«…не взлететь, не уплыть, не спастись»

Никита БРАГИН

Москвич, 1956 г. рождения, доктор геолого-минералогических наук. Автор десяти сборников стихов и многочисленных публикаций в журналах и альманахах. Лауреат многих литературных конкурсов.

 

* * *

Когда коснется одиночество
изломом высохших ветвей,
и отзовется только отчество
из горькой памяти твоей,
тогда ты все увидишь заново,
как в детском радужном стекле –
предутреннее, первозданное,
единственное на земле.

Увидишь, словно не утрачены
в десятках прошуршавших лет,
в быту и беготне горячечной,
в дыму дешевых сигарет –
ни муравы прохлада дивная,
ни темных елей тишина,
ни восхищение наивное
смешной девчонкой у окна.

Рыба моя 

Рыба моя золотая, хозяюшка тихого плеса,
слышу, как ты заплетаешь кувшинок зеленые косы,
вижу тебя в повечерье девушкой на берегу,
сказке твоей верю, радость ее берегу.

Рыба моя, серебрянка, стройная дочь океана!
Сквозь перекат спозаранку идешь, не чувствуя раны… 
Вижу тебя в кольчуге светлых стальных колец,
вьющую в пенном круге любви смертельный венец.

Рыба моя живая, сетей галилейских свиток!
Семь испекли караваев, тысячи были сыты.
Прочту анаграмму «ихтис», увижу размах креста –
в потоке порочных истин правда твоя чиста.

Рыба моя, тайна – воды и самой жизни!
Весел плеск величальный, полные солнца брызги!
Плыви, я тебя отпускаю в твой сокровенный скит –
ты же одна такая, мир на тебе стоит.

  

 

*  *  *

Моих воспоминаний бабушка
сюда приходит каждый вечер,
и кормит синего воробушка, 
а мне и поделиться нечем.
На полмизинца горьким вермутом
предзимье у души в поддоне –
укутан облаками Лермонтов,
и скомкан Пастернак в ладони.

Вся алость холода закатного
и терпкий чай опавших листьев,
как банка рыжиков, закатаны
и дремлют в лапнике смолистом,
и погружаешься в убежище
цепочкой слова, пульсом духа,
и отступает холод режущий,
и в глубине тепло и сухо.

И не посмертие мне грезится
на бесконечной карусели,
а просто нищая поэзия
блуждает по ветвям артерий,
и опадают клочья белые 
на замершую ткань души,
и все слышнее – что ты делаешь?
Проснись, почувствуй, расскажи.

   

 

Певчий дронт

Дронт – это очень большой, к сожалению, вымерший голубь.
Чтобы его описать, надо много частиц и глаголов.
Он никогда не умел ни порхать, ни парить,
не демонстрировал он буревестника наглую прыть,

не красовался роскошным хвостом, оперением пестрым,
шпорами не щеголял, не имел двухметрового роста.
Увалень толстый, не мог он, как страус, бежать,
и недоступна была лебединая гордая стать...

Что с ним случилось? Он стал капитанским салатом,
полдником боцмана, или закуской пирата.
Птичку жалея, фантазией странной живу –
певчего дронта услышать хочу наяву.

Песню о небе, звучащую жаждой и болью,
горький и нежный напев о несбыточной воле,
о недоступной мечте, о бессильном крыле,
о беззащитном гнезде на кровавой земле. 

Так и поэт – все поет, но совсем не летает,
лишь провожает стихами бакланов и олушей стаи.
Живо попрячутся все – кто за море, кто ввысь,
только певцу не взлететь, не уплыть, не спастись.

   

 

*  *  *

Туда, где мох и спелая морошка,
моя душа влетает спозаранку
сквозь отворенное во сне окошко,
минуя поезда и полустанки.

Еловый сумрак без конца и края
она вбирает, раскрывая очи,
и ведьмиными кольцами играя,
себе самой – и родине пророчит. 

Свои слова сама не понимает, 
поет их, словно песню берендеев,
и плачет вдруг, и бьется, как немая,
увидев над собой топор злодея.

И, соскользнув по иззубренной грани,
плывет к надежде паутинной нитью,
и в омутах сознаний и страданий
горит и говорит, что снова быть нам!

Что будет снег, пуховый, непорочный,
и будет смех, тишайший и легчайший,
и в сердце будет нежность многоточий,
зовущая все дальше, дальше, дальше.

И будет как платочек на деснице
моя страна, где радуешься, плача,
где, умирая, улетаешь птицей
сквозь дым родной, смолистый и горячий!

    

 

Руан

Дышало утро холодом вокзала,
белели окна и бледнел неон,
фантазия свой вензель вырезала –
златой грифон, серебряный сион,
и в синеве готические шпили
я чувствовал за пеленой седой,
и каменные ангелы кропили
брусчатку улиц снеговой водой,
и плыл собор полотнищем узорным,
спадающим из солнечных высот,
где сам Господь разбрасывает зерна
и по лазури облака пасет.

   

 

*  *  *

Изучение накипи в чайниках
продиктовано жаждой найти
в хаотической груде случайного
все начала, концы и пути,
процедить через сито статистики
воду мыслей и фактов песок,
и в бурьянах и плевелах мистики
увидать хоть один колосок.

Но из кранов течет только жесткая,
отдающая хлором вода;
лучший чай на подносике жостовском
подаешь, а в стакане бурда,
и анализ крошащейся накипи, 
как бы ни был он точен и скор,
никому не подарит ни капельки
с заповедных заснеженных гор.

     

 

Гроши

Моей надежды стертые гроши,
наверное, я так и не истрачу,
и смерть не обнаружит недостачу
в любимой кладовой моей души.

Там слушаешь, и не уснешь в тиши,
там веришь смеху, отвечаешь плачу,
зовешь любовь, пожертвовав удачу,
и знаешь – те монеты хороши.

Ведь им, таким невзрачным, нет размена,
и места нет среди корзин валют –
их казначейства – дали ойкумены,

где холоден простор и ветер лют,
и сытые столичные камены
не величаются и не поют.