Протоиерей Павел Хондзинский: Сохранить ценности высокой культуры — наша обязанность

На вопросы о церкви и интеллигенции «ВМ» ответил доктор богословия, кандидат теологии, декан Богословского факультета, заведующий кафедрой практического богословия Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета протоиерей Павел Хондзинский.

— Отец Павел, сегодня отношения церкви и интеллигенции вновь становятся одним из краеугольных камней общественной повестки. Если представителей церкви узнать легко, то кого, по-вашему, можно причислить сегодня к интеллигенции?

— Ответить на этот вопрос сложно. Традиционно к интеллигенции причисляют людей творческого, умственного труда. Так было до революции, когда, собственно, и появился этот термин. Сегодня под этим понятием часто понимают представителей так называемого креативного класса, по крайней мере они сами именно так себя идентифицируют. Однако, кроме занятия определенным трудом, необходимо учитывать, что интеллигентность предполагает, кроме прочего, еще и высокий уровень личной культуры. Однако в последнее время, мне кажется, он значительно упал в обществе в целом, так что отнести кого-то к интеллигенции в исходном смысле слова сегодня не всегда просто.

— Есть мнение, что интеллигенция несет на себе большую долю ответственности за богоборческие настроения в обществе накануне Февральской и Октябрьской революций, что как-то отметил в своей речи Патриарх Московский и всея Руси Кирилл. Действительно ли, что именно этот слой во многом и виновен в произошедшем?

— В революционных событиях так или иначе виновны все. В том числе и интеллигенция. Мы знаем, что перемен желали не только либеральные силы, которые еще в середине XIX века оформились в движение так называемых западников, но и их оппоненты среди славянофилов, которые стояли, казалось бы, на гораздо более консервативных позициях. Общество тогда охватило коллективное безумие. Все или почти все хотели перемен, не предполагая, во что они выльются. Передались эти настроения и церкви. Многие надеялись тогда, в том числе и известный митрополит Антоний (Храповицкий), что достаточно только упразднить Синод и избрать патриарха, и этим решатся все церковные проблемы. Однако, как оказалось, и владыка Антоний потом признавал это сам, что все гораздо сложнее — одних внешних перемен недостаточно. Но — повторюсь — тогда всем хотелось внешних перемен.

— В XVIII веке во Франции родились философские направления, которые отвергали христианство и веру в Бога вообще, объявляя их пережитком, несовместимым с мировоззрением просвещенного человека. Насколько они повлияли на умонастроения российского образованного слоя?

— С одной стороны, конечно, повлияли, с другой — была же и общеевропейская религиозная реакция на XVIII век. В России дело скорее осложнялось тем, что до последней трети XIX века образование было сословным. В отличие от европейских, в русских университетах, где учились в основном люди из привилегированных классов, никогда не было богословских факультетов, а богословское образование могли получить только представители духовного сословия, стоявшего на гораздо более низкой общественной ступени, чем их паства из общества. В результате свойственная романтизму тенденция присваивать поэту пророческие черты у нас вылилась в практическую идею, согласно которой интеллигенция (не церковь) должна быть учителем жизни.

Одним из первых ее высказал Гоголь, а Достоевский и Толстой в этом смысле действительно так и воспринимались всеми. Причем обаяние великой русской литературы действовало и на людей церкви тоже. Рассказывали, что как-то к Чехову приехал издалека некий приходской священник с вопросом, как ему жить. То есть пастырь обратился с таким вопросом к мирскому человеку, а должно бы быть все совсем наоборот.

— Как представители церкви реагировали на складывающуюся в обществе ситуацию? Были какие-то попытки вести взаимный диалог?

