Георг Шлезингер: «Моя родословная»

Своим появлением на светя обязан Закону о дискриминации евреев. Ведьбезограничениячисла евреев, принимаемых в венгерские вузы, мои родители, пожалуй никогда бы и не встретились. Предки мои были иудеями. Прадед по матери был авторитетным и ещё здорово бородатым раввином из Трансильвании.А вот его сын, Бернард, уже был гладко выбрит, и работал учителем в Будапеште, и хотя и с трудом, но обеспечивал достойную жизнь в уютной квартиресвоим детям, двоим сыновьям и любимой дочери. В этойквартирепо улице Сердечной была даже отдельная ванная комната, что по тем временам считалось признаком зажиточности...Мой прадед по отцу, родившийся в 1848 году, наполненном бурными революционными событиями,был часовщиком. Он курил длинную трубку,носил усы и уже имел более скромную, не столь опрятную бороду.Его сын, Андор, разделял прогрессивные соцдемократические взгляды иработал в типографии. Своего первого сына он растил, как и подобает отпрыску рабочего-аристократа, в скромной двухкомнатной квартирке по улице Изабеллы.И хотя мои будущие родители жили в одном и том же микрорайоне,на расстояниикаких-то двух улиц друг от друга, они бы никогда не встретились, если бы после окончания гимназии онипродолжили своё дальнейшее образование в Венгрии.Но тут на помощь пришёл закон о дискриминации евреев, и ни одного из моих будущих родителей не приняли в венгерские вузы. Так что в 1930-е годы для венгерских евреев наибольшие возможности и перспективы предоставляла учёба в соседней стране, вЧехословацкой республике. Вот так и познакомились мои родители, обучаясь в Высшей Технической школе города Брно. Приобретя специальность технолога по текстилю,они вернулись на родину, в Венгрию, и заключили брак в тогда ещё свободно действующей синагоге.После моего рождения отец стал бравым солдатом Хорти,и по завершению службы получил полагающийся выпускнику высшей школы чин капрала.А вот в излучину Дона он уже отправился в качестве отбывающего трудовую повинность. Обратно из далёкой России мой папа добирался, имея только мешок сахара, зимние сани да ружьё. Это и спасло ему жизнь. Почти все остальныеребята из его батальйона погибли. А за тележку лошадиного помёта отцу даже удалось вовремя убежать из Таттерзала, который разбомбили уже на следующий день,и как-то худо-бедно пережить то страшное время, когда к власти пришли салашисты /венгерские фашисты/.Следуя популярной моде тех военных лет, мои родители развелись. Моя мама вступила в движение Сопротивления, однако каким-то образом ей всё же удалось попасть в транспорт, следовавший в Дахау, откуда летом 1945 года её освободили русские и американские солдаты.....Касательно утраты имени, полученного мною при рождении, и утраты моего еврейства у меня остались весьма чёткие детские воспоминания. Большинство свободного времени я проводил со своей двоюродной сестрой на детской площадке, находившейся возле площади Стрельбищ.И каждый раз, когда мы отправлялись туда из нашего дома, родители строго-настрого наказывали намв случае, если кто-то из посторонних взрослыхспросит наши фамилии, отвечать, что нас зовут мадьяризованными именами. Вместо моей фамилии Шлезингер надо было произносить венгерскую фамилию «Шереш»/Пивной/ , а вместо фамилии Штайнер моя двоюродная сестра называла фамилию «Шойом»/Соколова/....С этой детской площадкой у меня связано ещё одно воспоминание. Если кого-то из детей хотели очень обидеть и сказать ему что-то исключительно плохое, то его обзывали «полесский жид». Значение этого словосочетания я понял гораздо позже, когда в мои руки случайно попала книга с фотографией евреев из варшавского гетто, носивших длинные пейсы и длинные кафтаны. Тогда я и увидел впервые мелкую подпись подфотографией: «Полесские евреи»....Перед войной, будучи ещё ребёнком, я очень мало знал об этих вещах. В период отсутствия родителей меня воспитывала то одна, то другая бабушка. Ни одна из этих семей не быласильно религиозной, и по-настоящему я осознал, что я – еврей, когда бабушкизаписали меня в еврейскую школу, которая располагалась на Аллее Елизаветы. Здесь нас пытались обучать и ивриту. Впоследствии из-за постоянных бомбёжек всех учениковеврейской школы перевели в «радиошколу». То есть,домашние задания мы получали по местному радио, а учителя проверяли выполнение этих заданий раз в неделю. Так что об учёбе в «радиошколе» у меня остались довольно смутные воспоминания. Помню только еврейскую букву «ш». Наверное, потому, что фамилии обоих моих дедушек начинались именно на эту букву: Шлезингер и Штайнер.