховку и заваливающееся за Москву летнее солнце. В этой декорации несколько мам в носках с резиновыми присосками салят друг друга, лают в ухо, замедленно ходят в рапиде, показывают язык и по очереди произносят: «пир-пер-пар», «ажи-ажа-ажо-ажу». Самое осмысленное, пожалуй, «анальгин-анальген-аналган-аналгон». Интегрированное пространство… Обратная инклюзия — ​когда и «нормальным» находится место рядом… друг с другом. На горизонте загорается алым ряд высотных новостроек, через час окончательно устанавливается холодное голубое и розовое. А нормальные женщины продолжают свой театр.

«По всей стране ходят люди с большим интеллектом», — ​говорит Кикита в «Школе навыворот», в сцене, где головы вывешиваются из прорезей черного квадрата. Никита — ​сосредоточен, серьезен, с огромной головой. С таким большим интеллектом очень сложно по жизни. Практически невозможно стать счастливым.

— Не знаю, как другие нормальные, а я себя нашла только тут, — ​улыбается Лена Осипова. 14 лет назад она была студенткой, завалившей сессию: «Преподаватель отправила меня на пересдачу — ​и в «Круг  II», волонтером: «У тебя, Осипова, явно смысла в жизни не хватает». Лена училась (и выучилась) на клинического психолога — ​а стала музыкантом, художником по костюмам, композитором, сценографом и режиссером.

— В первое лето поехала с ребятами в лагерь, еле выдержала физически: они висли на шее, тяжелые, люди с сенсорной непереносимостью раздирали мое лицо… Я же приближалась к себе.

Лена наливает мне кофе и знакомит с театральной кухней:

— Мы рассказываем здесь истории, которые могут произойти с любым. Ведь все, независимо от психостатуса, находятся в пространстве между «пришел» и «ушел», и каждый хочет понять, а что же все-таки между? Что делает нас людьми? И тут не нужны роли — ​достаточно метафор, ибо одно порой болит у меня, у вас, у Семеныча, который в спектакле «Родина» сразу и Одиссей, и Христос, и Минотавр. Мы не драмтеатр, мы — ​постдрамтеатр, мы вынимаем типажи из людей, внутри же много чего спрятано. Пусть все и притворяются нормальными, уверяют, что жизнь удалась, работают в банках… Хорошо одного хотя бы выцепили, — ​Лена оборачивается на Петухова, который ест из пластикового контейнера салат. — ​Мы не занимаемся реабилитацией, мы занимаемся любовью: потому что если тебя только лечат, а не любят, ты не выживаешь. С наших спектаклей люди выходят немного исцеленными — ​просто, наконец, отпускают соломинку собственной нормальности.

— Реабилитация — ​это то, что ты получаешь. Искусство — ​то, что отдаешь, — ​напротив панорамного окна садится режиссер Афонин, и я двигаю стул, чтобы уйти от контрового света и увидеть человека. — ​В театре каждый начинает меняться. Но не каждому родителю оказывается нужен этот новый человек, претендующий на собственную свободу — ​и вообще на статус отдельной личности, готовой самостоятельно творить мир, новые эстетические ценности. Ведь тогда уходит смысл из жизни родителя, у которого она сначала, с появлением особого ребенка, рухнула, а затем выстроилась вокруг его спасения, подтягивания к норме, попытки втиснуть в требования социума.

«Не взваливай на плечи то, что не сможешь унести», — ​напоминает Кикита на репетиции «Школы навыворот», забывая закрыть после реплики рот…

Человек в поисках смысла

— Мой путь начинался в клубе «Семья». Из него позже вышли многие христианские подвижники, творческие люди, педагоги, оказавшие влияние на различные социальные процессы 90-х, — ​вспоминает Андрей Афонин. — ​Это был период перестройки, страна и люди менялись до неузнаваемости. Я ушел с филологического факультета МГУ в Московскую духовную семинарию и одновременно попал в группу Натальи Поповой, которая начинала заниматься детьми с инвалидностью. Помнится, тогда к нам заехал Жан Ванье, основатель «ковчегов» — ​общин-поселений для людей с психиатрическими диагнозами. Я сказал ему, что боюсь своей первой встречи с ребятами, не знаю, как вести себя, и Ванье ответил: «Подойди, посмотри им в глаза, обними, выйди вместе с ними в сад. И поймешь, что надо делать».