— Конечно, они были, но диалог в итоге не состоялся, поскольку стороны изначально преследовали разные цели. Так, на рубеже веков, в 1901– 1903 годах состоялись известные «Религиозно-философские собрания», устроенные как раз с этой целью. Кончились они ничем. Если почитать их стенограмму — а она издана — то легко увидеть, что представители интеллигенции в основном старались призвать церковь к ответу как «власть имеющие». Я уже не говорю про то, что известный писатель и философ Дмитрий Сергеевич Мережковский, игравший на собраниях роль лидера со стороны интеллигенции, пошел на них, чуть ли не накануне организовав с женой и другом свою собственную «церковь».

— Если интеллигенция обозначила горизонт своих притязаний, в частности в вопросе ожиданий от церкви, то чего хотела сама церковь?

— Чтобы ее услышали. Христос сказал: «Мое учение — не Мое, но Того, кто меня послал». Вот и церковь хотела объяснить, что ее учение — не ее, а Того, Кто ее послал. Однако человек один и тот же вопрос может задавать, желая получить на него ответ, а может — желая уверить себя в том, что на него нет ответа (потому что иначе надо менять свою жизнь). И во втором случае любой ответ ему будет не нравиться.

Вот так было и с русской интеллигенцией. При этом каждый, безусловно, имеет право выбирать свой путь в жизни: в церкви или за ее пределами, непонятно только требование, чтобы церковь во всем подстроилась под нас. Тот же Толстой ругал церковь, как мог, но когда его отлучили — обиделся. А на что, собственно? Ты же утверждал, что к этой «плохой» церкви не желаешь иметь никакого отношения, и церковь согласилась, сказала: да, ты не имеешь к ней отношения. На что же тут обижаться? Нет, обиделся, обиделась его жена, Софья Андреевна, и многие другие тоже…

— После победы революции, уже при советской власти, которая с первых дней своего существования объявила курс на борьбу с любой религией, интеллигенция, наоборот, потянулась в церковь за духовной пищей, которой не давала официальная государственная идеология. Отношение к церкви во многом поменялось. Выходит, в каких-то условиях диалог все-таки возможен?

— Здесь надо учитывать, что тогда и церковь, и интеллигенция совместно испытывали гнет власти, и это невольно сближало. Потом, когда власть рухнула, выяснилось, что далеко не по всем вопросам сохранилось взаимопонимание и согласие. Но сейчас, мне кажется, мы могли бы найти общий язык с теми, кто стоит за поддержание и сохранение высокой культуры, потому что эта культура — детище христианской традиции: следовательно, чтобы понимать и чувствовать ее изнутри, надо принадлежать к этой традиции. Если же мы будем смотреть на христианскую культуру только как на сырую глину, из которой современный художник может лепить все, что ему заблагорассудится, мы потеряем ее. Она просто уйдет от нас, и это существенно обеднит нашу жизнь — дом наш останется пуст. Сохранить ценности высокой культуры — наша обязанность сегодня.

— Выходит, что все-таки нужно применять какие-то запретительные санкции?

— Как правило, это мало что дает. Нужно поддерживать. Идея сохранения высокой культуры и ее ценностей и могла бы стать ядром диалога между церковью и интеллигенцией.

— Интеллигенция сегодня предлагает свои ценности, предельно секуляризированные, апеллируя в том числе и к достижениям науки. Какой Бог, если сегодня открыты десятки элементарных частиц и темная материя?

— Выдающийся физик Нильс Бор утверждал, что достаточно развернутая гипотеза может объяснить все, вне зависимости от ее связи с объективной реальностью. Сегодня человечество заботится о «максимизации счастья» любой ценой (в том числе и ценой отказа от христианских норм жизни), но одновременно, по данным Всемирной организации здравоохранения, среди болезней наиболее активно прогрессирует депрессия, которая скоро должна выйти чуть ли не на первое место в мире. Может быть, уже стоит задуматься, как одно связано с другим?

— На современном этапе развития общества что стоит поменять в отношениях церкви и интеллигенции, если вообще такие изменения возможны?