А в остальном мы были похожи на наших сверстников из обычных венгерских школ.Мы носили такие же шапки, и учили такие же бессмысленные националистические стихи: «Неполная Мадьярия– это не страна! ВеликаяМадьярия– вот он, рай для нас!». И даже молитву перед урокоммызаканчивалиодинаково:«Верю в воскрешение Великой Венгрии и в победу всех венгров. Аминь»...Тот ужас, который происходил в Венгрии в годы Второй мировой войны с евреями, был совершенно естественным в окружающих нас антисемитских странах. Поэтому после ареста 3.000 антифашистов-христиан и евреев следующим шагом венгерского правительства стало издание указа об обязательном ношении венгерскими евреяминанагрудной части верхней одежды жёлтой «звезды Давида». Разумеется, обо всём этом я, восьмилетний мальчик, ничего не знал. Поэтому очень удивился, когдаоднажды Маргарита, моя тётя, жена брата моего папы (она была первым «гоем» в нашей семье), пришла за мной, и объявила, что мы поедем на трамвае к её младшей сестре, тёте Вале, жившей в Буде, старой части Будапешта.Заняв место в трамвае, я обратил внимание на то, что в одном конце трамвая почти все пассажиры носили на своей одежде жёлтую шестиконечную звезду.– Тётя! А кто это?– Это евреи, - ответила Маргарита.– Но ведь я тоже еврей! Почему и у меня нету такой красивой звезды?– Тише! Тише! – Маргарита испуганно оглянулась. – Не спрашивай так громко! У тёти Вали ты потомобо всём узнаешь.И вот мы прибыли в домик по улице Редисочной. Тётя Валя повела меня в ванную комнату, где, возле большойчугунной ванны, на корзине с бельём сидела моя милая мама. Я очень обрадовался, ведь я не видел её почти два года! Родственники говорили мне, что мама уехала в Трансильванию, иногда мы даже получали от неё почтовые открытки. Теперь я уже знаю: в то время мама находилась на нелегальном положении. Но тогда я ещё не знал такого слова.– Сыночек, тыуже большой мальчик, – заявила мама, – и звать тебя теперь будут не Георг Шлезингер, а Пётр-Василий Шереш. И ты теперь для остальных людей не еврей, а римо-католик. После этого последовали две недели, проведённые на заброшенной даче на окраине Пешта, где тётя Валя каждый день приучала меня к моей новой идентичности. Она звала меня Васей. И когда я уже более-менее привык к своему новому имени, к нам приехал знакомый сосед,дядя Ласло на мотоцикле. – «Привет, Вася! Садись, я отвезу тебя в маленькое словацкое село. Тётя, у которой ты будешь жить, знает только то, что ты – беженец из Пешта. Больше ничего ей нельзя рассказывать!».И вот я приехалв эту деревеньку, где мне предстояло жить с «тэтой Рэзой», - так новую мою тётюзвали по-словацки, –и с её тремя дочерьми.Тётя Рэза относилась ко мне очень хорошо. Она даже записала меня на курсы подготовки к первому причастию, которые вёл местный пастор. С этим пастором у меня получилась одна накладочка. Ведь в Будапеште мои знания по истории религии не распространялись на катехизис. Поэтому на каком-то занятии пастор грозно спросил у меня: «И в какой же ты школе учился в Будапеште?!» - В лютеранской, что по улице Аллеи Елизаветы, – на ходу импровизировал я.– Оно-тои видно! – заметил пастор. Но конфликт постепенно утих, я выучил урок, и меня даже сфотографировали с остальными участниками первого причастия...Шло время, я быстро привык к своей новой деревенской жизни, местные дети тоже дружелюбно приняли меня в свою компанию и относились ко мне хорошо. Особенно мне нравилась гораздо бОльшая свобода, которая предоставлялась деревенским детям. Однако купаться в большом эмалированном тазу мне совсем не нравилось. Просто каждый раз предстояло быть особенно бдительным, когда надо было снять трусы, – чтобы окружающие случайно не заметили той маленькой разницы, которая отличает меня от остальных деревенских мальчиков.Каждые три-четыре недели в деревню приезжала моя мама и оплачивала моё проживание у тётки Рэзы. Но однажды осенью мама не приехала. По словам приютивших меня, моя мать исчезла после взрыва на будапештском мосту Маргариты. Теперь я знаю, что группу мамы выдал провокатор, всех участниковподполья арестовали ивывезли в Германию......С тех пор мой статус изменился. Я уже был не маленьким мальчиком, которого баловали родители, и не каким-то будапештским франтом. Если мне хотелось есть, то сначала надо было принести для тёти Рэзы несколько вёдер воды. А если мне не хотелось таскать эти большие вёдра, то её двухметровый зять, которого уволили из рядовтелохранителей Хорти,потому, что он нанёс себе увечье и отрезал несколько пальцев на одной руке,- перекидывал меня через своё колено и лупил по заднице увесистым солдатским ремнём....