Русский патриот Израиль Зак, кавалер орденов Отечественной войны I и II степеней
Тридцать лет в армии и сорок в культуре — таков жизненный путь 92-летнего Израиля Зака. В Риге герой 43-й гвардейской Латышской дивизии, кавалер орденов Отечественной войны I и II степеней известен еще и как деятель сцены — в разные годы он работал администратором в Латвийской филармонии, концертном зале «Дзинтари», Рижском театре оперетты, Латвийской национальной опере. Почти век за плечами ветерана, он готов примириться с бывшими врагами, но одного никак не поймет — почему война снова стучится в двери Европы.
Зак встретил меня на остановке возле своего дома. Энергичный мужчина невысокого роста в простенькой куртке и черной вязаной шапочке. Живые глаза, долгое рукопожатие. Видно, что гостю из России искренне рад.
— Я каждый день вспоминаю советские времена, и только добрым словом, — говорит, не выпуская мою руку из крепкой ладони.
Израиль Соломонович живет неподалеку от центра в большой трехкомнатной квартире. Но грустно там одному. Полтора года назад похоронил любимую жену, с которой прожил 67 лет. Та долго болела — тяжелая онкология. Пришлось бросить работу, чтобы ухаживать. До того Израиль Соломонович был администратором зала Латвийской национальной оперы, и тогда, в свои 89, о заслуженном отдыхе даже не помышлял. Уволился, а через восемь месяцев жена умерла. Стало совсем пусто.
— Ведь я всю жизнь с утра до вечера был среди людей, в бегах, без выходных, и вот теперь не у дел, — голос хозяина дрогнул. — Хорошо, хоть дочь близко живет.
На кухне Израиль Соломонович достает из холодильника кастрюлю с тушеными баклажанами:
— Сам готовил.
Вместе умяли аппетитное блюдо, чтобы разговор лучше спорился.
Жизнь или портсигар
— Наша семья родом из Даугавпилса. Папа работал железнодорожником, мама — поваром. Кроме меня у родителей было три дочери. В 1940 году окончил ремесленное училище по специальности фрезеровщик, но работы в родном городе не было, и я уехал в Ригу, где у нас жили дальние родственники. Устроился в Артиллерийский арсенал. Примерно в это же время в Латвию вошли советские войска. Сейчас говорят разное, но тогда население восприняло это очень спокойно, потому что все знали: в противном случае вошли бы немцы — их корабли уже стояли у берегов Латвии. А сами они, сходя на наш берег, вели себя отвратительно — нагло и развязно, особенно в ресторанах. Уже чувствовали себя здесь господами, а латышей считали холопами. Когда в июне 1941 года объявили о начале войны, нас, молодых ребят, мобилизовали в ОСОАВИАХИМ, и мы по ночам ходили на дежурства. А 28 июня, как сейчас помню, нас собрали и сказали, чтобы мы немедленно уезжали в Россию, поскольку сегодня уходит последний эшелон.
На вокзале было не протолкнуться. В поезд не попасть. Но мои родственники каким-то чудом проникли в вагон и втащили меня через окно. Когда доехали до города Яунлатгале (ныне Пыталово Псковской области), нам объявили, что поезд дальше не идет. Не успели выйти из вагона, как налетели самолеты и принялись бомбить. Мы рванули кто куда. Около трети остались лежать убитыми у горящего эшелона. Оставшиеся побежали на восток. Когда подумали, что уже спаслись, узнали, что немцы забросили десант, и мы практически оказались в окружении. Чтобы вырваться, нужно было хорошо знать местность. Помню, мой дядя отдал одному мужику из ближайшей деревни золотой портсигар, чтобы тот вывел нас тайными тропами. Вот таким образом мы избежали встречи с немцами. Что стало с моими родителями и сестрами, оставшимися в Даугавпилсе, я долгие годы не знал...