— Дело в том, что люди чаще всего менять ничего не хотят. Человеку проще все изменить вокруг, чем хотя бы немного измениться самому — отсюда и желание подстроить церковь под себя. Но пока мы живы, мы должны свидетельствовать о том, что знаем, и в этом свидетельстве — христианская культура на нашей стороне. И если все стороны действительно искренне хотят диалога, то начать его на языке Чайковского, Брейгеля или Рильке, быть может, удобнее всего сегодня.

Комментарии экспертов

Федор Гайда, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ: 

— Своеобразной секулярной религией русской интеллигенции стала идея прогресса. Еще в середине 50-х годов XIX века в творчестве Достоевского возникает образ Фомы Фомича Опискина — главного героя повести «Село Степанчиково и его обитатели». Критика угадывает в нем черты Гоголя, однако имеет он отношение и к Виссариону Белинскому, который был почитателем и в то же время резким критиком Гоголя. Неудачливый литератор Опискин, будучи приживальщиком в помещичьей семье, претендовал стать мерилом разума и нравственности. Более того, он пророк. Такой конфликт христианских и интеллигентских мотивов был точно подмечен Достоевским. В конечном счете Опискин стал пародией на первое поколение русской интеллигенции. Дальнейшее развитие должно было лишь усугубить проблему.

Самоопределение этих людей требовало создания утопических проектов вместо действительности, которая отрицалась. Начинали происходить определенные процессы брожения. Возникали кружки единомышленников, а господство той или иной идеи неизбежно толкало на создание партий. Объединяться обычно принято против чего-то и кого-то. В итоге целью утопической мысли всегда выступает идеальное общество, альтернатива церкви. Партийность не вмещает соборность. У интеллигенции и церкви разные святые и разные пророки.

Достаточно скоро церковь была воспринята в интеллигентских кругах как противник или конкурент. Она либо стояла на пути прогресса, либо отвлекала от него. Важно отметить, что славянофильский и западнический кружки начали рассыпаться именно на почве церковной и религиозной. Революцию в России сделали и без папы — но совершала ее та самая интеллигенция, которая уже обрела черты религиозного ордена со своими святыми, пророками, верой в прогресс и земной рай… Поменялось ли что-то с тех пор? Не бродит ли интеллигентское сознание по заколдованному кругу идеологий, время от времени переменяя своих богов и проклиная от их имени своего ближнего? Вопрос открытый.

Виталий Третьяков, журналист, политолог, генеральный директор фонда содействия развитию образования в области журналистики «Медиалогия»:

— Будучи сам человеком неверующим, я с огромным уважением отношусь к религиям, в частности, к Русской православной церкви как к общественному институту и к самой вере, если есть верующие, а они есть. Вера — это своеобразная идеология, а идеология — это вера. Интеллигенция, или то, что мы пытаемся таковой считать, — это слой людей, которые привыкли во многом сомневаться, критически мыслить и высказывать свои мысли публично. Это одно из основных и определяющих качеств интеллигенции, и если она его лишится, это будет все что угодно, только не интеллигенция. Церковь же, как мне представляется, — это прежде всего традиция и канон, в которых не принято сомневаться. Существует, конечно, история ересей, но это тонкий вопрос. И я исхожу из того, что в церкви главное — догмат и канон, которые воспринимаются некритично, как некритична и сама вера в принципе. Тут мы видим, что эти два социальных явления, церковь и интеллигенция, имеют такие свойства, которые автоматически приводят их к регулярным интеллектуальным конфликтам. Так всегда было и будет дальше.

Однако я хотел бы отметить, что русская интеллигенция была взращена именно на христианских догматах, в их православном изводе. Так что прежде чем их критиковать, необходимо помнить, на какой почве сами критики взросли. Русская православная церковь существует не первую тысячу лет, она выдержала испытание историей и временем, а российская интеллигенция существует всего двести лет, с конца XVIII века. Сегодня многие сомневаются, а сохранится ли она в принципе. Не исчезнет ли вовсе? Так что, я полагаю, прежде чем критиковать церковь, интеллигенции стоит сначала подумать о собственном существовании.