Человек и время (возникновение современной хронологии)

Мудрее всего время, ибо оно раскрывает все.

В истории цивилизации взаимоотношения человека и времени породили три проблемы: мировоззренческую (как осознавать время?), утилитарную (как им пользоваться?) и техническую (как его измерить?). Поэтому понимание, исчисление и измерение составляют три основные сферы контактов людей и времени.

Изучение их является предметом трех разных научных дисциплин: собственно хронологии, истории философии и истории техники, но в реальной жизни названные сферы культуры развивались и функционировали взаимосвязанно, и их комплексное рассмотрение позволяет выявить некоторые параллели, незаметные при изолированном анализе. Характерно, что большинство основных достижений философского осмысления времени, хронологии и хронометрии, оказавших влияние на жизнь современного человечества, относится к древности и средневековью. Перед нами — один из многочисленных примеров того, сколь велико объективное значение наследия Тех исторических эпох, которые часто кажутся людям XX столетия не имеющими отношения к их жизни.

В данной брошюре речь пойдет о контактах человека и времени в рамках европейской цивилизации. Лишь, говоря о древнейших пластах культуры, автор обращается к ближневосточным параллелям На то имеются две причины во-первых, античная культура, при всем своем своеобразии, использовала и обобщала опыт великих цивилизаций Древнего Востока и, вероятно, не могла бы возникнуть, если бы не существовало Вавилонии, Египта, государств Малой Азии Во-вторых, в эпоху древности не существовало европейского общества, цивилизованное общество Запада обнимало северный и южный берега Средиземного моря и сместилось на Север лишь в начале средневековья.

[4]

Из всех живых существ на земле лишь человеку свойственно чувство времени. Известно, что животное живет настоящим моментом. Оно не знает временной длительности и если помнит о каком-либо событии прошлого, то ему кажется, что оно случилось только что. Прилагая усилия для обеспечения своего будущего, око подчиняется инстинкту и не осознает, сколько времени должно пройти до тех пор, когда это будущее наступит.

Чувство времени не имманентно и человеку. На заре человеческой истории наши предки не осознавали временной последовательности событий и явлений. Они воспринимали мир как смену моментальных кинокадров, а не как переплетение причинно-следственных зависимостей, развивающихся во времени. В конце XIX в. французский исследователь М. Гюйо, специально изучавший вопрос о происхождении идеи времени, установил, что предпосылками ее стали: способность человеческого ума улавливать различия между предметами; способность воспринимать единство и схожесть, без чего нельзя было бы заметить изменений, которым подвергаются отдельные элементы окружающего мира; идея числа, позволяющая фиксировать количественные приращения и уменьшения; идея степени или интенсивности, дающая возможность следить, за последовательными изменениями в состояниях материальных объектов. М. Гюйо считал, что мысль о будущем возникла у человека из желания, устремления, намерения: он тщился чего-то добиться, чего-то жаждал, и будущее выступало для него как такое настоящее, в котором его желание реализовано. Но если он достигал этого будущего, то первичное, исходное положение («когда было иначе, чем теперь!») выступало уже как прошлое. И прошлое, и будущее воспринималось, таким образом, как состояние тех или иных предметов в определенный момент. Это естественно: условием существования любого существа является умение ориентироваться в пространстве, и потому именно через пространство первобытное сознание выражало время.

Древнейший исторически зафиксированный тип человеческого мышления — мышление мифологическое. Мир

[5]

первобытного человека структурно однороден. В его представлении природа и общество устроены одинаково, неодушевленные субстанции — очеловечены. Силы природы персонифицируются, осознаются как божества; они рождаются и рождают, образуют поколения и семейства богов. Люди не только зависят от них, но и родственны им, потому что боги — творцы и родоначальники людей. В таком мире нет грани между живым и неживым: он весь одушевлен и насквозь метафоричен. При этом мифологическому сознанию с трудом даются абстракции. Необходимое человеку абстрактное понятие чаще всего выражается через чувственный образ.

