Джоан Харрис — Рыба

https://oryx-and-crake.livejournal.com/392605.html

Ссылка на переводчика.
Рассказ, который надо публиковать целиком.
______________________

Еще недели не прошло, как Мелисса с Джеком поженились, а уже начались проблемы. Свадьба была точно как хотела невеста: пятьсот гостей; белые розы и гипсофиллы; два карата в желтом золоте; торт, на который ушло больше труда архитектора, чем на иные офисные здания; и двадцать четыре ящика (бюджетного) шампанского; все оплачено родителями невесты и запечатлено для вечности самым дорогим фотографом из Южного Кенсингтона.

Тем не менее на третий день медового месяца Джек начал замечать в молодой жене все большую раздражительность.
Конечно, это не его вина, что гостиница слишком маленькая, а на улицах так людно, и что у Мелиссы украли сумочку во время первого же выхода в город. Тем более он не виноват в том, что в большинстве неаполитанских ресторанов не могут или не хотят готовить в соответствии с потребностями Мелиссы – вегетарианки, не переносящей лактозу и, главное, пшеницу, — или хотя бы понять, чего она требует; в результате, хотя за эти три дня она почти ничего не ела, живот у нее болезненно раздулся, и местные женщины (дружелюбные, и даже, пожалуй, слишком) взяли привычку дружески гладить ее по животу и спрашивать на ломаном английском, когда должен родиться bambino.
Однако это Джек выбрал Неаполь для свадебного путешествия, будучи сам на четверть неаполитанцем (по матери); в студенческие годы он пробыл в Неаполе три недели, и поэтому, как заявила Мелисса, у него была куча времени, чтобы ознакомиться с этой проклятой дырой.

Мелиссе было двадцать шесть лет, и она была хороша гомогенизированной прелестью, происходящей от молодости, хорошего портного, дорогой косметической стоматологии и большого количества свободного времени. Она сама не горела желанием делать карьеру, но ее родня была знакома со всеми; ее отец владел цепью супермаркетов; мать была дочерью лорда Такого–то; и Джеку, еще молодому, но удачливому финансовому консультанту в Сити, получившему в подарок от судьбы серебристый «лексус», темноволосую «латинскую» внешность (в бабушку) и зарождающийся начальственный животик, этот брак казался идеальным в смысле пользы и удовольствия.

Однако в Неаполе ситуация начала принимать иной оборот. Мелиссе все было ненавистно: улицы; запахи; уличные мальчишки на мопедах; рынки; рыбацкие лодки; воры; лавки. А вот Джек был счастлив как никогда. Все приводило его в восторг: узкие улицы; белье, развешанное на веревках меж кривых балкончиков; люди; уличные торговцы; кафе; вина; еда. Особенно еда: он никогда толком не знал свою итальянскую родню, кроме бабушки, которая умерла, когда он был еще совсем маленький, и единственное, что он помнил – она была свирепая, кругленькая, низенькая женщина с волосами, стянутыми черным платком, и почти всю жизнь проводила на кухне, готовя баклажаны гриль, равиоли со свежими грибами, тальятелле с трюфелями и маленькие пиццы с анчоусами, которые пахли морем, а на вкус были как концентрированный солнечный свет.
Но все равно он приехал в Неаполь с чувством облегчения, которое не уменьшалось даже от постоянного нытья Мелиссы; с чувством, что после многих лет изгнания он наконец возвращается домой.

