Аэропорты Москвы назвать именем Пушкина
Почему таков выбор?
В России экономика существует для банков, и Москва – финансовый, банковский центр страны. Александр Сергеевич прекрасно высказался о посмертной карьере ростовщика:
И дале мы пошли — и страх обнял меня.
Бесенок, под себя поджав свое копыто,
Крутил ростовщика у адского огня.
Горячий капал жир в копченое корыто,
И лопал на огне печеный ростовщик.
А я: «Поведай мне: в сей казни что сокрыто?»
Виргилий мне: «Мой сын, сей казни смысл велик:
Одно стяжание имев всегда в предмете,
Жир должников своих сосал сей злой старик
И их безжалостно крутил на вашем свете».
Тут грешник жареный протяжно возопил:
«О, если б я теперь тонул в холодной Лете!
О, если б зимний дождь мне кожу остудил!
Сто на сто я терплю: процент неимоверный!»
Тут звучно лопнул он — я взоры потупил.
Тогда услышал я (о диво!) запах скверный,
Как будто тухлое разбилось яицо,
Иль карантинный страж курил жаровней серной.
Я, нос себе зажав, отворотил лицо.
<...>
Возвращаясь с какого-нибудь банковского саммита в первопрестольную, российский банкир услышит ласковый голос бортпроводницы: «мы приземляемся в аэропорту имени Пушкина», и вспомнит бессмертные строки. «И дале мы пошли — и страх обнял меня...»
В России экономика существует для банков, и Москва – финансовый, банковский центр страны. Александр Сергеевич прекрасно высказался о посмертной карьере ростовщика:
И дале мы пошли — и страх обнял меня.
Бесенок, под себя поджав свое копыто,
Крутил ростовщика у адского огня.
Горячий капал жир в копченое корыто,
И лопал на огне печеный ростовщик.
А я: «Поведай мне: в сей казни что сокрыто?»
Виргилий мне: «Мой сын, сей казни смысл велик:
Одно стяжание имев всегда в предмете,
Жир должников своих сосал сей злой старик
И их безжалостно крутил на вашем свете».
Тут грешник жареный протяжно возопил:
«О, если б я теперь тонул в холодной Лете!
О, если б зимний дождь мне кожу остудил!
Сто на сто я терплю: процент неимоверный!»
Тут звучно лопнул он — я взоры потупил.
Тогда услышал я (о диво!) запах скверный,
Как будто тухлое разбилось яицо,
Иль карантинный страж курил жаровней серной.
Я, нос себе зажав, отворотил лицо.
<...>
Возвращаясь с какого-нибудь банковского саммита в первопрестольную, российский банкир услышит ласковый голос бортпроводницы: «мы приземляемся в аэропорту имени Пушкина», и вспомнит бессмертные строки. «И дале мы пошли — и страх обнял меня...»