После тяжелой паузы мой собеседник с трудом продолжил:
— Уже позже, в 1945 году, я встретил земляков. Они мне рассказали, что после оккупации Латвии гитлеровцами в наш дом явилось несколько человек — двое в немецкой форме, двое в гражданском. Они потребовали, чтобы Ханка, сестра моя, пошла с ними. Ей удалось выскользнуть из дома со своей двухлетней дочкой. Но в тот же день их поймали и повесили. Сначала дочку, а потом ее… Что стало с родителями и остальными сестрами, я до сих пор не знаю.
Тут Израиль Соломонович уже не мог сдерживаться и заплакал. Я не знал, что сказать ему. Что мы все равно их победили? Что столько лет уже прошло и пора ранам затянуться? А если они не затягиваются? А если люди, которые недрогнувшей рукой убивают мать с маленьким ребенком, возводятся сейчас в ранг героев, а те, кто освобождал от них землю, подвергаются забвению и поруганию — как тут не плакать бывшему солдату?..
«Подопытный кролик»
После тяжелых скитаний Зак попал в Киров, куда переехало правительство Латвии. Там явился в военкомат и попросился добровольцем на фронт. Его приход оказался как нельзя кстати. В августе 1941 года Государственный комитет обороны формировал из граждан Латвии 201-ю Латышскую стрелковую дивизию, которая впоследствии была преобразована в 43-ю Латышскую дивизию и за проявленный ее бойцами массовый героизм получила звание гвардейской. Состав там был многонациональный. Примерно половина — русские, остальные — латыши, евреи, украинцы. С этой дивизией новобранец попал на Северо-Западный фронт, шел уже 1942 год. И в первом же бою 19-летний Изя Зак не дрогнул, а показал себя бесстрашным воином.
— Где-то под Туганово, — вспоминает Израиль Соломонович, — мы пошли в атаку. Впереди дзот. Строчит без передыха и косит наших ребят одного за одним. Заляжем, поднимем головы — опять поливает. Тогда мы с товарищем переглянулись, достали по гранате и поползли к дзоту. Когда уже были близко, одновременно метнули гранаты в дзот. И, не дав им опомниться, метнули по второй. Потом еще. Словом, забросали дзот гранатами, а когда одна из них попала в амбразуру, вскочили, обежали дзот и ворвались в него с обратной стороны. Тут уже в ход пошли автоматы. Перестреляли всех, кто там остался после взрыва в живых, и тем самым дали возможность нашей пехоте подняться и продолжить наступление.
За этот подвиг молодой солдат получил свою первую боевую награду — медаль «За отвагу». Потом они сыпались ему на грудь чуть ли не после каждого боя. Но вскоре Изю тяжело ранили.
— До Великих Лук оставалось километров десять, — вспоминает он. — Дошли до железнодорожной насыпи. Собираемся перейти, и вдруг оттуда пулеметный огонь. Залегли. Тут нас начали обстреливать еще и из минометов. Мина взорвалась в трех шагах, меня подбросило, в тело вонзилось несколько осколков. Один попал в шею, другой застрял в легких.
Ветеран похлопал себя по груди.
— До сих пор сидит — так и не удалось вырезать. А из шеи осколок удалили. Помню, когда привезли в госпиталь, чувствовал себя очень плохо. После операции легче не стало. Раны не заживали. Думал, помру. Однажды слышу, как врач говорит кому-то: «А давайте на нем попробуем это новое лекарство — пенициллин». А мне уж все равно: одной ногой — там. Но после нескольких уколов начал оживать. Так что я был чуть ли не первым подопытным кроликом, на котором испытали пенициллин.
И добавляет, имитируя серьезную интонацию советских дикторов:
— Испытания прошли успешно.
То ли неведомое до этого лекарство помогло, то ли могучая сила молодой жизни взяла свое, но меньше чем через месяц нашего героя выписали. И снова на фронт.
Вообще, с медициной ему везло. Когда во второй раз ранило осколком в ногу и раздробило кость, врачи уже готовили его к ампутации.
— Хорошо попал, — с какой-то даже уважительной интонацией, понятной только воевавшим людям, отозвался о немецком артиллеристе Соломонович.
По счастью, в госпиталь приехал профессор, чью фамилию наш герой не запомнил. Посмотрел снимки, долго мял ногу, а потом улыбнулся: «Не переживай! Будешь ходить!» Словом, обошлось без ампутации.