Ему было неприятно, что город Мелиссе не понравился; еще более неприятно, что она не упускала ни единой возможности ему об этом напомнить.
— Все дело в том, — сказал он, когда они мрачно переодевались к ужину, — что ты с самого начала не хотела сюда ехать.
— Не хотела, что правда то правда, — ответила новобрачная. – Эта чертова скряга Диззи Флор–Харрингтон получила на медовый месяц целый остров в Тихом океане; Индия Скотт–Паркер и все свадебные гости поехали в монастырь в Гималаях; а Хамфри Пулитт–Джонс повез свою девушку на Южный полюс. А я что должна рассказывать знакомым, когда мы вернемся из медового месяца? Что я поехала в Неаполь, чтобы у меня там украли сумку?
Джек не позволил себе наорать на нее. Вместо этого он увещевающе произнес:
— Ну милая. Ведь у тебя и денег–то с собой не было.
Мелисса пронзила его взглядом.
— Это была вечерняя сумочка от Лулу Гиннесс, — резко ответила она. – Коллекционная!
— Понятно.
Спорить на самом деле не было никакого смысла. Даже если учесть, что за сумку платила не Мелисса – она в этом отношении похожа на королеву, горько подумал Джек, правда, у Ее величества есть свои деньги, хоть она их с собой и не носит. Он умиротворяюще развел руками.
— Мы тебе другую купим, — сказал он, стараясь не думать о том, во сколько ему все это обойдется – извинения, подарки, походы по магазинам. – Постарайся не кричать, дорогая. В этих старых домах ужасно тонкие сте…
— И нечего мне вкручивать про всякое там очарование старины! – завопила Мелисса, игнорируя его слова. – Нищие и карманники на каждом углу, поперек улиц висит белье, ни одного нормального магазина на весь город, а если я увижу еще хоть одну пиццерию, черт бы их драл…
В этот момент кто–то замолотил в стену спальни, судя по звуку, каким–то тупым предметом – возможно, каблуком ботинка.
— Дорогая, это нечестно, — ответил Джек. – Откуда мне было знать, что ты буквально в одночасье вдруг заделалась вегетарианкой и перестала есть пшеницу. Если уж тебе обязательно нужна модная диета…
— Мой диетолог сказал, что у меня непереносимость!
— Ну что ж, значит, она у тебя развилась практически мгновенно. Еще три недели назад ты все это преспокойно ела.
Мелисса пронзила его взглядом.
— На случай если ты не заметил, меня от пшеницы раздувает. А мяса цивилизованные люди не едят. Это практически убийство.

Джек, который любил бифштексы (и, по правде сказать, с самого прибытия в Неаполь с нетерпением ждал случая поесть мяса), почувствовал, что багровеет.
— Я что–то не видел, чтобы ты отказалась от куриного салата на свадьбе, — заметил он.
— Курица – не мясо, — высокомерно сказала Мелисса. – Это птица.
— Ай–яй–яй, какой же я дурак. Кто же не знает, что куры растут на грядке.
— Прекрати! Если ты жрешь как дикарь, это еще не значит…
— А как насчет рыбы? Рыбу–то ты ешь? Потому что, на случай, если ты не заметила – мы в Неаполе, и тут куча рыбных ресторанов…
— Я могу есть рыбу, — сказала Мелисса. – Я ее просто не очень люблю, вот и все.
— Ага, так рыба, значит, тоже овощ? Очень удобно. Ты знаешь, она еще и любовный пыл усиливает. По–моему, тебе совсем не вредно.
Мелисса все еще сверлила его взглядом, но теперь ее глаза наполнились слезами.
— Знаешь, Джек, иногда я думаю, что тебе следовало родиться рыбой, — сказала она, отворачиваясь. – Тебе бы очень подошло. Ты такой холодный, склизкий и безмозглый.

Это была их первая супружеская ссора. Джек был зол на себя за то, что допустил ее – на заседаниях совета директоров он редко терял самообладание, и участие в таком конфликте было для него нехарактерно. Нехарактерно и недостойно, думал он; в конце концов, женитьба — лишь первая ступень в его долговременных планах, для выполнения которых существенно, чтобы Мелисса и ее родня были им довольны. Сам посуди, уговаривал он себя, ты с таким трудом всунул ногу в дверь, так разве можно теперь этой дверью демонстративно хлопать? Да еще из–за ерунды какой–то. Боже мой, да пускай Мелисса ест что хочет. Джек сам очень любил поесть – эту слабость он изо всех сил прятал от коллег, которые, кажется, питались одним кофе да сигаретами с фильтром. Но здесь притворяться было почему–то трудней. Может, виноват воздух Неаполя, пропахший бензином, пеплом, морем, оливковым маслом и жареным чесноком (так похожим на запах секса, подумал Джек, еще один чуждый Мелиссе аппетит). Но все же, подумал он, вымещать это на ней нет никакого смысла. И в любом случае чем быстрей они помирятся, тем быстрей начнут ужинать.
Однако, несмотря на все его добрые намерения, на восстановление романтического настроя ушел почти час. «Каза Роза», ресторанчик у порта, конечно, не «Плющ», но Мелисса, просмотрев меню, нехотя согласилась, что кое–что из предложенного может быть съедобно. Отмахнувшись от тостов с анчоусами, caponata, ризотто с морепродуктами, calamari fritti, панцетты, пиццы с лесными грибами, она заказала маленький кусочек морского окуня гриль (без соуса, без масла) и зеленый салат (заправку подать отдельно).

