95-летняя Стефания Станюта в интервью «Комсомолке»: «Помню, как царь приезжал в Минск»

Так получилось, что последнее интервью в своей жизни Стефания Станюта дала «Комсомолке». Это было 15 лет назад. Легендарная актриса уже практически не выходила из дома, но, помню, была в отличном расположении духа, в прекрасной памяти, прихорошилась для фотосъемки, снимал ее в тот день именитый фотограф Юрий Иванов. Через полгода после нашей встречи, в ноябре 2000-го, легенды не стало. Сегодня мы решили повторить отрывки из ее последнего интервью.

«При польской власти я получила первые деньги за выступление»

- Стефания Михайловна, вы пережили все поворотные вехи истории ХХ столетия. Многое ли запомнилось?

- В начале 20-х в Минске было много кружков. По всему Минску висели объявления: записывайтесь в такие-то кружки. И я сразу записалась - и в хоровой, и в танцевальный, и в драматический. Ходила и участвовала в концертах, все бесплатно, на энтузиазме. Что меня привлекало? Был сильный национальный дух. Мы читали белорусские стихи, пели белорусские песни, танцевали. Я очень любила танцевать. И как-то втянулась, а у меня даже как будто способности какие-то были. Разучили со мной мазурку Веньявского. Помню свой наряд: юбка клеш, материал довольно плотный. Для гусар где-то из театральных костюмерных достали наряды, а юбка была моя собственная. Она была рыжевато-желтая, а я ее покрасила для этого случая в синий цвет. Конечно, неумело перекрасила, все в пятнах получилось. Воображаю, что у меня был за вид, но все-таки танцевала с двумя партнерами. Ну как же? Голубая гусарка с серебряными шнурами - я же не могу быть в рыжей юбке!

Мы выступали в Красном зале. Двухэтажное здание, по-моему, с балконом, на Подгорной улице - это теперь Карла Маркса. До революции он был Белым залом. Я очень хорошо помню, как мы гримировались. На стенах зала висели портреты вождей - Маркса, Ленина. Все они были красиво оформлены жатой красной бумагой. Мы отрывали кусочки бумаги и делали себе румянец. А потом жгли спички и делали себе брови.

- Жизнь в Минске в то время была размеренной, спокойной?

- Не всегда. Было время, что Советы отступили, и пришли поляки. Отец эвакуировался с работой в Москву. Он работал в коммерческой службе Любаво-Роменской железной дороги. А семья осталась. Мама каким-то способом к отцу пробиралась, имея при этом коммерческие выгоды, что ли. А что было делать? Польского языка не знаешь - нигде не устроишься. Вот она и возила не то соль, не то что-то другое в Москву, и на эти деньги мы жили.

А при польской власти я получила первые деньги за выступление. В то время уже было «Беларускае таварыства драмы i камедыi». Как назывался спектакль, не помню, но помню, что главный герой загадывал желания и все они исполнялись. И вот после его реплики «Запалiць бы люльку!» выходила я. На пальчиках, в пачке из жатой бумаги канареечного цвета, в трико, которое сделано из двух пар чулок, с длинными распущенными волосами. Делала арабеск, застывала в этой позе и подавала трубку. И за это получила два или три злотых. Мама была очень довольна.

- Какие черты довоенного Минска особенно запали вам в душу?

- Я помню фонарщика, который по вечерам зажигал газовые фонари, а с рассветом тушил. Тротуары были деревянные. Конка ходила - вагон на рельсах, запряженный лошадьми. Я сама ездила на конке в клинику в Троицкое предместье. Мне нравится, как его сейчас отделали, и знаете, я не помню, каким оно было в те времена, может, и не таким красивым. Помню, что рядом с ним были татарские огороды и мечеть.

- А в войну вам на фронте приходилось выступать?

- В начале войны мы ждали, что нас возьмут на фронт, но не взяли. Хотя как-то под Гомелем, в Новобелице, мы выступили. Тогда там Рокоссовский стоял. «Прымакi» мадам Рокоссовской почему-то очень не понравились.