Мифологическому сознанию соответствует мифологическое время. Так, в мифологии древних эллинов воплощением времени выступает бог Кронос, сын Геи — Земли и Урана — Неба, отнявший власть над миром у своего отца. Первоначально его отождествление со временем зиждилось, видимо, лишь на созвучии имен, ведь «время» по-гречески «хронос»[1]. Однако уже в архаический период Кронос не только воспринимался как время, но и был наделен рядом специфических временных черт. Наиболее выразительно эти черты проявились в мифе, рассказанном поэтом VIII в. Гесиодом в поэме «Теогония». Богиня Гея, супруга Крона (Кроноса), «родила детей ему светлых». Но жестоко расправился со своими детьми Крон:

Каждого Кроя пожирал, лишь к нему попадал на колени

Новорожденный младенец из матерна чрева святого:

Сильно боялся он, как бы из славных потомков Урана

Царская власть над богами другому кому не досталась.

Знал он от Ген — Земли и от звездного Неба — Урана,

Что суждено ему свергнутым быть его собственным сыном...

Лишь одного из своих детей — Зевса удалось укрыть Гее от свирепого мужа. Она спрятала его в недоступной пещере на острове Крит и вместо новорожденного дала Крону завернутый в пеленки камень. Бог проглотил камень, не ведая об обмане. Впоследствии возмужавший Зевс хитростью победил отца, заставил его извергнуть наружу поглощенных братьев и сестер и сам стал править миром. Кончилась эпоха Кроноса, и начался век Зевса.

Что же означает образ Кроноса — пожирателя собственных детей? Неумолимое время порождает из себя

[6]

частицы себя самого: годы, месяцы, дни. В нем же они исчезают бесследно: время поглощает свои порождения. В мифе время и его частицы очеловечены, антропоморфны, отсюда ужасающий образ бога-пожирателя собственного потомства.

Правление Кроноса невечно: до него миром правил Уран, после — Зевс. Значит ли это, что вместе с царством Кроноса исчезло время? Нет, время подчинилось Зевсу и отныне представляет собой реализацию его божественной воли. Все свершается по желанию Зевса в его царстве.

Еще своеобразнее ситуация со временем в древнем царстве Урана, отца и предшественника Крона. Уран — Звездное Небо сам являет собой чувственно воспринимаемый образ времени. Течение времени — это вращение небес. И поэтому:

Мифологическое сознание отождествляет со временем равномерное и беспрерывное вращение небосвода. Время движется по кругу, и самой природой запрограммирована его цикличность. Аналогией годичной временной цикличности является цикличность божественных эпох, веков, царств. Последовательно сменяют друг друга царства Хаоса, Урана, Кроноса, Зевса. По Эсхилу, Зевсу подчинено все время, что соответствует веку богов. Но это значит, что новая генерация божеств будет иметь другой век и другое время, как имели его поколения прародителей Зевса. Движущийся по кругу мир подчиняется закону вечного возвращения. Но если время вечно возвращается, то противопоставление прошлого и будущего утрачивает смысл. «На круги своя» бесконечно, вновь и вновь, приходит все сущее. И поэтому человеку мифологической эпохи не так уж важно, когда произо-

[7]

шло событие. Его волнует лишь содержание, которое наполняет отведенное для него и не воспринимаемое изолированно время. Чистого времени нет; время — это предметы и явления. Не случайно французский антрополог К. Леви-Стросс назвал миф «машиной для уничтожения времени».

Итак, в древнегреческом мифе о происхождении богов проявились свойства мифологического понимания времени: оно персонифицировано и рассматривается в образах сменяющих друг друга божеств; оно зависимо от природных временных циклов и вечно возвращается к своим истокам; оно отождествляется с движением видимых объектов и как бы растворяется в нём. Первые два свойства как правило, а третье повсеместно присущи мифологическим представлениям народов мира.