Джек, однако, проголодался. Может, из–за стресса; может, из–за морского воздуха. Как бы то ни было, он уплел дюжину устриц, большую тарелку тальолини с омарами и пару султанок с salsa verde. Было восемь вечера, ресторан почти пустой – вечерний наплыв посетителей начнется в девять, в десять – и пухленькая жизнерадостная женщина, подавшая еду, заботливо, хотя и несколько навязчиво стояла рядом, готовая принести еще хлеба, еще вина, если нужно. Ее круглое лицо одобрительно сияло, когда она забирала у Джека пустые тарелки.
— Был хорошо, да?
— Очень хорошо. – Он улыбнулся и ослабил ремень на пару дырочек. – Buonissimo.
— Я ловить рыбу сегодня утром. Вся рыба – сегодня утром ловить.
Краем глаза Джек заметил, что Мелисса нахмурилась. Он увидел, что она едва притронулась к еде: только передвинула листья салата с одного края тарелки на другой. Пухленькая женщина тоже это увидела, и ее лицо, такое оживленное во время разговора с Джеком, как–то отупело и потеряло всякое выражение.
— Моя рыба была сильно пересушена, — сказала Мелисса, складывая вместе нож и вилку.
Тупое лицо слегка дрогнуло. Темноволосая голова закивала, словно рыбацкий поплавок на волне.

Пухленькая женщина – видно, это сама Роза, подумал Джек, — неловко, кучей унесла тарелки, склонив голову и сгорбившись.
— Зря ты это сказала, — заметил Джек. – Ты ведь сама попросила приготовить без масла.
Его собственная рыба была роскошна, утопала в масле и каперсах, и он подобрал остатки соуса последним куском хлеба с оливками.
Мелисса глянула на него.
— Если ты наедаешься до отвала, это не значит, что и я должна делать то же самое. Ты посмотри на себя. Ты не меньше половины стоуна прибавил с тех пор, как мы сюда приехали.
Джек пожал плечами и подлил себе вина. Мелисса и к вину почти не притронулась. За спиной у нее из кухни появилась Роза, неся две тарелки и закрытое крышкой блюдо.
— Наша специальность, — сказала она с натянутой улыбкой и поставила все на стол.
— Но мы больше ничего не заказывали, — сказала Мелисса.
— Специальность, — повторила пухленькая женщина и сняла крышку с глиняного блюда.

Распространился восхитительный пряный аромат. Джек видел, что на блюде лежат куски рыбы, а меж ними — целые тигровые креветки, мидии, морские гребешки и жирные бурые сицилийские анчоусы. Пахло белым вином, лавровым листом, оливковым маслом, петрушкой; и чесноком; и чили; и в поднимающемся пару он видел лицо Розы, простое, приятное, чуть раскрасневшееся от надежды и предвкушения, с неуверенной улыбкой на губах.
— Но мы не заказывали… — опять начала Мелисса.
Джек ее перебил.
— Замечательно, — громко сказал он. – Я обязательно попробую.
Мелисса смотрела, как Роза наваливает еду Джеку на тарелку.
— Еще хлеба, да? – спросила Роза. – У нас есть с оливки, с грецкий орех, с анчоус…
— Обязательно, — отозвался Джек.
Роза опять исчезла в кухне, а Мелисса воззрилась на своего благоверного.
— Ты что, с ума сошел?
— Ты выразила недовольство, — ответил Джек.
— Ну и что?
— А то, что она неаполитанка. Она теперь обязана загладить свою вину перед гостями.
— Дурацкий обычай, — отозвалась Мелисса. – Я не собираюсь этого есть.
— Тогда я съем все, — ответил Джек. – Я не могу и не хочу отвергать ее гостеприимство.
Он знал от бабушки, что отказ от еды – наивысшее оскорбление; Розу и так уже задела жалоба Мелиссы; отвергнуть ее извинения было бы непростительно.
— Нечего там, — презрительно сказала Мелисса. – Тебе просто нужен очередной предлог обожраться. Вот увидишь, нам в конце концов придется за это платить; неужели ты думаешь, что она все это бесплатно принесла?
Джек положил в рот кусочек рыбы, шелковой от вина, масла и пряностей.
— Восхитительно, — нарочно сказал он, и Роза, которая как раз в этот момент явилась с хлебом, покраснела от удовольствия. Она и правда толстая, подумал он, но теперь до него дошло, что она довольно привлекательная женщина: идеальная кожа цвета кофе с молоком; блестящие черные волосы стянуты свободным узлом на затылке, и небольшие отсыревшие прядки обрамляют лицо. Груди под чистейшим белым фартуком – как пуховые подушки, и когда она склонилась, чтобы положить ему еще тушеной рыбы, он учуял запах ванили, озона и пекущегося хлеба от ее гладких загорелых рук.
— Ты только посмотри на себя, — тихо сказала Мелисса, когда он стал зачерпывать оставшийся соус пустой раковиной от мидии и выливать в рот. – Можно подумать, ты неделю не ел.
Джек пожал плечами и отломил голову креветке. Сочное розовое мясо пропиталось вином и пряным маслом.
— Омерзительно, — сказала Мелисса, когда он высосал соки из креветочьей головы, оставив скорлупу на краю тарелки. – Ты омерзителен, и я хочу обратно в гостиницу.
— Я еще не закончил. Хочешь идти – иди.
Мелисса не ответила. Джек прекрасно знал, что она без него не уйдет: дневной Неаполь был ей неприятен, а ночной – наводил ужас. Она сжала губы – это ей ужасно не идет, подумал Джек, приступая к куску морского черта, она становится как две капли воды похожа на свою мать, — и пару минут сидела с мученическим выражением на лице, подчеркнуто не глядя на Джека, что его вполне устраивало.

