ЧЕЛОВЕК - КИНОТЕАТР.

                                                                                  «Я мыслю, следовательно, я существую». Рене Декарт.

   Посёлок выстроили  в те времена, когда земля, как говорили старожилы, была ещё плоской, словно выпеченный блин. Круглой её сделали солнечные и звёздные лучи, обточив по краям, и превратив в шар. Жители посёлка тогда ходили только друг к другу, забредать на дальние расстояния не решались, так как боялись скатиться в бездонное звёздное небо, дышавшее пламенем и непроницаемой темнотой, в которой рождались и жили огненные чудовища,  управлявшие их жизнью. Рядом с посёлком протекала речушка. Она  стала превращаться в огромное, серебристое море, на равнине стали вырастать заоблачные каменистые бугры, похожие на горы, с узкими проходами, которые вели в потусторонний мир, из которого доносились проклятия на прожитую жизнь и крики о помощи. Но посельчане делали вид, что они не слышат их или говорили, что это шум от обвала камней или гул бурного водопада. Когда земля стала округляться,  посёлок оказался, словно в ущелье, зажатый между высокими буграми.

   Посельчане  часто болели, так как летом во впадине между буграми палила невыносимая жара, и, скапливаясь в горячее месиво, выпаливала людей, делая их хилыми с болезненными, слабыми мыслями и разборхаными чувствами, в которых днём за днём накапливалась смерть, разрушая их волю и желание жить. Зимой впадина забивалось снегом, который наносил ледяной ветер, вырываясь из-за бугров, и посельчане были вынуждены заколачивать все окна, чтобы спастись от жёсткого холода. Когда холода прекращались, и наступало тепло, они выходили из домов и долго присматривались друг к другу, чтобы   вспомнить и узнать лица. Весной впадину заливала вода, бурно стекая с бугров, нанося в дома  высокие слои грязи, от которых дома мокрели, воздух становился сырым, а в лёгкие помешалась слякоть, но жители посёлка привыкли, и ничего не думали менять, так как их воля была ослаблена бесчисленными болезнями

   Это продолжалось до тех пор, пока вода и ветер не стесали бугры, и посёлок вновь оказался на равнине, возле тихой речушки, берега которой были заселены  размашистыми широколистными вербами, которые отбрасывали тень в раскалённые дни. С того момента  прошло немало времени, и посёлок стал похож на современные  посёлки, которые сейчас можно встретить почти в любой области России. Этот посёлок так бы и остался неизвестным, как неизвестным остался бы и человек, с которым, как говорила большая часть посельчан, Бог сотворил чудо. Это были верующие, с которыми не соглашались атеисты и врачи, пытаясь навязать своё убеждение, что никакого чуда не было, а всё произошло естественным путём.

   Случилось это после того, когда семья Ангеловых: муж, жена и их десятилетний сын Сергей вернулись после отдыха на Азовском море, где они провели почти целый месяц, обогреваясь жаркими июльскими солнечными лучами, лёжа на горячем песке и подставив лицо солнцу. Они купались в тёплых волнах, которые заносили их даже за горизонт. Вдыхали  свежий просоленный воздух, который очищал их лёгкие от въевшейся поселковой пыли, ходили на прогулки в горы, взбираясь на самые верхушки, чтобы посмотреть на окружающий мир, который они не могли видеть, проживая в посёлке. Они поражались его широте и бескрайности не хотели возвращаться домой в его клочок.

Кристиан Гуеми

   Оказавшись дома, мальчик заболел. У него отнялись ноги, перестали двигаться руки. Ко всему прочему он стал терять зрение. В глазах  всё больше и больше накапливался туман, и мальчик стал видеть только очертания окружающего. Он попросил отца сделать ему маску из картона, но чтобы в ней были только отверстия для рта и носа, но не было отверстий для глаз. Когда отец спросил его, зачем ему нужна такая маска, мальчик ответил, что ему от этого будет легче, так как он стане думать, что окружающее он не  видит не потому, что слепнет, а потому что его лицо закрыто маской. Муж рассказал об этом жене, но она ответила, что перечить мальчику не стоит. Это будет  его расстраивать и ожесточать болезнь, которую она воспринимала, как живое, но злое существо, пробравшееся в сына, от которого можно избавиться, только  убив его.

   Когда мальчика выносили на воздух, к нему приходили соседи с яблоками, грушами, сливами, но, увидев мальчика в маске, кричали на родителей, что они под маской выращивают дьявола. Они не понимали, будучи простодушными, что дьяволу не нужна никакая маска, тем более картонная, что дьяволы не существуют, что то, что они принимают за дьяволов, есть проклятия и крики о помощи, всё ещё эхом доносившиеся с потустороннего мира.