В Минске сразу после войны всего несколько зданий уцелело - Дом офицеров, ЦК и, по-моему, Дом правительства. А так руины, остовы от зданий. С вокзала Комаровку видно. Но мы все равно были рады, конечно, вернуться.

- Современный Минск вам нравится?

- Я, во-первых, не узнаю окраин. Чижовка, Малиновка... Это же почти города! Так разросся Минск - удивительно! Но старенькие кусочки мне, конечно, дороги и милы по-своему.

«Как царь приезжал в Минск, помню»

- Стефания Михайловна, говорят, что Купаловский театр, в котором вы всю жизнь проработали, стоит на золотых монетах. Их туда вроде бы царь при закладке театра бросил.

- Получается, я работала на позолоченной сцене? Интересно! Я об этом не слышала. Знаете, эта история мне нравится. Но если бы так было, то уже бы выкопали их, эти монеты, народ у нас такой, доходчивый до всего. А то сейчас еще, поди, узнают, начнут копать...

А вот как царь приезжал в Минск, я помню. Меня отец устроил в церковно-приходскую школу, чтобы подучилась перед поступлением в гимназию. Мы были в первом или во втором классе, и нас повели на Соборную площадь - это раньше так называлась площадь Свободы. Там скверик был, бюст императора стоял, вот только жалко, не помню, чей точно. Выстроили нас перед домом губернатора. Император ехал по улице Ленина, тогда она называлась Губернаторская. Не то на фаэтоне, не то на автомобиле. Очень торжественно!

- Стефания Михайловна, ведь на 20-е годы как раз пришелся расцвет в творчестве многих белорусских классиков - Колас, Купала, Бядуля, Гартны. Вы встречались с ними?

- Конечно, и я хорошо помню эти встречи. По постановлению правительства способную белорусскую молодежь отправили на стажировку в Москву. Я тоже попала в эту группу. Представляете, мы жили в Москве на Красной площади в том здании, где теперь музей Ленина. Учились, делали всякие упражнения. Режиссер, помню, говорил мне: будешь хорошо репетировать, яблоко получишь. Я старалась. Не за яблоко, конечно. Кстати, на Красной площади тогда был маленький рынок, ходили лоточницы, носили прозрачную карамель, тянучки, маковки, цукаты. Я их очень любила.

Но я отвлеклась. Так вот, когда мы были в Москве, нас навещали Колас, Бядуля, Жилунович. У меня даже есть альбомчик... Когда-то была такая заведенка: каждая барышня имела альбомчик, в который для нее писали пожелания, стихи, высказывания. Якуб Колас своей рукой большое стихотворение туда написал, с посвящением мне. И этот дневничок у меня чудом сохранился. Он экспонировался одно время в музее Коласа. Долго у них гостил, а потом я сказала: «Дзядзька Колас, усё ж такi я хачу, каб ён быў са мною, бо надта дарагiя словы i малюнкi там для мяне». Какие-то странички в нем я вырвала, наверное, что-то такое было в нем, что не для чужих глаз. Я сама себе была цензором.

«Не влюблялась - не могла работать»

- Стефания Михайловна, вы удивительная женщина - в вас внутренний свет такой же яркий, как и внешний. Откройте тайну: вы часто влюблялись?

- Очень часто. И влюбляться считала обязательным, потому что это дает силы, это дает желание жить, желание творить, нравиться. Если я не влюблялась в режиссера, я не могла работать. Я тогда придумывала какие-то качества и прибавляла их ему.

- С мужем так же было - вы его «додумали»?

- Ну нет. Но у меня ведь три мужа было. Обо всех рассказывать? Первого звали Василий, мы вместе учились и вместе работали в театре. Помню, тогда в ходу были червонцы, и нам на свадьбу выдали от Комитета по делам искусств и дирекции театра по червонцу. Мы с Васей совсем еще зеленые были.

Второй муж, Александр, был военный кавалерист. У него конь Огонек был - сам рыжий и белая звездочка на лбу. Ох и красавец! Даже не знаю, кто мне больше нравился. С Александром мы быстро поженились. Ох, какой он ревнивый был! Мы и разошлись поэтому. Но все-таки семь лет прожили, сына я родила. Знаете, говорил: на ключ закрою, и ни в какой театр не пойдешь. Никакие доводы не помогали.