И снова солдат на удивление быстро пошел на поправку. Дальше известно: выписка, фронт, родная дивизия.
— В 1944 году мы вошли в Латвию. Я уже был к тому времени командиром отделения автоматчиков. До Даугавпилса оставалось совсем немного. Мечтал войти в свой город победителем, разыскать родителей и сестер, предстать перед ними со всеми орденами и медалями на груди. Но однажды под вечер меня вызвал комдив и приказал отправляться на учебу в Свердловское пехотное училище. «Нам нужны офицеры, — сказал он, — такие, как ты — решительные и отважные». «То есть, как учиться? — растерялся я. — Мне ж до дома осталось всего сто километров». Однако спорить бесполезно. Приказ есть приказ. Другой бы обрадовался, что отправляют учиться на офицера, но мне было не до радости. В последние дни я только и жил мечтами, что снова увижу семью…
Своих близких Израиль Соломонович так никогда и не увидел. Они пропали без следа. Может, понимал комдив, какой могла быть участь еврейской семьи в занятом немцами городе, потому и отослал бойца, чтобы не видел тот родного пепелища...
Так или иначе, но точно одно: решение комдива спасло солдату жизнь. Сразу после отъезда его 123-й стрелковый полк попал в засаду и был почти полностью истреблен.
Как товарищ Сталин семью сплотил
Победу Израиль Соломонович встретил курсантом пехотного училища — 17 наград на груди, в том числе и ордена Отечественной войны I и II степеней.
— В 1946 году я встретил свою единственную — она была студенткой медицинского училища. Расписались, но тут меня после окончания училища направили в Белоруссию, а ее распределили на Украину, в Артемовск. Но потом вышло указание чуть ли не от самого Сталина, чтобы жен офицеров не разлучали с мужьями. Она тут же приехала в город Лида, где я служил...
В это время в Литве и приграничных районах Белоруссии хозяйничали националистические банды. Они нападали на партийных работников, председателей колхозов и других активистов.
— Однажды нашу роту послали в колхоз помочь с уборкой картофеля, — вспоминает ветеран. — Точнее сказать, для охраны колхоза, поскольку там объявилась банда. Чтобы без дела не сидеть, мы приняли активное участие в сельскохозяйственных работах, причем не снимая оружия. Однажды ночью вдруг началась стрельба. Оказалось, бандиты ворвались в избу председателя колхоза и расстреляли его. Наша рота была поднята по тревоге. Ликвидировали бандитов. Я вернулся домой, к жене. А на следующую ночь что-то не спалось. Вышел во двор подышать и вдруг услышал за забором приглушенный разговор. Узнал голос нашей хозяйки, полячки, у которой мы снимали комнату. Она что-то обсуждала с какими-то мужчинами по-польски. Я понимал немного, прислушался. Оказалось, это люди из той банды, костяк которой мы уничтожили. Разговор шел о нас с женой. С нами хотели расправиться, но хозяйка настаивала, чтобы это сделали не в стенах ее дома. Бандиты уехали. Я хотел выследить их, но не успел. Через пару дней получил приказ отправляться в Пензенскую область.
Именно там судьба нашего героя сделала крутой вираж. В 1954 году уже майора Зака вызвал командир танковой части, где он служил, и приказал принять солдатский клуб. Израиль Соломонович удивился. Никакого отношения к художественной самодеятельности не имел, особого влечения к искусству не проявлял. Но приказ есть приказ. Через год клуб вошел в тройку лучших в военном округе. В 1959 году офицера назначили старшим инструктором по культурно-массовой работе. В его подчинении было уже 7 клубов и 14 библиотек. Можно сказать, так и началась профессиональная деятельность на новом поприще. Зак поступил на заочное отделение Ленинградского института культуры. А в 1969 году стал одним из руководителей ансамбля песни и пляски Прибалтийского военного округа.
— Я все еще не терял надежды разыскать свою семью, — рассказывает мой собеседник. — Поэтому попросил перевести меня в Ригу заместителем художественного руководителя ансамбля песни и пляски. Там же вышел в отставку.