Как же выглядит на практике опредмеченное, «наполненное» время? Проще всего проиллюстрировать это обычным житейским примером, когда время и пространство налагаются друг на друга: у большинства народов издавна было принято мерить расстояния днями пути. В плане восприятия времени данный пример характерен: пространство и время выразимы друг через друга. Пространственный промежуток измерен днями, но ведь и день (вернее, сутки) — не просто единица времени, а смена периодов дневного света и ночной темноты, т. е. реальное, видимое явление действительности. На описываемой стадии развития общества время дня (момент), время года (сезон) имеют для человека значение, поскольку определяют его действия: он знает, что должен делать сегодня вечером и что — ближайшей осенью. Но чистое, самостоятельное время утилитарного значения не имеет, а значит, и вовсе лишено смысла. Его как бы не существует.

Читая древние эпические поэмы, отразившие мифологическое мировосприятие, мы с удивлением замечаем, что время в них почти не движется, оно замерло. Можно примерно подсчитать, сколько лет длятся (или должны длиться) описанные в эпосе временные периоды, но течение лет не затрагивает героев. Одного из трех братьев-королей, персонажей «Песни о Нибелунгах» называют в поэме Млад Гизельгер. Спустя Много лет после первого знакомства с ним слушателя Гизельгер гибнет в бою, но и в последние дни своей жизни все еще предстает перед нами как Млад. В «Илиаде»

[8]

мы встречаем Елену Аргивянку на 10-й год Троянской войны. Много лет назад стала она женой царя Менелая, годы спустя похитил ее Парис, 9 лет провела она в осажденном Илионе, но красота ее неизменна:

Прожитые годы не меняют свойств, способностей и возможностей героев: время, проведенное в темнице, не ослабляет сил Ильи Муромца; разит врагов верным мечом — Жуайезом, мстя за гибель Роланда, могучий Карл Великий, а ведь «он стар и сед — ему за двести лет». Все это возможно потому, что для эпохи мифа и эпоса «чистое время» — условность. Сознание людей фиксирует лишь сцепленность событий, их соединение в целостную пространственно-временную ткань: имеющиеся в ней разрывы, промежутки просто исключаются из восприятия.

С таким овеществлением времени прямо связано странное на первый взгляд свойство некоторых древних народов видеть его как бы задом наперед, так что прошлое находится впереди, а будущее сзади. Советский востоковед И. С. Клочков обратил внимание на то, что древние вавилоняне «были ориентированы во времени на прошлое». На аккадском языке слово «прошлое» буквально значит «дни переда», или «дни лица», а слово «будущее» образовано от корня, означающего «быть позади». Сходное явление отметил Д. С. Лихачев, анализируя временные представления людей Древней Руси. «Како установили передний князи, тако платите дань», говорит Новгородская Первая летопись. «Передний» здесь означает «прежние», «бывшие», «прошлые». «Преднюю славу сами похитим, а заднюю си сами поделим»,— призывает герой «Слова о полку Игореве»: он надеется сделать своею прошлую славу и разделить с войском будущую. Вряд ли можно считать, как думают некоторые специалисты, что люди прошлого были развернуты во времени «спиной к будущему». В практической жизни человек не может систематически ждать пришествия прошлого и считать прошедшим будущее: не может, ибо не будет способен ориентироваться в мире, воспринимаемом неадекватно. Дело, видимо, в другом, а именно понимании времени как событийной ткани, на которую

[9]

наблюдатель смотрит как бы со стороны, из зоны вне времени. Перед ним — поток событий: впереди — те из них, что были раньше других, первые, передние, за ними идут последующие и в конце - задние. Замечено поэтому, что если для русских книжников «переднее» во времени — это прошлое, то «заднее» — вовсе не обязательно будущее. Это тоже может быть прошлое, но сравнительно более позднее, чем переднее: «прошлое завершающее».