А с третьим мужем, Семой, мы поженились в Томске во время войны. Он был актером, со мной в одном театре работал. И в Томске умер у меня на руках, болезнь его унесла.

В общем, все было, как у всякого в жизни.

- Стефания Михайловна, а как начался ваш роман с кино?

- Я была уже пожилая женщина, когда начала сниматься. Но кино я благодарна за то, что оно меня избавило от мучений безработной актрисы в театре. Меня не видели - что ж, я насильно себя навяжу, если со мной не хотят работать? Я любила роли свои, даже маленькие.

«А платье я сшила из старой простыни»

- Расскажите о своем знаменитом портрете, который написал ваш отец и который сейчас хранится в Национальном художественном музее. Вы помните, как это было?

- Конечно, я же сама была вдохновителем. Я сказала: что такое, у тебя нет моего портрета? И сама придумала сюжет: платок повесила цыганский, из бумаги нацепила на него что-то вроде цветка, косы заплела, а чтобы не падали на глаза, перевязала слуцким пояском. Все, говорю, рисуй. За два дня, по-моему, управился.

- А вот этот портрет на стене (киваю на стену в комнате Стефании Михайловны. - Н.К.)?

- Это Шестаков писал. О, интересно было. Я стою, жду троллейбуса возле театрального института и вижу в толпе, что кто-то на меня смотрит и что-то рисует в альбомчик. Я сразу поняла, что это художник. Ну, думаю, пусть. Подходит троллейбус, я только садиться, он подбегает: «Ой, одну минуточку! Если вы не спешите, я закончу набросок. Я очень хочу вас нарисовать. Я очень хочу сделать ваш портрет». Я говорю: ну, назначайте время. И вот я позирую, а он рисует. Встречаемся в гримерной в театре. Вдруг Центральное телевидение снимает что-то про наш театр, и заходит оператор в нашу гримерную. А там меня рисуют. Решили этот кусочек тоже вставить в передачу. Художник обомлел - он вообще первый раз в жизни встретился с телевидением. Записал, когда будет эта передача, всем своим родственникам сообщил. Прошло время, и я забыла про этот эпизод. И вдруг Шестаков встречает меня после спектакля и говорит: «Ой, как я вам благодарен! Меня все видели». Был доволен, как ребенок. А мне понравился написанный им портрет.

- В ваших портретах удивительны прежде всего вы - ваша манера держаться, одеваться...

- Ну что вы! Мы всегда жили бедно, очень нуждались. Помню, я выманила у мамы старенькую льняную простыню, чуть ли уже не просвечивающуюся от старости, а подружка скроила мне платье. Я все думала, как мне сделать платье, чтобы было заметно, что это все-таки платье, как мне его разукрасить. Взяла каштановый лист, изучила. Взяла бумагу, нарисовала карандашом листки. Потом через кальку перевела рисунок на простыню и плотной зеленой ниткой вперед иголкой - я не умела ни вязать, ни вышивать - вышила. Такое было желание одеться поинтереснее! Главное - чтобы необычно было. Вышила я листки, прожилочки на каждом сделала. Посмотрела - ничего, но что-то очень тонко, незаметно. Я тогда беру акварель у отца, кисточку и между прожилками зеленой красивой краской разукрашиваю. Вижу: о, это хорошо! До первой стирки, правда. Но стирала, отглаживала и наново опять краской рисовала. Не боялась и не стеснялась.

- Надо же! А как вы вообще выбирали себе наряды?

- Часто портнихи советовали, но и, конечно, доля моих замечаний тоже была. Было время, я плащ сделала из папиных холстов - из сурового полотна и рядна. Пристала к отцу, чтобы по низу плаща он выполнил рисунок такой, как на слуцком поясе. Сделали мы такую кайму разноцветными узорами. Все масляными красками. На воротнике матросского типа тоже узор сделали. И вы знаете, в Москве мне с этим плащом проходу не давали. «Это набивное? Где вы покупали?» А после того как я его постирала и проутюжила, так вообще стало все как будто фабричное. Да, у меня всегда было огромное желание одеться хорошо, но не преклоняться перед модой, а как-то по-своему ощущать гармонию. Я всегда считала, что не обязательно делать от А до Я, как положено, скорее, стоит идти даже против того, как положено.

