Гильбо поддерживает Степаненко.
Вывод о возможности срыва формационного перехода со ссылкой на исторические прецеденты, безоснователен. В реальности этих прецедентов не было.
Многие футурологи и экономисты, наиболее известны из которых Сергей Переслегин и Михаил Хазин, делают вывод о высокой вероятности срыва процесса формационного перехода (а мы сегодня имеем как переход от индустриальной фазы к постиндустриальной, так и стоим в начале перехода от экономической общественной формации к постэкономической, а также от информационного общества к нетократическому, неинформационному). В качестве основного аргумента они приводят исторический пример перехода от античной модели общества к феодальной, когда произошёл срыв и человечество погрузилось на полтора тысячелетия в средневековье. Михаил Хазин, помимо исторических аналогий, указывает также и на возможный экономический механизм такого срыва: крах действующией финансовой системы, обеспечивающей высокий уровень глобального разделения труда, приведёт к неизбежному откату этого уровня, а значит – и неизбежной деградации основанных на данном экономическом базисе социальных институтов. Сергей Переслегин в качестве механизма приводит нечто более туманное – типа туповатое человечество не справляется с растущими информационными потоками, и потому станет жертвой информационного перегруза, свалившись опять же в деградацию.
Оставим пока в стороне критику обоих этих механизмов и зададимся вопросом – а были ли в реальной истории срывы информационных переходов? Понятно, что и Переслегин и Хазин по разным причинам остаются приверженцами той мифологии, которая под видом исторической реконструкции внедрялась европейской системой образования по итогам Римского конгресса 1903 года. Однако же, научный подход давно не оставил камня на камне от основ этой реконструкции, и споры сейчас идут скорее о мотивах внедрения тех или иных мифов, её составляющих. В то же время, сам научный подход, ставит вполне очевидные ограничения буйной фантазии реконструкторов.
Первым таким ограничением является необратимый характер роста населения в аграрном обществе. Например, всю первую половину XX века Россия прожила в условиях тотальной демографической катастрофы: революции 1905 и 1917 года, две мировые войны, гражданская война, тиф, испанка, тотальные репрессии, массовая эмиграция, голод на Украине и в Поволжье. Суммарное число жертв этих процессов измеряется десятками миллионов, а по оценкам некоторых демографов численность этих жертв значительно превышает сто миллионов.
В условиях тотальной демографической катастрофы численность населения России выросла со 117 миллионов в 1897 году (Империя без Польши и Финляндии) до 208,8 млн. в 1959 году (в границах СССР). То есть средний рост за период составил 1% в год, даже с учётом грандиозных потерь в течение всего периода. А это значит, что для любого исторического периода мы должны принять факт, что рост населения был порядка 1%, а не изобретать мифы о катастрофах, способных сокращать население в разы. Следовательно, удвоение населения до момента появления социального государства неизбежно происходило каждые три поколения (70-75 лет). Это значит, что от момента появления первого человека до достижения численности 1600 млн в 1900 году (когда появляются сколь-нибудь достоверные данные о населении) прошло 2100-2200 лет, то есть 40-50 поколений. Поэтому все сказки насчёт существования не просто людей, а культурных людей за пределами этого исторического периода есть либо мошенничество, либо мракобесие.
Единственный случай, когда этот устойчивый рост был поколеблен, была грандиозная катастрофа, связанная со сдвигом земной коры относительно оси и сопровождающих его адаптационных процессов. Последовавшее затопление огромных пространств действительно могло привести к сокращению численности населения в разы, и понятно, что более пострадали наиболее развитые регионы.
Второе ограничение, которое ставит научный подход перед историческими реконструкциями – это прямая связь численности населения со способом хозяйствования, а значит и форматом общественного устройства. Например, при плотности населения менее 0,5 человека на квадратный километр, возможна жизнь охотой-собирательством, то есть малыми семьями. При более высокой плотности уже возникает земледелие и рыболовство, а с ними и родоплеменной строй. Наконец, при достижении плотности населения 5 человек на квадратный километр неизбежным является появление полиса, то есть исключение превышающей эту плотность части населения из сельского хозяйства и переход к иным занятиям. Наконец, достижение плотности 15 человек на квадратный километр приводит к неизбежности мануфактурного способа производства, а достижение плотности в 40-50 человек влечёт буржуазную революцию и индустриальный общественный строй.
Формационные переходы происходили в реальной истории без всяких откатов в «тёмные века», которые имеют место лишь в фэнтези-реконструкциях версии Римского конгресса 1903 года. Переходы случались с завидной регулярностью по достижении соответствующей плотности населения в тех или иных странах. Регулярно происходил переход от родового строя к феодальному, от феодального – к «старому порядку» (то есть корпоративной монархии образца Людовиков XIV-XVI), а от него – к буржуазному строю.
Единственным нарушением этого поступательного процесса явилась цепь грандиозных катастроф, связанных со сдвигом коры земли относительно оси. Замораживание и затопление огромных территорий Сибири, выброс в атмосферу нервно-паралитических фосфатных газов, адаптационное опускание коры и затопление прибрежных зон Средиземного и Чёрного моря – наиболее развитых торговых городов – привело к гибели античной цивилизации как раз накануне перехода к буржуазному строю (причём из своего XVII века античность была «историками», обосновывавшими права новых династий, отправлена в доисторическую эпоху). На несколько десятилетий Европу охватило вызванное отравлением атмосферы сумасшествие, история которого и была потом реконструкторами растянута на тысячи лет средневековья.
Но даже такая катастрофа смогла лишь немного задержать, но не остановить формационный переход. Рост населения возобновился, а с ним и неизбежное усложнение экономики и общества.
В реальной истории прогресс человечества неостановим и необратим. Именно этот факт и скрывает от нас легендарная история.
Оговорюсь здесь, что сокрытие этого факта не было сколь-нибудь существенной целью творцов легендарной реконструкции истории Запада и тем более Востока. Их мотивы сводились лишь к обоснованию сначала династических, затем национальных претензий, а заодно и патентного приоритета. Удревнение династий имело целью освятить их феодальные права, фальсификация географических открытий – обоснование 100-летнего владения только что открытыми землями, дабы застолбить суверенитет наций, фальсификация истории науки и приписывание современных изобретений и открытий «гениям прошлого» типа Лавуазьё, да Винчи, Ломоносова или Ньютона – желанием избежать оплаты тех или иных патентов. Но в целом отсутствие научного подхода и желание примирить национальные версии и породило ту монструозную конструкцию Римского конгресса 1903 года, которая ныне преподаётся в школах, хотя и не выдерживает даже минимальной критики.
Таким образом, вывод о возможности срыва формационного перехода со ссылкой на исторические прецеденты, безоснователен. В реальности этих прецедентов не было. Они существуют только в рамках европейской мифологии (интересно, что США даже и не подумали озаботиться сочинением себе «древней истории», зато Таиланду, Индии, арабскому миру или Китаю колонизаторы насочиняли хотя и фрагментарную, зато многотысячелетнюю фэнтэзи-историю.).
Кроме исторических прецедентов М.Л.Хазин обосновывает свой вывод о возможности «отката цивилизации» также и экономическими аргументами. Их мы разберём в другой раз, а пока запомним, что в реальной истории прецедентов такого отката по причинам, имманентным характеру человеческого общества, не было.
(продолжение следует)