Мы помним, что мифологическое время персонифицированно и одушевленно. Не удивительно, что оно обладает способностью воздействовать на события, наполняющие его:

Современный человек увидит в этих строках метафоры. Но для мифологического сознания метафоричность не противоречит буквальному, в своем роде реалистическому пониманию мира как арены борьбы разумных, одушевленных сил. В какую-то минуту человек вдруг ощущает результаты целенаправленного «действия» времени: старение, разрушение, рассыпание во прах. Отсюда — общее для многих мифологий представление о постепенной порче времени. Прорицательница Вёльва из скандинавской «Старшей Эдды» предрекает крушение всех моральных устоев в конце «века людей»:

В иную эпоху великий поэт Гораций, представитель «золотого века» римской литературы, несвободный, од

[10]

нако, как и все античные интеллектуалы, от мифологических представлений, меланхолично констатирует:

В сознании древних ухудшение, порча нравов во времени отождествлялись с порчей самого времени, ибо время вещественно, оно равно своему содержанию. Лежащая на нем печать божественности, обеспечивающая ему совершенство, постепенно стирается, и возникает необходимость нового импульса свыше, нового творения мира и времени.

В формировании циклических представлений о времени немалую роль сыграла зависимость жизни древних народов от естественных природных циклов, которые, в свою очередь, осознавались через взаимоотношения богов как явления одушевленного мирового космоса. Древний египтянин каждое утро фиксировал своим внутренним взором на восточном краю небосклона ладью, несущую бога света Ра. В течение дня Ра совершал свой путь в небесах с Востока на Запад, а вечером пересаживался в другую, ночную ладью, спускался в подземный мир и выступал в бой с силами мрака. К утру он неизменно выходил победителем и вновь возникал над горизонтом в дневной ладье. Более размеренным и мирным было существование греческого бога Солнца — Гелиоса. Так же как и Ра, появлялся он по утрам на восточном краю неба и пересекал его в золотой колеснице, выкованной Гефестом. Вечером же пересаживался в золотой челн и плыл обратно к Востоку по священным водам Океана. В это время небеса медленно объезжала богиня-ночь Нюкта.

В мировоззрении древних мифологизируются не только дни и ночи, но и времена года. Во многих мифологиях их смена отождествляется с образом периодически умирающего и возрождающегося юного бога. Мифы о Думмузи у шумеров и Таммузе у вавилонян, египетском Осирисе и эллинском Дионисе не просто иллюстрировали в глазах современников переход от лета к осени и от зимы к весне, ко прямо отождествлялись с этими явлениями природы. Многими народами и годичный природный цикл связывался с идеей старения и порчи времени. Так, у римлян старое, отжившее время симво

[11]

лизировала богиня Анна Перенна — древняя старуха, чучело которой торжественно сжигалось в новогодние праздники на улицах городов. Тот же смысл имеют широко распространенные до сих пор сказочные представления о престарелом Старом Годе, вручающем власть юному Новому Году. Так отдельные элементы мифологического восприятия мира «дожили» до современности.

Переход человечества к цивилизации, возникновение государственности изменили и преобразили сознание людей. Изменились и представления о времени. Уместно напомнить, что любые человеческие понятия, в том числе и понятие времени, эволюционируют под воздействием социальных условий. Новые идеи порождались новой общественной ситуацией. Представляется, что восприятие времени в эпоху древности определялось тремя главными обстоятельствами во-первых, потребностью государства и жречества в относительно четких системах времени в целях фиксации политических событий, регулярного сбора податей и созыва воинских ополчений, а также своевременного выполнения религиозных обрядов; во-вторых, практическими нуждами деловых людей – купцов, ремесленников, врачей, механиков, солдат, специфика деятельности которых требовала знания точного времени; в-третьих, выделением (в Греции, а позднее в Риме) прослойки лиц, занятых профессиональной интеллектуальной работой, и среди них — философов, которые в своих размышлениях неизбежно должны были обратиться к раскрытию сущности времени, как к теоретической проблеме. Ответом на первую потребность стало изобретение методов годичной фиксации событий, а затем и хронологических эр. Вторая потребность сформировала социальный заказ на создание приборов для измерения времени и нашла выражение в целом ряде блестящих изобретений древних и средневековых инженеров: солнечных, водяных и иных часах.