Роза в это время стояла в углу зала, раскладывая какие–то фрукты на большом керамическом блюде. От кухонного жара ее щеки раскраснелись, и это выглядело роскошно и экзотично, словно румянец на боках спелого нектарина. Она повернулась к ь Джеку и улыбнулась ему (но не раньше, чем он успел хорошенько разглядеть крутой изгиб ее ягодиц под облегающим платьем официантки), и он поразился, поняв, что она молода. Сначала он решил, что она – женщина средних лет; но теперь он ясно видел, что она ровесница Мелиссы, а может, и моложе. По правде сказать, теперь, задумавшись об этом, он понял, что у самой Мелиссы вид какой–то замученный: кожа сухая, слегка обгоревшая на солнце, и между выщипанными бровями неприятная двойная морщинка. Это старило Мелиссу: с виду она была не нежной, а суховатой, как пережаренная курица. Он знал, что несколько недель перед свадьбой она сидела на диете; платье было восьмого размера, хотя она обычно носит десятый, и вырез декольте открывал просторы неровной плоти, среди которых отчетливо виднелись кости грудины.
Потом он обнаружил, что она носит в лифчике гелевые прокладки, чтобы меж грудями получалась ложбинка – эти прокладки называют «куриное филе», мрачно думал он, вспоминая момент открытия. Открытие было довольно неприятным: Джеку нравились женщины с большой грудью. Но он все обернул в шутку, хотя Мелиссе эта шутка почему–то не понравилась. Джек мимоходом задумался, чем считаются «куриные филе» — мясом или рыбой, и, наливая себе очередной стакан вина, с удивлением обнаружил, что прикончил бутылку.

Тушеную рыбу он тоже прикончил, и большую часть хлеба; когда Роза пришла забирать тарелки, лицо ее светилось радостью.
— Спасибо, — холодно произнесла Мелисса.
— Вам нравится?
— Очень, — ответил Джек.
— Может быть, десерт, да? И caffe?
— Счет, пожалуйста, — отчетливо произнесла Мелисса.
Розу это слегка задело.
— Нет десерт? У нас есть tiramisù, и torta della nonna, и…
— Нет, спасибо. Счет, пожалуйста.
Как это похоже на нее, подумал Джек, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Думает только о себе; не понимает потребностей близких людей. Причем платить ведь не она будет: вопрос совместного банковского счета как–то всплыл в разговоре, но вызвал такую боль и негодование, что Джек благоразумно отступил, решив перенести обсуждение этого вопроса на какой–нибудь менее болезненный момент.
— Мне принесите десерт, пожалуйста, — громко сказал он. – И граппу, и эспрессо.
Лицо Мелиссы сошлось в осуждающую белую костяшку. За спиной у нее щеки Розы пылали, как маки.
— Меню? – спросила она.
Он покачал головой.
— Удивите меня.
За кофе, которого Мелисса пить не стала, она сверлила его яростными, остекленевшими глазами.
— Ты это нарочно, — прошипела она.
— Почему ты так думаешь? – спросил Джек, прихлебывая граппу.
— Черт возьми, ты прекрасно знаешь, что я хотела уйти!
Он пожал плечами.
— А я хочу есть.
— Ты свинья!
Голос ее дрожал. Она вот–вот расплачется. «Зачем я это делаю?» — подумал Джек, внезапно смутившись. Он ведь столько труда положил, чтобы завоевать Мелиссу; зачем же он теперь так ведет себя по отношению к ней, да и к самому себе? Когда он понял, это было словно ледяная сердцевина в мягком, тающем crème brûlèe, и он поставил стакан, неопределенно гадая, где же это ему подсунули психотропных веществ. Мелисса наблюдала за ним ненавидящим взглядом голубых глаз, рот ее сжался в почти невидимую узкую щель.
— Хорошо, сейчас пойдем. – Удивительно, какая же она страшная на самом деле, подумал он. Взбитые, посеченные, химически обработанные волосы. На зубах виниры. Жилы на шее натянуты, словно веревочная лестница, ведущая к «куриному филе», спрятанному в дорогом лифчике от La Perla. Из кухни вышла Роза, мягкая, светлая, сияющая, с подносом в руках. Шоколадно–янтарные глаза сияли, и Джек обнаружил, что произносит, почти бессознательно: «После десерта».