После того, какбыли оборваны последние нити, связывавщие меня с моей прежней жизнью,я нарушил правилаконспирации, и написал большое письмо своей бабушке, проживавшей в Будапеште, на улице Изабеллы. Я не подписал своё имя. Но именно благодаря штемпелю на почтовом конверте моему отцу удалось узнать, где я нахожусь, и папа спустя некоторое время приехал ко мне. А такжебыл ещё один случай, когда я нарушил конспирацию: ночью, когда в доме уже все спали, я вышел на окраину деревни и прошептал ночному небу: «Меня зовут Георг Шлезингер! Меня зовут Георг Шлезингер!»...Шли дни, недели, в Будапешт вошли русские, потом, на короткое время, вернулись немцы, а я всё ешё жил в глухой словацкой деревне и уже начал забывать, откудаприехал.И вот однажды, когда немцы по утрам уже обстреливали деревню из гранатомётов, к нам прибежал один паренёк:– Идём, Вася! К тебе приехал твой отец!– Что за шутки! Наверное ко мне приехал дядя Лайош, который привёз меня сюда на мотоцикле!– Нет, твой папа приехал из самого Пешта. В вашем дворе полно людей, и они расспрашивают отца , что нового в столице.Я помчался домой. И действительно: отец сидел перед нашим домом. Последний раз я видел его два года назад. Кстати, именно тогда он отвесил первую в моей жизни оплеуху за то, что я не хотел его выпустить из объятий, и папа чуть не опоздал на поезд.Отец посадил меня к себе на колени, наклонил головуи прошептал мне на ухо: «Ну, как ты поживаешь, Жорик, сыночек?Я испуганно оглянулся: с кем это папа разговаривает? Я ведь почти забыл уже своё настоящее имя. К тому же, только мама знала, что меня переименовали в Васю!И вот я снова дома! На следующее утро, на рассвете, мы отправились в Будапешт. Шли и пешком, ехали и на русском танке, и на подводе, и к вечеру добрались до будапештского моста имени Франца-Йосифа (ныне– мост Свободы). Это был единственный уцелевший мост, который был взорван немцами только посредине. Русским солдатам удалось соединить оба конца моста, соорудив временную переправу, по которой из Буды можно было попасть на пештскую сторону столицы. Был уже вечер, и перейти мост разрешалось только утром. «Давай, зайдём к тёте Вале!» - предложил я отцу. И мы отправились на Редисочную улицу. Тётя Валя нам очень обрадовалась, а на следующий день к полудню мы добрались до нашей квартиры по ул Изабеллы, где меня крепко обняла моя милая бабушка, Фанни...На дворе был март 1945 года. От мамы не было никаких вестей. Она вернулась домой из концентрационного лагеря только в июне. Мои дедушки и бабушки тоже побывали в гетто, но чудом выжили. Только дедушка Бернард получил в гетто инсульт и умер. Два старших брата моей мамы погибли, работая в отрядах трудовой повинности. Дядя Иштван,отецмоей двоюродной сестры из семьи Штайнер, погиб на фронте. Дядя Андрей погиб во время бомбардировки Таттерзала. А дядя Людвиг, третий брат моей мамы, ещё в 1933 году эмигрировал в Австралию. Таким образом он оказался единственным выжившим мужчиной из семьи Штайнер...Брат моего отца, Моисей, избежал трудовой повинности, работая на шахте в югославском городе Бор. Через несколько лет дядя возвратился домой, где его ждала верная жена, тётя Маргарита, с подросшим сыном. Тётка Маргарита спасла жизнь не только мне, отправив меня из Будапешта подальше. Она отправила в словацкие деревни многих еврейских детей наших знакомых, кроме того,Маргарита до последних дней беременности передавала в гетто хлеб для больных и стариков, и спасла жизнь ещё очень многим людям. О себе тётка рассказывала очень скупо, никогда не хвасталась, и никто не знает, сколькочеловеческих жизней спасла на самом деле моя тихая и скромная тётя Маргарита. Хотяона вполне заслуживает деревца в парке Яд Вашем..ЭПИЛОГЗакончилась война. Вернулась мама, и мои родители вновь поженились. О том, что мы евреи, в семье особенно часто не говорили на эту тему. Когда подрос мойсын, и стал интересоваться своими корнями, мы исследовали свою родословную и удивились, как много наших родственников живёт в Израиле и в странах, где человекуне надо спасать свою жизнь ценой временного отказа от своего настоящего имени! Хорошо ли мы поступили, отказавшись от своих имён в ужасные годы войны, когда человеческая жизнь ничего не стоила и могла оборваться в любой момент?Георг Шлезингер (Шереш).Перевод с венгерского языка на русский язык:Каролина М. (Н. - Лаура Терпаи), г. Будапешт