Осознание идеи времени и создание первых учений о времени принадлежит философам античной Эллады. Очень рано была сформулирована мысль о единстве времени. Ферекид в отличие от Гесиода полагал, что существует единый и вечный бог Хронос (а не Кронос —

[12]

владыка только лишь одной из эпох в истории мироздания). Принципа бесконечности времени придерживался Анаксимандр. Анаксагор впервые задумался о соотношении времени и вечности и предположил, что мир возник одновременно со временем. Исходное же состояние времени он считал вечностью. Характерная для античных философов мысль о шаре - как наиболее совершенной геометрической фигуре в сочетании с идущим от мифологии отождествлением движения времен и вращения небес привела Пифагора к выразительной формуле: «Время есть шар объемлющего мир дыхания».

Особенно полно и детально проблема времени была рассмотрена в трудах Платона и Аристотеля. На их концепции, несомненно, оказали влияние и древнейшие, мифологические представления о времени. Но независимо от этого их взгляды знаменуют качественно новый этап в развитии идеи времени. В сущности, автором первой в истории философии теории времени стал Платон, вторую — выдвинул Аристотель.

Согласно Платону, Демиург - вечносущный Бог создал мир совершенным, а значит, подобным своему творцу. В центре Демиург поместил мировую душу, ставшую образом Творца, но образом развивающимся, становящимся. Сам Демиург, являющий собой беспредельное совершенство, неизменен и вечен. Сотворенная же им мировая душа не вечна. «Стремясь еще больше уподобить творение образцу», Демиург творит «некое движущееся подобие вечности; устрояя небо, он вместе с ним творит для вечности ...вечный же образ, движущийся от числа к числу, который мы называем временем». «Ведь не было ни дней, ни ночей, ни месяцев, ни годов, пока не было рождено небо, но он (Демиург. - О.Б.) уготовил для них возникновение лишь тогда, когда небо было устроено». Движение времени и есть вращение небесной сферы, и именно благодаря этому время поддается исчислению: «...чтобы время родилось из разума и мыс ли бога, возникли Солнце, Луна и пять других светил, именуемых планетами, дабы определять и блюсти числа времени» (Платон, Диалог «Тимей»).

В платоновском диалоге «Политик» говорится о том, что произошло, когда Вселенная качала якобы вращаться в обратном направлении: «..все стали моложе и нежнее, седые волосы старцев почернели, щеки бородатых мужей заново обрели гладкость, возвращая каждого из

[13]

них к былой цветущей поре, разгладились также и тел возмужалых юнцов, с каждым днем и с каждой ночью становясь меньше, пока они вновь не приняли природу новорожденных младенцев и не уподобились им как душой, так и телом». В этом же диалоге высказана мысль о том, что космос стремится к саморазрушению. Поддерживает его в организованном состоянии Создатель — Демиург. И когда он оставляет космос без своего попечения, тот сходит со своих путей, «вырождается» и движется к гибели «Потому-то устроявшее его божество, беспокоясь, чтобы, волнуемый смутой, он не разрушился и не погрузился в беспредельную пучину неподобного, вновь берет кормило и снова направляет все больное и разрушенное по прежнему, свойственному ему круговороту». Таким образом, Платон теоретически обосновал принцип «порчи времени» и циклическую концепцию мирового бытия.

Представления о времени Аристотеля по сравнению с платоновскими выглядят более свободными от мифологических напластований.[2] Аристотель не отрицает взаимосвязи между временем и вращением небосвода, но истолковывает ее позитивистски, отказываясь отождествлять время с небесами: «Вселенской сферой время показалось тем, кто это утверждал, на том основании, что все происходит как во времени, так и в сфере вселенной; такое высказывание слишком наивно, чтобы доказывать его невозможность».

Время теснейшим образом сопряжено с движением: «Мы время распознаем, когда разграничиваем движение, определяя предыдущее и последующее, и тогда говорим, что протекло время, когда получим чувственное восприятие предыдущего и последующего в движении». «Когда же есть прежде и после, тогда мы говорим о времени, ибо время есть не что иное, как число движения по отношению к предыдущему и последующему».

