Мечтатели, не предприниматели. Что мешает российским инженерам стать бизнесменами

Почему российские инженеры до сих пор считают ниже своего достоинства заниматься бизнесом Почему российские инженеры не хотят становиться предпринимателями? А те, кто хочет, не всегда могут? Неужели опять во всем виновато советское наследие или пресловутый российский менталитет? Может ли стремление работать "за идею" оказаться конкурентным преимуществом для всей страны? Ответы на эти и другие вопросы попытались найти авторы книги "Фантастические миры российских технопредпринимателей", которая в конце апреля выходит в издательстве Европейского университета в Петербурге (ЕУ СПб). На протяжении нескольких лет социологи опрашивали российских и зарубежных технарей, пытающихся зарабатывать на инновационных идеях в хай–теке, и сравнивали их подходы к жизни и бизнесу. В поисках протестантов Базово исследование ЕУ СПб имело вполне практическую направленность, хоть и основывалось на фундаментальных работах европейских классиков. Инициатором выступила корпорация "Роснано", представители которой хотели проверить, насколько в новой капиталистической России дала всходы протестантская этика, о которой немецкий философ Макс Вебер писал еще в начале XX века. Вкратце речь шла о том, что западные страны процветают потому, что в протестантизме добросовестный и усердный труд ради собственного блага является добродетелью. А количество заработанных денег выступает индикатором близости к Богу. Хорошо работаешь — Бог посылает тебе хороший заработок, чтобы подтвердить, что ты двигаешься в правильном направлении. И православная, и советская традиции сходились в том, что работать полагается на благо общины и ради некой высшей цели. Жажда личной наживы всячески порицалась. Славянофилы предпочитают видеть в этом корни русской духовности и "особого пути", западники — экономический тупик и тормоз для предпринимательской инициативы. Многие считали, что в реалиях дикого рынка 1990–х россияне постепенно становились все более и более "веберианскими". Менеджеров "Роснано" в первую очередь заинтересовали технопредприниматели. Их занимал вопрос: почему условный российский инженер, способный придумать революционную инновацию, не спешит превращаться в условного нового Джобса. Специалисты ЕУ СПб опросили 200 предпринимателей и экспертов из четырех стран, пытаясь разобраться, чем они отличаются друг от друга. Редактор и одна из авторов книги, руководитель Центра исследований науки и технологий ЕУ СПб Ольга Бычкова, признается, что над тем, как и о чем спрашивать, пришлось немало поломать голову: "Речь не о культурных ценностях, хотя так может показаться, а о практиках. Ценности — это то, что человек проговаривает. Практики — то, как он живет в повседневности, как он действует. Если задавать прямые вопросы: "Что вы считаете важным?", "Как вы относитесь к рынку?", то вы получите набор ценностей и бизнес–презентацию. Мы же приходили и говорили: "Расскажите про свою жизнь", "Что вы любили в детстве?", "Почему вы поступили именно в этот вуз?" И тогда постепенно нам начинали рассказывать и объяснять, что и почему делают". Работа началась в 2011 году с пилотного проекта в Петербурге, где состоялось 45 интервью. Было логично предположить, что зерна протестантской этики в первую очередь будут обнаружены в самом европейском городе России, который к тому же стабильно возглавляет национальные рейтинги по инновационным разработкам. Беседовали с представителями разных поколений, с начинающими стартаперами и сотрудниками крупных предприятий (например, производителя светодиодов — ЗАО "Оптоган", — который тогда находился на пике успеха). Исследователи опрашивали и экспертов, чтобы лучше интерпретировать полученные данные. В дальнейшем к Петербургу добавились Казань, Томск и Новосибирск. В качестве стран с процветающим предпринимательством, но построенных явно не на протестантской этике, выбрали Тайвань и Южную Корею, а примером однозначно "веберианского" типа стала Финляндия. Обитатели миров Стругацких Собрать данные было сложно, но еще сложнее оказалось их осмыслить. Помогла концепция французских социологов Люка Болтански и Лорана Тевено. В 1990 годах они выделили несколько "миров" или "порядков", опираясь на которые люди оценивают и оправдывают свои действия. В зависимости от того, какой мир преобладает в оценках того или иного человека, меняются и его жизненные практики. "Получилось, что российские технопредприниматели сильно отличаются от своих иностранных коллег, — говорит Ольга Бычкова. — Неожиданностью стало наличие мира вдохновения — это когда человек апеллирует к каким–то высоким идеям или фантазиям. Также присутствовал индустриальный мир, где главное — эффективность и продуктивность, и только потом рыночный мир с приоритетом денег. То есть я конструирую хорошо работающие железки не потому, что это принесет мне деньги, а потому, что это дает возможность сделать нашу страну лучше. А еще лучше — все человечество. И это навело нас на мысль, что они живут в тех мирах, которые создали в своих книгах братья Стругацкие". Действительно, аналогии с фантастическими образами из "Понедельник начинается в субботу" или "Полдень, XXII век" напрашиваются сами собой. С этим согласуется и то, что "зеленый мир", подразумевающий заботу об экологии и тревогу за будущее планеты, отсутствовал в практиках информантов практически полностью. Стругацкие пламенно воспевали технический прогресс и гуманизм, но природу герои их книг покоряли безжалостно. Технопредприниматели из других стран отличались не только тем, что были больше нацелены на коммерческий успех. Среди процветающих тайваньских бизнесменов, к примеру, почти не оказалось людей с высшим образованием, в то время как в том же Новосибирске 80% опрошенных имели ученую степень. Ремесленнику, научившемуся собирать дешевые смартфоны, совершенно не обязательно быть настоящим инженером. Ему достаточно ухватить тренд, договориться