После отставки Зак возглавил концертный зал «Дзинтари». Затем стал заведовать концертным залом Латвийской филармонии. На этой должности проработал 20 лет. Но началась перестройка, концертная деятельность пошла на убыль. Перешел администратором в Рижский театр оперетты.
— Там было две труппы — русская и латвийская, — вспоминает Зак. — В 90-е годы ликвидировали русскую. Как сейчас помню выступление заслуженного артиста Альфреда Озерова, который, обратившись к латышским коллегам, сказал: сейчас вы молчите, но через год ликвидируют и вас. Так оно и произошло. Сейчас в Риге нет Театра оперетты. Зал долго пустовал. А меня пригласили администратором в Латвийскую национальную оперу, где я проработал 16 лет. Трудился бы до сих пор, если бы не болезнь жены...
Соломоново решение
Ветеран, конечно, грустит, но человек он справедливый и на жизнь не жалуется. С материальной стороны все хорошо: помимо латвийской пенсии получает еще российское пособие как ветеран Великой Отечественной войны. Не обижают и нынешние власти. Он награжден Крестом Признания, в 2009 году ему вручил его сам президент Латвии Валдис Затлерс. У нашего героя двое детей, три внука и правнук. Дочь живет в Риге, работает врачом. Сын — в Санкт-Петербурге, начальник связи Пулковского аэропорта. Два внука — хоккейные тренеры, третий — программист. Правнук — хоккейный менеджер, работал в Европе, сейчас пригласили в Москву.
А вот за Латвию у старика болит душа. С Евросоюзом его родина явно промахнулась.
— Более 60% населения у нас живут на грани бедности, — говорит Зак. — В республике безработица, перспектив нет, среди молодежи процветает наркомания. Цены в магазинах высокие. С 15 апреля этого года отменяются последние льготы для ветеранов войны — бесплатное протезирование зубов. Но главное даже не это. Исчезло что-то человеческое, которое было во времена Советского Союза. А после того как украинские власти начали бомбить Донбасс, и Запад закрыл на это глаза, ни у кого не осталось иллюзий в отношении так называемых европейских ценностей.
По словам ветерана, в Латвии правильно понимают то, что происходит на Украине. По сути, эта война — результат американской агрессии против России, считает он. Будучи членом совета ветеранов Латышской дивизии, Зак каждый понедельник приходит в Дом Москвы, где собираются ветераны и обсуждают события, происходящие в мире.
— Донбасские ополченцы достойны восхищения! — как за родных однополчан, радуется фронтовик. — Таким малым числом одерживают победы против такой орды. Вот это по-русски! Я по национальности еврей, по сути — латвиец, но в душе — русский патриот. Вообще, мы, латышские ветераны, самые преданные русские патриоты.
Но как же они тогда допускают, что в Риге каждый год 16 марта проходит марш легионеров? Мой собеседник тяжело вздыхает.
— Да, полиция не мешает им носить нацистскую символику, но и нам не мешает 8 мая возлагать цветы к мемориалам, — говорит он. — В этот день мы выходим с орденами, и никто не смеет препятствовать. Помню, в начале 90-х президент Латвии собрал нас, ветеранов Латышской дивизии и легионеров СС, и сказал: «Подойдите к зеркалу. Видите, вы уже старики. Подайте друг другу руки и кончим воевать». Руководитель легионеров Романовский (умер в 2004 году. — «Культура»), ответил: «Никогда мы не подадим им руки!» Так и разошлись, не примирившись. Впоследствии я много об этом размышлял. Знаете, а я бы руку подал. Несмотря на то, что моих родителей и сестер уничтожили фашисты. Но ведь не все же легионеры зверствовали, не все пошли воевать за фашизм добровольно. Большинство из них призвали в армию насильно. И действительно, мы люди уже старые, пора становиться мудрее...
Прежде чем расстаться, Израиль Соломонович показал мне фотографии детей и внуков, а затем облачился в парадный мундир и приосанился — для фото. Таким я его и запечатлел — простым, по-детски доверчивым, с библейской мудростью во взоре: «Все проходит, пройдет и это». Недаром же — Соломонович.