Итак, Аристотелем был выдвинут фундаментальный постулат: время есть число (или мера) движения Оно связано всегда с конкретным объектом, ибо невозможно движение без того, что движется. Его не существует и без субъекта, вне измеряющей души.

Концепции Платона и Аристотеля стали высшим до-

[14]

стижением античной философской мысли в исследовании времени. Они сосуществовали на протяжении всей истории античной древности, оказывая воздействие на мировосприятие философов самых разных школ. Особенно сильно было влияние Платона, идеи которого были развиты в эпоху поздней античности мыслителями неоплатонического направления.

Возникшее на рубеже древности и средневековья христианское понимание времени в целом значительно отличалось от эллинского и римского. Оно прямо было связано с непривычными для античного сознания библейскими временными представлениями. Мифология семитских народов не предполагала кругового обращения времени.

Бытие, по Библии, начинается с акта творения, и сотворивший небо и землю библейский бог Яхве — властелин времени. Библейский мир, воспринимаемый как «мировое время» («олам»), являет собой, по выражению С. С. Аверинцева, «поток временного свершения, несущий в себе все вещи, или мир как историю». Его развитие есть реализация божьей воли, оно линейно и целенаправленно.

Возникновение христианства придало новое качество библейской версии времени, включенной в круг идей поборников христовой веры. Пришествие на землю сына Божия обозначило не просто значительный, но главный момент истории, разделило ее на две части: на то, что было до Рождества Христова, и то, что произошло позднее. Благодаря крестной жертве Христа для людей открылся путь к спасению, а будущее оказалось известно, в сущности, так же хорошо, как и прошлое: в нем людям предстояло Второе пришествие Христа и Страшный Суд. Христианское время симметрично относительно даты Рождества: не случайно позднейшие теологи искали и находили аналогии ветхозаветным событиям и персонажам в реальной истории средневековой Европы. Христианское понимание времени придает ценность прошлому, так как в нем имели место страсти Христовы, и будущему, поскольку в нем будет реализована божественная воля.

[15]

Провозгласив линейность времени как принцип, христианство поставило перед философами задачу его теоретического осмысления и обоснования. Эту задачу решил Августин Блаженный. Исходным пунктом концепции Августина был тезис о том, что время, как и все сущее, создано Богом и сопутствует бытию мира: до создания мира не было и времени. Нелепо поэтому задаваться вопросом, что же делал Бог до сотворения им неба и земли, ибо не существовало никакого «до». Бог неизменен и совершенен; в каждый данный момент он обладает всей полнотой бытия, время же — текуче. И потому Бог пребывает не во времени, а в вечности. «Продолжительность времени не иначе составляется, как из преемственной последовательности различных мгновений, которые не могут проходить совместно: в вечности же, напротив, нет подобного прохождения, а все сосредоточивается в настоящем как бы налицо».[3]

Заметно, что в трактовке отношения вечности и времени Августин зависит от Платона. Но в отличие от Платона для Августина неприемлема мысль о круговращении времени. Августин Блаженный утверждает, что в мире отсутствует физическая основа такого круговращения: ведь движение небесных тел вовсе не идентично времени. «Неужто, если бы вдруг прекратилось движение тел небесных, а кружилось колесо горшечника, неужто не было бы никакого времени, коим могли бы служить обороты этого колеса?»