      Отец и мать продали всё хозяйство, дом, чтобы насобирать денег и лечить сына, оставив себе  только небольшой деревянный флигель из двух комнат, в одной из которых находилась печь, которую они топили деревянными чурками и углём. Она занимала почти половину комнаты, в которой помещались  деревянный стол и грубо сколоченные  табуретки. В другой комнате стояли две железные кровати, которые отец принёс с мусорки и старинный  коричневый шкаф с небольшим количеством одежды.           Дощатый пол жена закрыла ряднинами, которые ткала ещё её мать, а  две стены завесила тонкими коврами с цветами, подаренными  на свадьбу. Огород отошёл к новым хозяевам дома. Они, поставив столбы, затянули пространство между ними колючей проволокой, так что оказалось, что семья Ангеловых,  как бы поселилась на островке, потому что с другой стороны также стояли столбы с колючей проволокой. Посельчане огораживались не со злым умыслом, а так было принято, чтобы на огороды не забегали приблудные собаки и не портили посаженное.

   Родители возили мальчика по больницам к врачам, которые кормили его таблетками, горькой микстурой, кололи. От многочисленных уколов его тело становилось, похожим на решето, через которое просеивают шелуху от подсолнечных семечек. Они ездили с ним в Большой Город к  известной гипнотизерше, жившей в трёхэтажном красивом кирпичном особняке, все стены с улицы которого были обвешаны громадными мраморными балконами с многочисленными ящиками для цветов, так что издали казалось, что это не особняк, а громадный цветник. Гипнотизерша  что-то бормотала   возле мальчика. Во время сеансов она часто засыпала под своё бормотанье, а когда её будили, она сердилась и говорила, что не спала. Она якобы  тайно беседовала с Апостолами Христа, чтобы получить совет и узнать, как они пылью и плевками слепых превращали в зрячих. Безногим калекам наращивали ноги, говоря им: возьми постель свою! встань и ходи! Отец и мать пытались поправить её, что такого в «Библии» нет, и Апостолы ноги не отращивали. Гипнотизерша кричала, материлась, обзывала их «нехристями», забирала у них все деньги, и они уезжали на вокзал, где выпрашивали у пассажиров деньги на обратный билет. В электричках их обзывали попрошайками, нищими, алкоголиками, бомжами, но они не ругались, не оправдывались, а благодарили, когда в ладушку выспалась мелочь. Они не стеснялись, не заливались краской на лице, потому что их душа была заполнена болью за сына, которую не могли пробить ни ругательства, не тыканья пальцами.

   Возвращаясь домой, отец брался за самую и грязную работу в депо: грузил промасленные шпалы, снимал потрескавшиеся и прохудившиеся рельсы, подкладывал новые, забивал костыли, чтобы заработать денег не новую поездку. Мать подрабатывала в депо уборщицей, подметая стружки и мазутные пакли. Часто они рылись в силосных ямах, где под сгнившим сеном находили чудом сохранившиеся бураки, которые они грузили в мешки, приносили домой, а потом продавали их соседям, как корм для коров.

   Насобирав денег на билеты в один конец, они не думали, как станут возвращаться домой, они уехали на  Дальний Север, где вокруг костра скакали разукрашенные и разодетые люди. Они били в какие-то  бубны, выкрикивали непонятные заклинания на чужом языке, который они не понимали, но верили в его чудодейственную силу, но ничего не помогало. Северные люди говорили, что они приехали в холодное время, а в это о время кровь леденеет, застывает и не слышит их голоса, не подчиняется им, поэтому им лучше приехать летом, тогда кровь будет тёплой и послушной.

   Некоторые посельчане давали свои бесхитростные советы, не помышляя о насмешках, а с твёрдой уверенностью, что это поможет. Они предлагали им обратиться к Великому Правителю, который даст распоряжение, чтобы их сына отправили в Космосе, где ноги не нужны, там летают, а с руками как-нибудь разберутся. Руки нужны на земле, чтобы работать. А в Космосе, что с ними делать. Отец и мать приглашали к нему его школьных товарищей, бывших друзей, но они приходили с бутылками водки, развязано хлопали его по плечу, садились за стол и, выпив, говорили: будь здоров! где наша не пропадала! Он выпивал с ними, болезнь, словно уходила в забытьё, душа наполнялась бывшими  цветами и красками, но, когда хмель пропадал, он видел всё тоже: неподвижные ноги и руки, и он отказался пить.

