Петр Куличкин. Путь к "Равновесию"

Сегодня исполнилось бы 92 года пермскому поэту Владимиру Радкевичу (1927–1987). Два года назад композитор Петр Куличкин написал на его стихи сочинение под названием "Равновесие. Пять стихотворений для смешанного хора". Впервые оно прозвучало в октябре 2017 года на авторском концерте композитора, посвященном 90-летию поэта, где его исполнил Академический хор "Млада" под управлением Ольги Выгузовой. Сейчас это музыкальное произведение стало поводом для интервью с композитором, которое мы публикуем полностью.

 

 

Личность. Грани деятельности.

— Вы - композитор и преподаватель. Какая из граней деятельности Вам ближе? Почему? Что интереснее преподавать: теорию музыки или гуманитарные дисциплины?

­— Композиторская деятельность - это цель. Преподавание, напротив, скорее средство. Композитором я решил стать сознательно. А преподавателем... просто так получилось. С одной стороны, преподавание принесло мне (как композитору) большую пользу. Благодаря этому у меня появились такие сочинения, как Три стихотворения Владимира Набокова для женского голоса и фортепиано, Сюита для двух флейт и Сюита для фортепиано «Детская тетрадь». С другой стороны, я хорошо понимаю Петра Ильича Чайковского, у которого творческий взлет 1877 года хронологически совпал с уходом из консерватории. Активное преподавание и активное творчество совместимы не всегда и не у всех. С третьей стороны, если композитор серьезно относится к тому, что он делает, то рано или поздно возникает вопрос о том, кто его дело продолжит (человеческая жизнь, как известно, не бесконечна). Здесь без преподавания уж совсем никак не обойтись...

Преподавать то, что мне самому неинтересно, я не могу. Не получается. И, кстати: теория музыки - это дисциплина точная или гуманитарная? Аксиом и теорем, вроде бы, нет. Значит, гуманитарная? А попробуйте изменить хотя бы одну ноту в симфонии Моцарта или Бетховена... сразу заметна фальшь. Значит, дисциплина точная? У меня нет готовых ответов. Возможно потому, что в преподавании, наверное, я больше «плыву по течению», чем ищу «новые горизонты». Хотя иногда жизнь требует «открывать Америку» и в преподавании тоже.

— Вы - тот редкий случай в наши дни, когда мир увлечений одного человека объединяют математика и музыка. Как они сочетаются в Вашей жизни? Что доминирует, является импульсом (рациональность или эмоции)?

— Не знаю, как сочетаются. Что доминирует, тоже не знаю. Композитор обязан многое уметь. Хотя бы потому, что ему надо на что-то жить. Здесь я очень похож на других композиторов. Но математикой все-таки я уже давно серьезно не занимаюсь. Мои однокурсники по Пермскому Политеху (те из них, что занимаются математическими дисциплинами профессионально) за последние 15-20 лет, полагаю, ушли далеко вперед. Я могу, разве что, примерно оценить, что сделал Григорий Перельман (когда доказал гипотезу Пуанкаре), и думаю, что смогу «обложившись книгами» это доказательство понять. Но здесь нет особой заслуги: это просто образование, которое нам дала политеховская специальность «Прикладная математика и механика» на кафедре «Математическое моделирование систем и процессов» еще лет 20 назад. Поэтому мне трудно говорить о том, что именно (рациональность или эмоции) «доминирует» в чисто математическом научном творчестве.

Сочинение музыки предполагает одновременную работу интеллекта, чувств и эмоций. Музыка без эмоций - это не музыка, а структура. Музыка без чувств - фальшь. Музыка без интеллекта - невнятно-аморфный набор звуков. Скоординировать работу по всем трем «направлениям» не так просто, но «аппетит приходит во время еды». Композиторская работа - процесс, как говорится, «затратный». Но зато сложный. И, соответственно, интересный.

Наверное, такой интерес у меня и доминирует. Вот, например, многие люди занимаются бодибилдингом, равномерно «загружают работой» все группы мышц. А в моем случае, вероятно, «требуют нагрузки» те вещи, которые больше всего «работают» в процессе композиторского творчества.

— В сфере ваших интересов также фигурирует журналистика. Вы имеете свой блог в интернете. Является ли интерес к слову для Вас генетической «моделью», поскольку Ваши родители журналисты?

— Здесь, думаю, дело в «наследственности». Правда, не в «генетической», а скорее, «социальной». Дома я буквально жил внутри журналистского сообщества, неоднократно бывал в редакциях «Звезды» и «Вечерней Перми», обедал в столовой издательства «Звезда», присутствовал на сдачах и обсуждениях спектаклей... Все это началось еще до школы.