Время не тождественно и просто движению. «Даже в том случае, если тела иногда движутся то скорее, то медленнее, а иногда остаются в покое, и тогда время служит нам для измерения продолжительности не только движения их, но и покоя». «Движение тел не есть время»,— замечает Августин, полемизируя на этот раз с Аристотелем. Идея цикличного времени не только беспочвенна с точки зрения космогонии, но и неприемлема в этическом плане. Она означала бы, что человеку нет смысла надеяться на «истинное счастье», что круговращение человеческих страданий бесконечно. И если бы даже такие представления о времени были истинными, «то и в этом случае было бы не только мудро хранить молчание относительно их, но даже... не знать о них». Однако Бог никогда не допустил бы столь бессмыслен-

[16]

ного течения событий. Он сознательно управляет мировой историей, и она не может быть циклична потому, что самим Творцом четко обозначены узловые точки ее поступательного движения. Её начальная и конечная вехи - грехопадение Адама и Страшный Суд; промежуточные - потоп, правление патриарха Авраама, царство Давида, Вавилонское пленение, Рождество Христово. Начиная с Рождества история человечества обретает новый смысл: на земле возникает Христова церковь, воплощающая собой Град Божий, прежде существовавший лишь на небесах.

Обоснованием линейности времени не исчерпывается темпоральная концепция Августина. Он задается вопросом, что же собой представляет время по существу? «Прошедшего нет уже», а «будущего нет еще». «...Мгновения перелетают из будущего в прошедшее с такой быстротою, что мы не имеем ни малейшей возможности уловить в них какую-либо длительность, ибо если бы они имели какую-либо продолжительность, то подлежали бы делению на прошлое и будущее». Однако в таком случае настоящее время нельзя измерить, так как оно не обладает протяженностью; прошлое же и будущее неизменяемы, так как их не существует либо «уже», либо «еще», а измерить то, чего нет, невозможно. Каким же образом люди все-таки измеряют время? «В тебе, душа моя, измеряю я времена... и когда измеряю их, то измеряю не самые предметы, которые проходили и прошли уже безвозвратно, а те впечатления, которые они произвели на тебя».

Гипотеза Августина о пребывании времени лишь в душе мыслящего индивида не оказала заметного влияния на богословскую мысль средних веков. Что же касается понимания им времени как линейного и конечного, его представлений о соотношении времени и вечности, его критики циклизма, то эти идеи легли в основу теории времени, принятой во всей христианской Европе. Последующие средневековые мыслители лишь слегка корректировали и развивали теорию Августина.

Так, Боэций предложил определение вечности, ставшее классическим: вечность — это «совершенное обладание сразу всей полнотой бесконечной жизни». Фома Аквинский ввел в теологическую онтологию промежуточное между временем и вечностью понятие «эвум». Дело в том, что вечность присуща только самому Богу, время

[17]

же течет в земном подлунном мире. «Эвум» — это темпоральное состояние небесных ангелов. Оно возникло в момент их творения и в отличие от вечности имеет начало, однако, как и вечность, не имеет конца. Оно, следовательно, причастно и к вечности, и ко времени и образует как бы срединный уровень между несовершенным временем и совершенной вечностью.

Как известно, средневековье аккумулировало опыт мифологической и эпической эпох и восприняло культурное наследие античности. Поэтому оно не могло полностью отрешиться от прошлого, в частности, и в восприятии времени. Даже в сознании теоретиков-богословов время овеществлялось, представая, например, в виде каната, протянутого с Востока на Запад и сворачиваемого и разворачиваемого каждые сутки. Человеческая история могла быть представлена как лестница, ведущая в небеса («Видение» Иоанна Лествичника). Если Августин Блаженный отвергал циклизм, то автор «Схоластической истории» Петр Коместор видел время в образе змеи, хвост которой упирается в голову.

Для средневекового мировосприятия особое значение имело соотношение времени и вечности. Вечное - область божественного, временное - область земного. Эти понятия иерархичны: время - производное от вечности и, в сущности, лишь она обладает собственным, самостоятельным бытием. К сфере божественного принадлежат события жизни Иисуса Христа, а в известной степени и других персонажей Писания. Они, однако, происходили на Земле и были причастны к земному времени. Следствием этой двойственности явилось никем строго не сформулированное, но все же достаточно четкое представление людей средневековья об особой временной структуре, получившей в современной науке название сакрального времени. Сакральное время можно определить как ту часть божественной вечности, которая доступна наблюдению смертных.