«Мне было все равно, кто мой партнер - лишь бы танцевал»

- Есть среди сыгранных вами ролей заветная несыгранная?

- Да простят меня драма и театр - я хотела быть балериной. Отец даже, по-моему, вел в Москве переговоры с какой-то балериной, но учеба стоила денег. Меня в театре хорошо принимают, это очень приятно, а все-таки когда смотрю танцы, балет, хореографию, фигурное катание, художественную гимнастику - сердце замирает. Я страстно любила танцевать. Тогда надо же было знать па, тогда танцевали полонез, галоп, мазурку. Не то что сейчас - выкручивайся, лишь бы ритм был.

Ох, как я на танцульки бегала! И знаете, никогда не стояла долго у стены или на диванчике. Из танца в танец, из танца в танец. У мамы со мной были проблемы, но я правдами и неправдами пробиралась на танцы. У подружки отец был брандмайор пожарной команды, а у них по субботам часто бывали танцы под гармонь. Я прятала в мамину муфту туфли, на плечи пальто, на голову платочек - «я подружку провожу». Только выходим - я сразу туфли из муфты, свои шлепанцы в погреб, платок на шею - и бегом на танцы в пожарную команду. А если уж какой-нибудь маленький оркестрик там играл... Мне было все равно, кто мой партнер - лишь бы танцевал, не путал движения.

- Может, ваша правнучка Мелита воплотит ваши мечты о хореографии - она ведь занимается художественной гимнастикой?

- О, моя родная! Да, она может воплотить мое, то, что я не смогла. Главное, что у нее мое? С радостью все делает! Вертушку? Хоп! И ручки - так и так. Это естественно, это не придумано, но где-то там, внутри, эта поза, она же внутренним оком себя видит. Я когда смотрю на нее, у меня замирает сердце. И вроде что-то знакомое-знакомое...

«Мои драгоценности - это кукуруза и макароны»

- Я слышала, вы любите украшения из драгоценных камней и даже делаете их сами.

- Украшения любила. Но никакого золота у меня не было и нет. Не питала страсти так, чтобы кольцо, чтобы с таким-то камнем, чтобы бриллиант. Мне очень нравилось удивлять. Я делала украшения из шишек, из природного материала. Например, расплюснутая сосновая шишка - это же чистая геометрическая фигура. Я выковыриваю дырочку в том месте, где она прикреплялась к ветке, в эту дырочку вставляют жемчужинку, или бисеринку, или кукурузинку. Кукурузинка шла за янтарь, и все ее так и принимали. Чудная брошка получалась! Еще в дело шли макароны.

- Макароны?!

- Да, не удивляйтесь. Звездочки и шестеренки. Поджаривала их на сковородке без всякого жира до всяких степеней горения. То светло-коричневые, то темно-коричневые. Соединяю, и получаются очень интересные бусы.

Люблю из орехов украшения. Если грецкий орех распилить как колбаску, лунки освобождаются - и получаются кружева. Их немножко напильничком, потом лаком - красота! Можно сделать и серьги, и бусы, и кольцо. Очень хороши финиковые косточки. Их намочить, вымыть, поскрести, высушить, дырочку просверлить, нанизать - бусы! Я много делала таких украшений и много дарила. Я же участвую в секции «Природа и фантазия». Очень люблю эти выставки, всегда хожу, всегда сама отдаю что-то свое. На последней выставке были мои бусы и мой журавль. История замечательная. Я нашла на пляже корешок. Он обмыт, отшлифован волнами, морем. Я верчу в руках, а он мне что-то шепчет. Что-то должно быть! Положу, не трогаю. Потом опять возьму: что-то тут надо? Вот эта голова заброшенная, выгнутая шея. Когда я шишечку приложила, как крылья сложенные, все стало ясно. Это моя любимая поделка. Я и людей этих очень люблю. Они такие бескорыстные, такие восторженные. Это хорошо! Пусть бы все такими были...