Андрей Афонин, не ставший ни священником, ни филологом, человек в поисках смысла и альтернатив, сделал все, как велел Ванье. Он увидел сад по направлению взгляда другого человека. Позже в саду вырос «Круг». Который вобрал в себя тех, кому не тесно рядом с иным, кто может позволить быть рядом другому и способен вынести эту свободу. А сам Афонин окончил, наконец, вуз — ​театральный.

— Равные возможности в нашем понимании означают не равный доступ к благам, а равную возможность выражения себя. По-настоящему инклюзивное общество — ​то, где каждый видит красоту по-своему и объясняет ее на своем языке, — ​продолжает режиссер. — ​Мы не только даем возможность самовыражения художникам с иным взглядом, но и обществу также предоставляем шанс включить это особое видение в свое представление о прекрасном… Ведь пока вы думаете, что человек с инвалидностью не может про красоту, пока не видите ничего, кроме навязанных мейнстримом стереотипов, то будете продолжать одобрять лишь то, что требует от вас вкус, сформированный подсознательно. И все «не такое» будет автоматически выбраковываться на периферию. Мы ведем борьбу за признание человека с особенностями — ​творцом. А не за то, чем озабочены социальные службы. Потому что инклюзия нужна всем. Людей с инвалидностью становится больше благодаря развитию медицины и техники. Наше взаимопроникновение все теснее, но для таких людей нет социума, где они могли бы реализоваться как личности, а не иждивенцы. Через какое-то время число их вырастет настолько, что рухнет система соцобеспечения, а сами они станут маргиналами. Здесь, в «Круге  II», мы отрабатываем модель, которая поможет этого не допустить.

«Мы — ​Пинки и Брейн, мы — ​Пинки и Брейн», — ​повторяет Лена Осипова.

Огромное рацио и слабоумная жажда любить.

Последняя сказка для Эвелины

«Тань, сделай меня», — ​год назад Яна обратилась так к хореографу спектакля «Алхимия чувств». И «Круг  II» ее сделал. Яну Савченко, режиссера театра особых людей, у которой в январе 2018-го погибла пятилетняя дочь. Возвращались из гостей на питерском поезде, Эвелине стало плохо: «Я звонила отцу, он врач скорой помощи, описала странные пятна на ее теле, он первый заподозрил менингит, но было поздно — ​нас не успели спасти».

И «Круг» сделал Яну. Она сыграла в спектакле саму себя, в эпизоде, включенном в сценарий уже после трагедии. Вся в белом, на гимнастических полотнах, в роли матери, потерявшей ребенка. Это Янина дочь появляется на сцене из столпа белого света. И уходит во тьму, скрываемая широкими пеленами, мгновение назад бывшими обычными пеленками. Рождение и агония — ​и это вечное «а что между?».

— Эвелина часто приходила со мной на работу, я хотела, чтобы дочь увидела: люди могут друг друга любить, не делясь на здоровых и больных, — ​вспоминает Яна. — ​Она занималась художественной гимнастикой. И после ухода Эвелины ее педагог поставил этот номер с воздушными полотнами… Театр тогда просто спас, ребята закрыли меня собой. Они не знают слов утешения, но сделали это интуитивно. Там, где закончилась моя жизнь, я будто заново поняла, что, кроме боли, еще бывают и другие чувства. Алхимия… Они возвысили меня. И дали надежду на продолжение. Я выходила в роли на полотнах до третьего месяца беременности Леоном, когда уже сложно стало летать.

В прошлом году Яна опубликовала свои «Сказки для Эвелины». Иллюстрации к ним сделали артисты театра «Круг  II». Сказки в книжке идут в хронологическом порядке, именно так, как сочиняла их мама. Последняя — ​о великане, которого сначала все боялись и отвергали, а когда он спас девочку, полюбили и стали «слушать его истории о том, что делает нас людьми».

Круг второй, очерчивающий человеческое в человеке, отделен от остального четвертого этажа бизнес-центра дверью с прикнопленным изнутри объявлением: «Уважаемые участники! На той стороне этажа (за туалетами) — ​чужая территория. Пожалуйста, не ходите на нее!» И все равно они рвутся за флажки…

После театра в моем телефоне остаются портреты людей в круге света на фоне синей стены большой репетиционной. Я помню, что с другой стороны объектива — ​я. Но уже не уверена, что точно нормальна. Умозрительная граница, принятая за норму, стирается легко, как меловой круг июньским дождем… Я думаю об этом, когда в 10 вечера раздается звонок. Это лауреат «Золотой маски» Павел Журавихин. Я смотрю на экран и не знаю, брать ли трубку.

Фото на анонсе: Кирилл Соколов