Годичный цикл христианской литургии, свидетелем свершения которого неизбежно становился любой средневековый европеец, есть цикл регулярного проявления в земной жизни фрагментов сакрального времени. Любой христианский праздник – это не просто воспоминание о том или ином эпизоде Священного Писания. Обозначаемое им событие, реально и телесно осуществляется ежегодно, можно было бы сказать «совершается вновь

[18]

и вновь», но это неточно: оно происходит в вечности, понимаемой как «стоящее настоящее»: обряд лишь приоткрывает перед верующими полог, за которым покоится вечность. Именно поэтому в праздничных проповедях говорится о священных событиях как о свершающихся сейчас. Кирилл Туровский в проповеди на Фомину неделю восклицает: «Днесь ветхая конец прияша... Ныне небеса просветишася... Ныне солнце красуяся к высоте всходит...»и т. д. Наиболее отчетливо представление о заключенной в сакральном времени вечности реализовалось в понимании причастия как действительного превращения хлеба и вина в тело и кровь Христову, происходящего каждый раз при совершении таинства. Это не означало, что страсти Христовы повторяются бессчетное число раз. Считалось, что Христос незримо присутствовал в хлебе и вине, пребывая в вечности. Что же касается живущих на земле людей, то для них сакральное время выступало как прерывистое, точечное: оно представало их взорам лишь тогда, когда совершалось культовое действо. Церковь становилась своеобразным распорядителем сакрального времени.

Взаимодействие земного и сакрального времени рассматривается в «Божественной комедии» Данте. Мирское время ее главного героя на основе самого текста поэмы определяется очень четко: путешествие Данте по трем загробным царствам начинается в Страстную пятницу 1300 г. Вплоть до перемещения героя в Рай время строго разделяется на суточные интервалы. И все же очевидно, что, спустившись в преисподнюю, Данте вступает в зону господства сакрального времени. В Аду царит вечная ночь и не бывает дня. Это не просто тьма - это именно ночь с небосводом, освещенным Луной и звездами. Более близкое к земному миру Чистилище - область господства привычного суточного времени, но и оно не совсем обыкновенно: ночь и день неравнозначны в этическом смысле и, к примеру, восхождение к Богу раскаявшегося грешника возможно днем, но не ночью. В Раю же сияет вечный день. В отличие от Ада и Чистилища небосвод здесь практически неподвижен, и Солнце всегда находится в зените. Время в Раю близко к вечности. И все-таки это не вечность в полном смысле слова. Ведь Рай сотворен, и его бытие конечно: он, как и Ад, будет существовать лишь до Страшного Суда. Следовательно, и в Раю временная ткань дви-

[19]

жется. Окончание этого движения будет знаменовать собой конец человеческой истории, т.е. тот же Страшный Суд. Поэтому и сакральное время Рая в философском плане выступает не как эквивалент вечности, а как «эвум» Фомы Аквинского.

Выявив с предельной ясностью различия земного и сакрального времени, Данте вместе с тем выступает уже не как чисто средневековый мыслитель. Ренессансный акцент в представлениях Данте о времени проявился в первую очередь в прямом обращении к античной философской традиции. Отсюда заимствована им идея о времени как движении небес, опираясь на которую, Данте уподобляет жизнь людей дуге, видимой части небесной сферы, так как «небо открывается в своих действиях не сразу по всей окружности, но лишь в какой-либо одной ее части». Дантовские представления о времени принадлежат одновременно средневековью и Возрождению.

Натурфилософы Ренессанса выдвинули концепцию, объективного и независимого времени, предвосхитив тем самым понимание его, характерное для нашей современности.

Гуманистическое мировоззрение стало той идейной средой, в которой начал осуществляться важнейший в истории мировой науки революционный переворот — переход к рационалистическому опытному знанию. Его свершение тесно связано с именами великих физиков и астрономов — Г. Галилея, И. Кеплера, Б. Паскаля и др. Итог ему подвела деятельность И. Ньютона, сформулировавш