Журналистикой заниматься я вообще-то не планировал. Это как-то началось само по себе. Я хотел привлечь внимание к своим музыкальным сочинениям. И в 2005-м году сделал собственный сайт. Этого мне показалось мало, и в мае 2008 года на сайте появился блог. Поначалу я просто писал туда каждый день хотя бы что-нибудь. Потом у меня появились какие-то спонтанные рецензии, публицистические, просветительские посты... В общем, сам не заметил, как вдруг оказался еще и журналистом. Удалось ли мне привлечь таким образом внимание к своим сочинениям? И да, и нет. Блог если и вызывал интерес, то лишь сам по себе. Для интереса к автору блога как композитору, наверное, должно было что-то произойти. Ну и, наверное, что-то такое произошло году в 2011-м... И происходит до сих пор. Но это отдельная история.

— Каковы Ваши литературные пристрастия: жанры, стили, эпохи?

— В настоящее время, к сожалению, читаю я очень мало и редко (видимо, либо писать, либо читать). Максимум моей читательской активности пришелся, наверное, на Лицей (сначала единственный, а потом №1, основанный Леонидом Лурье) и первые курсы Политеха (примерно с 1992 по 1996 гг.). Там я прочитал все три романа Гончарова, четыре пьесы Островского, «Что делать?» Чернышевского, «Преступление и наказание» Достоевского, «Войну и мир» Льва Толстого, «Чайку» и «Вишневый сад» Чехова и практически всего русскоязычного Набокова. Из поэтов меня тогда заинтересовали разве что Иосиф Бродский и Даниил Хармс. Ну и, конечно, «Горе от ума» Грибоедова! Книга с пьесой «Горе от ума» стала чуть ли не единственной, которую я перечитывал (и до сих пор перечитываю) почти постоянно. Несколько позднее я прочитал у Льва Толстого «Анну Каренину», «Хаджи Мурат», «Казаки», «Два гусара» и «Воскресение», у Пушкина «Маленькие трагедии» и «Повести Белкина». Из советской литературы: у Булгакова «Собачье сердце», «Мастер и Маргариту» и «Бег»; у Олеши «Три толстяка» и «Зависть»; «Алмазный мой венец» Катаева; рассказы Василия Шукшина и около пяти романов братьев Стругацких.

С зарубежной литературой все оказалось совсем скудно: там мой «багаж» ограничивается пятью-шестью пьесами Шекспира, недочитанным «Дон Кихотом» Сервантеса, Десятком новелл и повестей Гофмана, «Похождениями бравого солдата Швейка» Гашека; «Войной с саламандрами» Чапека, «Шерлоком Холмсом» Конан Дойля, «Трое в лодке» Джерома Клапки Джерома; «Хоббитом», «Сильмарильоном» и «Властелином колец» (в не самом лучшем переводе) Толкина и не более чем десятком сказок Андерсена.

Что-то из того, что читал, перечислять здесь не стал, а что-то, скорее всего, забыл. Но в целом, надеюсь, представление получить можно.

Последняя на сегодняшний день книга, которую я перечитывал (прошлым летом) - это «Евгений Онегин» Пушкина.

— Аналогичный вопрос в связи с музыкой, но прежде, как музыка вошла в Вашу жизнь?

— В январе 1991 года во Дворце творчества юных (где я учился в музыкальной студии) Наталья Перетрухина организовала музыкальный вечер, где я впервые услышал начало Первого фортепианного концерта Сергея Рахманинова. Выбор в пользу музыки был сделан именно там (примерно за 20 секунд).

Сергей Рахманинов сразу (с того самого вечера) стал моим любимым композитором. А вскоре любимым композитором стал еще и Сергей Прокофьев.

Мало того. У меня появился огромный интерес к классической музыке вообще. В течение десяти лет я ее слушал почти постоянно и в очень больших количествах. С годами мои музыкальные предпочтения, конечно, менялись. Но любовь к музыке Рахманинова и Прокофьева от этого нисколько не уменьшалась.

Сначала мой интерес ограничивался преимущественно инструментальной музыкой XIX и XX века. Почти всю программу музлитературы теоретического отделения я прослушал до поступления в Пермское музыкальное училище (в 1996-м году). Потом меня заинтересовала сначала оперная, а затем и камерно-вокальная вокальная музыка, кантатно-ораториальные сочинения и т.д.

Постепенно я начал понимать, что со всей музыкой познакомиться невозможно, а самое главное, бесполезно слушать все подряд. Композитору это само по себе ничего не дает. Музыку необходимо изучать. Но ведь и не всякое изучение ведет к самостоятельному творчеству! Важно понимать, ЧТО изучать и, что гораздо сложнее, КАК изучать. В мире музыки необходима навигация. И без «правильного компаса» композитором стать не получится. Как мне удалось со всем этим справиться - отдельный разговор. Во всяком случае, чтобы только начать понимать, что происходит в музыке Баха, Моцарта, Бетховена, Вагнера, Брамса, Малера, мне понадобилось не менее пятнадцати лет.

