Королева Двора

Мы росли в хрущевке дружной детворой. Верховодила всеми девочка с длинной косой и сказочным именем. Обычная звалась бы Леной, а королева нашего двора — Аленой, но не как печальная Аленушка, а как ведьмочка Алена Игоревна из "Чародеев". Мне потом рассказывали, что она вышла замуж за американца, едва ей стукнуло 18. Будто бы он приехал в новую Россию изучать инвестиционный климат или разыскивать могилу предков. А получилось, стрела амура пронзила сердце посреди летней улицы, где он из окна своего черного мерседеса заметил Алену играющей в баскетбол: гольфы на стройных ногах, короткая разлетающаяся юбка, длинная коса. Если так оно и было, то произошло нечто закономерное, учитывая, что в наших глазах все обещало такой девочке особенную судьбу.

Главное и неоспоримое преимущество, автоматически делавшее Алену кумиром — это возраст, по которому она всех нас превосходила: кого на два, а кого на четыре года. Мы хотели ей подражать, но мало получалось, как ни старались. Она, например, лихо свистела, а у нас выходил лишь жалкий шелест с выдуванием слюней. Коса ее заплеталась невероятным образом из двух, а не из трех жгутов, как у всех остальных (компания, как вы поняли, была женской). Никто не умел сделать себе такую же, чтобы не рассыпалась. Много позже я узнала секрет: нужно плести косу как канат, закручивая жгуты вокруг своей оси в одну сторону, а переплетая — в противоположную. Наша командирша была также единственной, кто имел настоящую собаку. Мы же могли похвастаться только приблудными кошками, которые иногда насовсем пропадали в городских джунглях. "Мара, Мара! — звала я Маркизу, ожидая, что она, как обычно, появится на горизонте, наискосок пересекая двор. После Маркизы, фрачной расцветки, к нам прибилась настоящая ангорская Альбина с разноцветными глазами, которая ела только рыбу, и последним — Кокс, обладатель антрацитовой шерсти и порванного в бою уха.

Королева Двора разрешала гладить своего черного пуделя по кличке Джой только фаворитам — и больше никому. В их число попадали по результатам игр и провокаций. Нельзя было ныть, иначе, напротив, получишь на день погоняло Жертвы. Однажды зимой, когда, как и положено в это время года, у меня к железной трубе примерз язык, Алена заглянула мне в лицо и округлила глаза в деланном ужасе: "Кошмар! У тебя там кровь!" Я в панике резко дернулась и, оторвав язык, почувствовала соленый привкус. На куртку капнуло пару микроскопических капель. "Гля–гля, он оторвался, оторвался!" — подзуживала Алена, подзывая товарок. — У нее язык оторвался!" Я не на шутку испугалась и со слезами ринулась домой рассматривать в зеркале "остаток" языка. Ходила потом Жертвой до вечера. Думаю, что не случись в нашей компании другой, обычной Лены, меня бы избрали изгоем на постоянной основе. К тому имелись все предпосылки: неловкость, рассеянность, готовность расплакаться от обиды и отсутствие каких–либо элементов престижа. Но девочка, которая меня спасла от позорной роли, имея престижную вещь в виде игровой приставки, ужасно шепелявила в широкую щель между зубами. Это относило ее ниже меня по шкале отверженности. Мы не посмеивались над Леной только тогда, когда маячила возможность побывать у нее в гостях, чтобы поиграть в "Марио". В такие дни мы заискивали — о, ужасные детишки! Впрочем, случались под предводительством Алены и благие дела. Она организовывала слежку за пацанами, чтобы отбить у них котят, но дралась за них вместе со своей старшей подружкой — нас не брала.

На лето Алена исчезала у бабушки в далекой Эстонии, и мы, не подавая друг другу виду, по одиночке предавались тоске. Где находится эта страна, мы понимали смутно, но не потому что плохо учились в школе. У каждого имелся, конечно, атлас "Человек и мир", в котором мультяшные дети с эллипсоидными головами и наркоманскими зрачками демонстрировали примерное расположение республик уже коллапсировавшего Советского Союза в Солнечной Системе. Мы понимали, вот на карте — Москва, а вот — Таллинн, но это не имело никакого отношения к нашей ойкумене, ограниченной пространством пятиэтажки и двумя сходящимися у помойки тропами. В этом треугольнике умещалась вся наша жизнь: поляна с перевернутым щитовым шкафом, на котором мы рисовали игру "В чем вы поедете на бал", столб для того, чтобы уткнувшись в него лбом, вода считал до десяти, песочная яма с тремя деревьями — для лазанья, сиреневый куст — для красоты и под ним розовый исполинский гранитный камень. У него давали друг другу клятвы в вечной дружбе и делали "секретики" из цветов под осколками бутылочного стекла. Жернова каруселей служили для колки грецких орехов. Лавочку мы арендовали у двух бабусь: фиолетово — и оранжевоволосой. Такой эффект на седину производила единственно доступная в то время краска для волос — басма и хна. Дамы почти одинаково одевались и, сменяя друг друга по дням недели, создавали впечатление одного человека.

Три мусорных контейнера за бетонными плитами образовывали крепостную стену, за которую мы не выходили, это был наш предел. В "немецких" прятках вода должен был бежать до помойки, пока другие искали укрытие. Мы также владели четырьмя подъездами, в каждом жил хотя бы один из нас. В мехах подъездных батарей сушили глиняных человечков или заскорузлые ото льда варежки. Я жила на первом этаже — без балкона, зато можно переговариваться с подружками, находящимися на улице, не выходя из дома. Однажды под Новый год мама вывесила за окно тушку гуся — в холодильнике не было места, а, может, он просто сломался. Надо ли говорить, что гусь растворился в ранних сумерках, а праздничный стол лишился заглавного блюда. Бабушка тогда сказала: "Цыгане". Спустя 20 лет, когда мы давно переехали, эту квартиру снова ограбили — но вынесли все, вплоть до ручек и кранов, и бабушка повторила свое, ничем не обоснованное, подозрение. Хотя место как будто проклятое: в ванне, где я пускала резиновых уточек, вскоре после нашего отъезда бывший зек с подельником зарезал собутыльника. Это отдельная история, как говорит мой знающий подробности дядя — "Санта–Барбара".

изображение: Merve Özaslan

Написала book_one на nostalgy.d3.ru / комментировать