Мелисса застыла. Но Джек едва замечал ее – он смотрел на Розу с подносом. Он понял, что она принесла не один десерт, а много: по крохотной порции всего, что имелось в ее обширном меню. Тут был tiramisù, осыпанный шоколадной пылью, роскошный, влажный, тающий во рту; лимонная полента, шоколадный ризотто; тонкие, как кружево, миндальные черепицы, макаруны, корзиночки с грушами, абрикосовое мороженое, brûlèe с ванилью, пряностями, миндальными хлопьями и медом.
— Ты надо мной издеваешься, — яростно прошептала Мелисса. Но Джек ее уже не слышал, узрев новые чудеса: он пробовал то одно, то другое в нарастающем самозабвенном опьянении. Роза смотрела на него с почти материнской улыбкой, сложив руки на груди, как ангел – крылья. Удивительно, что поначалу он счел ее некрасивой; теперь он понимал, что она потрясающе прекрасна: зрелая, как летняя клубника; чувственная, как ванна из сливок. Он увидел женщину с кислым лицом, сидящую напротив, и попытался вспомнить, что она тут делает: кажется, что–то связанное с деньгами, смутно припомнил он; что–то насчет бизнеса и перспектив. Но это явно было что–то не очень важное, и он скоро забыл о ней, погрузившись в вакханалию кондитерских вкусов и текстур, сотворенную этой экзотичной, темноволосой, роскошной неаполитанкой.

Роза, по–видимому, разделяла его восторг. Губы ее приоткрылись, глаза сверкали, щеки слегка порозовели. Она кивала ему, сначала в знак одобрения, потом – с плохо скрываемым возбуждением. Он заметил, что она дрожит; ее руки сжимались и разжимались на фоне белого фартука. Он набрал полный рот орехового крема; на миг прикрыл глаза, и тут же преисполнился уверенности, что и она закрыла глаза в приступе блаженства; снова потянувшись за ложкой, он услышал вздох наслаждения.
— Да! Да! – шепот был почти неслышен, но он все равно его услышал; облегченный вздох; едва слышный стон наслаждения. Он опять взялся за ложку; она опять испустила вздох; пальцы растопырились в насыщенном мускусом воздухе. Он обожрался; и все равно хотел еще, хотя бы только для того, чтобы увидеть ее лицо, когда он ест и ест. Он смутно припомнил, как говорил кому–то (кому?), что рыба усиливает любовный пыл; секунду ему казалось, что он вот–вот припомнит, кому он это говорил, но потом эта мысль тихо ускользнула.

Он все еще ел, когда женщина с кислым лицом встала, сжав губы подобно колючей проволоке, и вышла из–за стола. Он не поднял взгляда, — хотя она, уходя, довольно грубо хлопнула дверью – пока Роза не принесла кофе, миндальные печенюшки и пирожные с засахаренными фруктами; а потом она села рядом, накрыв его руки своими, расстегнула его ремень, чтобы дать простор туго набитому желудку, и, нежно покусывая мочку уха, прошептала голосом, подобным мускусу, крови и темному меду: «А теперь моя очередь, carissimo.»

Написал падение желудей Kushavera на afflatus.d3.ru / комментировать