— Как в Ваших композиторских опытах отразилась тяга к литературному жанру?

— Наверное, отразилась, но я не знаю как. А вот как музыка повлияла на мое отношение к литературным сочинениям, два примера привести могу.

Первый из них связан со стихами Сергея Есенина, которые я долго всерьез не воспринимал. И поэзию Есенина для меня, можно сказать, «реабилитировали» сочинения Георгия Свиридова: «Поэма памяти Сергея Есенина» и «Отчалившая Русь».

Другой пример. В 1991-м или 1992-м году я познакомился с произведением Валерия Гаврилина «Перезвоны. Симфония-действо по прочтении Шукшина». Оно произвело на меня очень сильное впечатление (я даже пересмотрел отношение к хоровой музыке, которую до этого, прямо сказать, не любил). И вот когда года через два я непосредственно столкнулся с рассказами Василия Шукшина, то читал их очень внимательно и, как мне кажется, сумел кое-что не совсем очевидное там разглядеть. А не будь «Перезвонов», я мог бы и вовсе пройти мимо творчества этого замечательного писателя.

— Кто из современных пермских писателей и поэтов Вам ближе?

— Здесь все просто. За пермской литературной жизнью я никогда не следил, а потому не я находил книги, а книги находили меня. Пермский писатель номер один для меня, конечно, Лев Давыдычев. У него я прочитал «Жизнь Ивана Семенова...», «Дядя Коля поп Попов жить не может без футбола», «Руки вверх, или Враг номер один», «Лелишна из третьего подъезда», «Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство». Прочитал очень давно. Но вот ведь какое дело... Читаешь, к примеру, скажем, Борхеса, Кортасара, Ионеско или что-то в этом духе, получаешь массу впечатлений от литературного новаторства, а потом вспоминаешь, что еще в детстве уже встречал почти то же самое у Давыдычева, только реализованное более убедительно... В общем, чем дальше, тем больше хочется книги Давыдычева как следует перечитать.

О поэтах мне трудно говорить (не только о пермских). Поэзию я воспринимаю с огромным трудом. Вроде бы, стихотворения и поэмы читал я так же, как повести и романы (что попадалось, то и читал), но почему-то мне очень мало что нравилось. Умом-то, конечно, многое можно понять, но ведь поэзия же нужна не только для мозгов! А так... Иосиф Бродский, Даниил Хармс - это еще с «лицейских» времен. Лет через десять - Александр Сергеевич Пушкин. Стихи Владимира Набокова я до сих пор воспринимаю лишь как бы сквозь призму его романов. Какое-то время меня еще интересовала персидская поэзия - Омар Хайям, Хафиз, Саади, Руми, Джами... Но здесь непреодолимым барьером стал язык. Короткие стихотворения, четверостишия, у каждого из которых было примерно четыреста смыслов в оригинале, совершенно утрачивали это свойство при переводе на русский язык. И вот, почти такой же принцип «симфонии смыслов» совершенно неожиданно для себя я вдруг обнаружил... у Владимира Радкевича. Хотя, конечно, это далеко не единственное, чем меня заинтересовала его поэзия.

 

О «Равновесии»

— Вы посвятили цикл «Равновесие» своим родителям. С чем связан этот импульс?

— Здесь много причин. Назову две. Мои родители сразу поверили в то, что это будет очень хорошее сочинение (впрочем, даже задолго до того, как оно было задумано). Они стали первыми благодарными слушателями и оказывали этому «проекту» всяческую поддержку.

— Какой смысл Вы вкладываете в название цикла: любовь к родному краю или шире - философия жизни? Какова авторская концепция цикла?

— Я ставил задачу раскрыть смыслы, заложенные в стихах. Никаких собственных смыслов не вкладывать, ничего не «интерпретировать». Хотя, конечно, я понимаю, что от интерпретации, по большому счету, не убежишь: выбор стихотворений - уже интерпретация, порядок стихотворений - опять интерпретация. По крайней мере, я хотел сделать так, чтобы было «как можно больше Радкевича» и «как можно меньше меня». Такую же задачу я ставлю и в другом сочинении на стихи Владимира Радкевича - Поэме для хора и оркестра «Камский мост», над которой работаю сейчас. «Равновесие» ведь является не только самостоятельным произведением, но еще и «музыкальным трейлером» этой Поэмы.