   Его родители обращались ко всем тем, которые якобы могли излечить чуть ли не все болезни, но болезнь не отступала. Она и не прогрессировала, а застыла, как бы на месте, словно чего-то ждала. Она оставила уже взрослого человека, ему исполнилось  около тридцати лет, наедине с самой собой, словно решив посмотреть, как он станет распоряжаться  своей  судьбой.  Он впал в отчаяние, тоску, которая не оставляла его ни днём, ни ночью, выгрызая остатки ещё не замутившегося ума и высыхающих чувств. У него стали мелькать мысли о самоубийстве, но что он мог сделать с недвижимыми ногами и руками. Он мог засунуть голову в решетчатую спинку кровати и свалиться на пол, но он был не уверен в результате, что это приведёт не к смерти, а только искалечит его, а взваливать новую ношу на родителей он не хотел. От бессилия он кусал губы, превращая их в кровавые  лохмотья, и  думал о том, что до конца жизни он будет вынужден  лежать на койке, с каждым новым днём погружаясь в темень слабеющим сердцем и слепнущими глазами. Он боялся, что мать и отец откажутся от него, но он боялся напрасно. Родители не оставляли его одного ни на одну минуту, никогда не упрекали, а говорили «сынок!», легонько поглаживая его бездвижные ноги, руки и протирая влажным, тёплым носовым платком скопившееся в уголках глаз слёзы. У него стало зарождаться чувство вины перед родителями, на котором стала вырастать злоба против самого себя. Он облегчил бы их мысли и чувства, так думал он, если бы смог уйти с жизни, но болезнь  почему-то не добивала его.

   В его сознании стали теряться названия знакомых вещей. Ему казалось, что его голова наполняется паутиной, в которой застревали мысли. Его воображение рисовало ему одинокого  умирающего человека, он слышал траурную музыку, слышал, как на гроб падают комья земли, как его засыпают. Это приводило его в ужас, который был настолько сильным, что забивал его  удушающим страхом, и он готов был тотчас же умереть, чтобы отделаться от навязчивых картинок смерти. Возможно, что всё так бы и произошло, если бы однажды он не подумал, что если его воображение рисует ему такие страшные картинки, то нельзя ли попробовать сформировать в своём сознании  иное воображение, которое рисовало бы ему счастливые картинки.

   Вначале эта мысль показалась ему не только не достижимой, но и сумасшедшей. Он готов был отказаться от неё, так как боялся, что к существующим болезням прибавится ещё и сумасшествие, и мать, и отец не выдержат, и отправят его  в психиатрическую  больницу с решётками на окнах, где исковеркается его сознание, и он примет мир сумасшедших за единственно правильный мир. То, что помогало ему ещё воспринимать себя, как  человека больного, но всё-таки, как  человека, было его сознание.  Мысль о психиатричке вызвала в нём ещё больший страх, чем раньше, но одновременно и убедила его в том, что мысль действенная. Она может перестраивать сознание.

   Он не остановился на этом, а стал рассуждать дальше, что болезнь не умертвила его, а создала в нём иную жизнь, которой не было раньше. Что всё его существо болезненное, но живое, что весь его организм не просто некая плотская конструкция, а состоит из невидимых ему живых существ, что каждое такое существо испытывает боль, страх, отчаяние. В противном случае, если бы этого не было, то он и сам бы не погружался в болезненные ощущения. Этим существам, как решил он, нужно показывать в своём сознании светлые, а не мрачные картинки.

Артур Брагинский

   Он снял маску и начал часто смотрел в окошко, но видел только тусклый свет, он был тёплым и исходил из Солнца, с которым он  сравнивал своё сознание, но называл его крохой и маленьким солнышком, управляющим его телом. Его мысль была, словно карандаш, которым он пытался изобразить то, что хотел. Это было уже начальное изменение его сознания. Он стал вспоминать, как он отдыхал на море, но воспоминания улучшали его настроение, но почти не изменяли болезнь. Часами, закрыв глаза, но стал вырисовывать в сознании картинки с пылающим, величавым солнцем, которое выкатывалось из горизонта, распуская лучи по белоснежному небу и сверкающему морю. Он пытался вообразить, как он плывёт по морю, как взбирается по тропинке на гору, как его освежает солёный свежий утренний воздух.

   Сначала это были всего лишь тёмные пятна в его сознании, которые приводили его в отчаяние, и он терял надежду. Но чем больше он пытался, тем больше светлели пятна, на фоне которых он начина видеть то, что хотел. Его, не двигающиеся ноги и руки, начинали шевелиться, когда в его сознании зависала картинка, что он плывёт или кувыркается в воде. Он чувствовал запах сирени за окном и рисовал мыслью, как срывает сирень, и руки слегка тянулись к окну. Свет пробивался в глаза, когда в тёмном пятне высекалось солнце. Он стал понемногу вставать с постели, когда мысль рисовала ему пробежки по берегу моря, на кромках которого оседала пушистая, белая пена.  