с поставщиками и научиться паять. Но из этого может вырасти куда более успешный и прибыльный бизнес, чем из сделанного кандидатом технических наук действительно инновационного открытия, которое не продвинется дальше публикации в рецензируемом журнале. Проблемы есть и с пониманием того, что вообще такое инновация. Один из сотрудников новосибирского Академгородка, к примеру, очень серьезно объяснял социологам, что массовый продукт инновацией считаться не может, так как главный признак — это уникальность. Поэтому iPhone, который можно пересобрать на коленке в китайском подпольном цехе, — это не инновация. То, что этот продукт создал принципиально новый рынок смартфонов, для увлеченного инженера аргументом не стало. "Проблема в том, что российские изобретатели считают, что идея — это главное, — рассказывает Ольга Бычкова. — Они приходят к бизнесу и говорят: "Я вот придумал такую классную штуку. Давайте запускайте производство, продавайте, но 90% прибыли — мои". Они не понимают, что идея может измениться до неузнаваемости, пока превратится в продукт для потребителя". Мысль о том, что маркетинг может быть более важен, чем железо, инженерам порой кажется почти оскорбительной. На это накладывается еще и негативное отношение к торговле, корнями уходящее в 1990–е, когда многие научные сотрудники были вынуждены торговать одеждой или окорочками, чтобы просто не умереть с голоду. Битва за мозги В конце концов, не стоит забывать и о том, что бизнес — это просто другая профессия. В которой не все и не всегда получается даже у людей, имеющих профильное образование и опыт работы. В диалогах с технопредпринимателями проблемы современной российской экономики отражаются как в капле воды: если планы своей научной работы они готовы строить на десятилетия вперед, то горизонт бизнес–планирования, как правило, не превышает года. Вырастить российский аналог Apple при таком подходе, прямо скажем, проблематично. Результаты исследования дают богатую пищу для размышлений, однако вывести из них практические рекомендации довольно сложно. Конечно, хотелось бы, чтобы социологи в итоге объяснили, в какой цвет нужно покрасить стены в лаборатории, чтобы мечтательные инженеры превратились в эффективных менеджеров. Но это фантастика. К тому же сильно уступающая по уровню произведениям Стругацких. Тем не менее кое–что сформулировать можно. "Есть два подхода, — резюмирует Ольга Бычкова. — Первый — попытаться это изменить. Давайте тогда высмеивать Стругацких и убеждать всех будущих инженеров, что надо деньги зарабатывать. В принципе, так и делается сейчас в технических вузах. Но многих это скорее пугает. Они слышат, что в бизнесе все сложно, 90% стартапов гибнут в первый год существования, и думают: "Ну вас! Буду лучше заниматься фундаментальной наукой". Тогда, может, мы все оставим как есть? И будем жить в мирах Стругацких? Ведь гениальные идеи–то у нас действительно рождаются. Конкуренцию по мозгам мы точно выигрываем. Проблема только в том, что этим пользуются другие страны, так как мозги уезжают. Может быть, лучше финансировать науку и создавать такие условия, чтобы они себе находили лучшее применение здесь, не обязательно занимаясь бизнесом?" Реплика Алексей Ковш, сооснователь компаний "Оптоган" и "Иннолюм" (Германия) Русские много изобретали, но мало коммерциализировали. Но я не считаю, что неумение продвигать на рынок свои разработки заложено в генетическом коде российских инженеров. Возьмем, например, лазеры. Обе Нобелевские премии за них получили российские и советские ученые. Первая — 1964 года, за открытие лазерного эффекта (Николай Басов, Александр Прохоров), и вторая — 2000 года, за создание полупроводниковых лазеров (Жорес Алферов, учеником которого я являюсь). В то же время самая большая в мире лазерная компания IPG Photonics (капитализация $9 млрд) создана и развивается под руководством Валентина Гапонцева. Правда, не в России, а в США. И это далеко не единственный пример успешных технологических компаний, созданных российскими учеными за рубежом. Думаю, что процентные соотношения людей только с предпринимательскими и управленческими способностями, только с техническими, а также одновременно и с теми и c другими, одинаковы для всех стран. Возможность заработать за счет создания технологической компании в развитых странах очень велика, поэтому комбинация предпринимательской натуры и технического склада ума открывает для молодых людей большие перспективы. В России же технологический сектор значительно меньше традиционного. Соответственно, он меньше привлекает предприимчивых ребят. В том числе и тех, у кого есть тяга к инженерному делу. Проще говоря, предприимчивые не так часто идут в инженеры, как в других странах. На мой взгляд, основная причина скукоженности технологического сектора не в лихих 1990–х, а прежде всего в том, что в СССР технологии развивались в рамках решения внешних государственных вызовов: бомба, космос, армия. Конкуренции между производителями продуктов массового потребления практически не существовало, что делало их неэффективными как в бизнес–процессах, так и во внедрении новых технологий. Открытие рынка для импорта в начале 1990–х добило их окончательно. Но, на мой взгляд, в последние 10 лет ситуация медленно, но верно меняется. Выступая перед студентами, я часто спрашивал их о планах на будущее. И отмечал, как меняются ответы. Количество поднятых рук на пункте "создать свою компанию" со временем росло, соответственно, на "работать в "Газпроме" падало. Так что РВК, "Сколково", "Роснано" выполняют свои задачи. Недаром говорят, что Анатолий Чубайс — тот, кто невозможное делает возможным. Технологическое предпринимательство становится возможным и даже престижным. Все больше инженеров и программистов понимают, что это жутко интересно — создать и развить свою компанию. И конечно, долгожданная политика импортозамещения должна помочь малькам вырасти прежде, чем они отправятся плавать в мировом океане.