Метафизика Владимира Радкевича, на мой взгляд, очень интересная тема. Путь «в другое измерение» можно ведь начинать из любой точки пространства («региональнальная» принадлежность стихов здесь особой роли не играет). Вопрос в том, куда путь ведет: или «этим путем до звезд», как у Радкевича, или, как у очень многих, в какой-нибудь иллюзорный «город, которого нет», куда даже «последний шаг» сделать не получается. Почему Радкевич-метафизик побеждает там, где другие проигрывают, находит то, что другие теряют, произносит слова утешения, когда другие отчаиваются, и показывает путь к свету, когда другие видят кругом лишь сплошную тьму? Это очень интересный вопрос.

— По какому принципу Вы выстраивали цикл (порядок стихотворений)? Как Вы задумывали драматургию цикла? Какие части считаете кульминационными?

«Равновесие» - это небольшое музыкальное сочинение. Возможно, здесь и не обязательно искать драматургию в общепринятом смысле этого слова (когда есть экспозиция, завязка, развитие, кульминация, развязка и т.д.). Тем более, что и стихи, возможно, и не предполагают последовательного действия (по крайней мере, в общепринятом, театральном смысле).

На все вопросы я, наверное, не смогу ответить. Почему порядок стихотворений именно такой? Не знаю. Мне кажется, что именно этот порядок наилучший. Почему? Тоже не знаю.

— Вы выбрали жанр хорового пения. Почему? Могли бы Вы по прошествии времени представить вариант, например, камерного ансамбля или соло с сопровождением? Что значит для Вас в этом цикле звучание a cappella?

— Хор a capella в данном сочинении - вещь принципиальная. Кроме чисто музыкальной необходимости, он еще «тянет за собой» определенный «шлейф» музыкально-исторических ассоциаций. Наконец, одни и те же слова, спетые солистом, камерным ансамблем или хором имеют разные смысловые оттенки и, если угодно, разный «вес».

— Что Вы могли бы сказать об образной сфере в целом, о роли контраста? Какая образная сфера является преобладающей?

— Почти ничего. Я об этом не задумывался.

— В вашей музыке большую роль играет гармоническая вертикаль. Какое значение Вы придаете гармоническим краскам? Что для Вас значит ритмическая организация музыкального материала?

— Как говорил Арнольд Шёнберг, «гармония - это строительный материал формы». Красочность (да и вообще красота) гармонии - прямое следствие ее функциональной эффективности. По-моему так. По идее, все гармонические «конструкции» должны быть «несущими».

В отношении ритмической организации музыки я стараюсь придерживаться тех же принципов, что Моцарт, Бетховен и другие великие мастера. Антон Веберн (вслед за Шёнбергом), кстати, повторы ритма («мотивные повторы») рассматривал отдельно от повторов по высоте («тематические повторы»). Такой аналитический метод, на мой взгляд, является весьма эффективным и (по крайней мере, для композиторов) весьма полезным.

— Для Вашей музыки также характерен ариозно-декламационный склад. Какой на Ваш взгляд является жанровая основа частей?

— Об этом я особо не задумывался. Но могу сказать, что некоторые чисто внешние стилистические «элементы» использовал сознательно. Например, те, что связаны с традициями русской духовной музыки.

— Создавая произведение, Вы имели в виду конкретных исполнителей - хор «Млада»? Насколько, с точки зрения хорового исполнения, сложна эта музыка?

— Да, «Равновесие» предназначалось специально для хора «Млада». Более того, наше сотрудничество с «Младой» повлияло и на структуру Поэмы для хора и оркестра «Камский мост». Если бы не этот замечательный хоровой коллектив, то я вряд ли решился бы в «Камском мосте» отдать хору столько «ключевых позиций», сколько полагается, скажем, солисту в Концерте для инструмента с оркестром.

Особых технических трудностей в «Равновесии» нет. Это все обычные исполнительские задачи, которые каждый хор, по идее, должен уметь решать. Но это же и есть главная проблема. Исполнить-то не трудно, трудно исполнить хорошо! Достичь тембровой ровности во всех регистрах, спеть слова так, чтобы они были понятны и осмысленны. Спеть все то, что в нотах написано, включая динамические оттенки и штрихи. Найти правильную, соответствующую словам и музыке манеру пения. Наконец, прожить это все на сцене. Так что, при кажущейся простоте, задача, в общем-то, довольно сложная.

— Какие проблемы, на Ваш взгляд, могут возникать при интерпретации сочинения?

— Самая главная и самая труднопреодолимая проблема - риск «не попасть в музыку». От этого никто не застрахован. В «Равновесии» много чего-то труднообъяснимого, что «прячется» за нотными знаками. Но это «что-то» относится уже к сфере исполнительского искусства.