   Не ведая, какие они эти существа, из которых он соткан, он разговаривал с ними, как с человеками. Убеждал их помочь ему, не допускал сомнительных и болезненных мыслей. Он стал понимать, что мысль реагирует на каждую команду, приказ, но она в состоянии выполнять только то, что ей под силу, что бесполезны команды и приказы, которые ей не под силу. Она будет пытаться их выполнить, но тем самым  только исковеркает и исказит сознание. Он учился управлять своими мыслями, пытаясь никогда не побуждаю их к невыполнимому и недостижимому. Он понимал, что мысль в состоянии создать иллюзию о том, что человек может летать, но она никогда не сможет оторвать его от земли, и если эта иллюзия станет навязчивой идеей, то это  может довести человека даже до безумия.

   Он чувствовал и обратную связь со своими мыслями, когда в сознании разворачивалось даже то, что он никогда и не видел. Он рассказывал своим мыслям о том, что они долго болели, что он хочет вывести их с болезни в новую жизнь, наполненную теплом и светом. Что их молодость не исчезла, что они такие же сильные, здоровые, бодрые, задорные, какими были и раньше, что это временно накатившаяся болезнь, которой они случайно поддались, но это поправимо. Для этого требуется воля и желание. Своими картинками в сознании он, словно показывал им свой созданный говорящий фильм, а их считал зрителями, которые смотрели его фильм и радовались, глядя на серебряное, покрытое лёгкой рябью море и  величавое солнце, поднимающееся из-за горизонта в свежий просоленный воздух.

   Иногда он рисовал в своём сознании забавы детства: игры в цурки, стрельбу из рогатки по консервным банкам и ощущал, как его сердце начинало сильно биться, а из глаз исчезал туман. Он создавал картинку первой школьной любови и чувствовал, как  бурлила кровь. Как он ходил с отцом на праздники, и в душе радовался, когда в сознании всплывали шумные  демонстрации, песни посельчан и звуки духового оркестра. Как играл в школьном ансамбле на кларнете «Маленький цветок», полонез Огинского, он слышал их мелодию, как воровал яблоки в колхозном саду, как бегал в балки за ландышами и подснежниками... Он разыгрывал своей мыслью в сознании те сказки, которые успел прочитать, пока его не захватила болезнь. Он пробивался в своё прошлое, собирая среди болезни  кусочки живого, вытаскивал и очищал их от замертвевшей накипи, с упорством  человека, задыхающегося от жажды в пустыне, но с желанием найти оазис! Во чтобы то не стало, но  найти.

- Я вылечусь, - говорил он отцу и матери.

- Конечно, вылечишься, - отвечали они.

   Он был убеждён и верил, и его вера передавалась им. Они тоже верили и старались не допускать мысли о его смерти. Это было неразрывное единство, в которое не проникал   дух неверия.

   Порой своими часовыми лежаниями с закрытыми глазами он нагонял на отца и мать страх и они, видя его неподвижность, думали, что он умер, но их страх проходил, когда он начинал говорить. Его хриплое дыхание постепенно начинало становиться чистым и свежим. Глаза ясными и зоркими. Окружающее всё больше и больше прояснялось перед ним. Он воспринимал отца и мать, ухаживавших за ним, не как тёмные тени, как это было раньше, а как постаревших, уставших, любящих. Они не отказались не за один десяток лет его болезни от него, а отдали свою молодость  старости ради него, чтобы болезнь не выбросила его из жизни.

   Однажды отец и мать, зайдя  в  комнату со старинным коричневым шкафом, чтобы сменить постельное бельё,  испугались, увидев стоящего возле окна  человека, которого они приняли за незнакомца, но этот незнакомец был сильно похож на их сына. Новость пролетела по посёлку, никто не поверил, но все захотели увидеть его и убедиться, что слух о его выздоровлении не обман. Они поверили и убедились, но каждый объяснял его выздоровление по своему, как по своему в своё время посельчане говорили о проклятиях и помощи, которые долетали до них из потустороннего мира, а его слова, что он излечился собственными мыслями, воображением и любовью своих родителей никто всерьёз так и не принял. А он понял, что невозможно излечить человека и стать человеком,  если у него пропало желание быть человеком. Его можно зазомбировать мыслями,  словами, лекарствами и сделать из него бездушное существо, слепо исполняющее чужую волю, любые  приказы, команды, но только не человека, страдающего и любящего, наполненного жаждой  жить...