Дорога к дому

Пожалуй, самое сильное чувство в человеке – это чувство его малой родины

Неразгаданные тайны

Сюда, в деревню Погост, что на Клязьме, уже лет десять я приезжаю за тишиной. Здесь, в 169 километрах от шумной и суетной Москвы, сказочно былинную тишину оттеняет летом музыкальный стрёкот кузнечиков в пересушенной августовским солнцем траве, зимой – звон хрустящего под валенками снежного наста, сверкающего мириадами искр. А былинную – потому, что спускаясь к реке, минуешь дубовую рощу, выросшую на склонах и темени холма, где до сих пор, с начала тринадцатого века, сохранились очертания древнерусской крепости Осовец – её мощные валы и глубокие рвы. Жители окрестных деревень называют её – Городок.

Тишина здесь особенная. Обычное треньканье синиц, свист иволги, обморочные, на всю ночь, трели майских соловьёв звучат оглушительно. А как-то весной, в середине дня, сидя в доме за ноутбуком, я услышал зовущее, протяжно-громкое горловое курлыканье, непонятно – чьё. Выбежал на крыльцо, увидел низко в небе огромную стаю перелётных гусей, обнявших сизыми (размах – два метра) крыльями чуть ли не пол-неба. Они, спускаясь, со свистом рассекая воздух, скрылись за соседними крышами, и я, оседлав велосипед, помчался следом. И, выехав на асфальтовую дорогу к деревне Жохово, увидел: большое вспаханное поле стало живым и сизым от усеявших его гусей; они там, на свежей пахоте, кормились, и их гогот был похож на перекличку уставших путешественников, направлявшихся к местам своей малой родины.

В первые годы моей деревенской жизни экзотика здешних мест казалась мне тайной, не поддающейся расшифровке. Почему обширное пространство между рекой, узкой полоской леса и деревней называют здесь Ханский луг (или вариант – Убитое поле)? Спрашиваю односельчан. Не знают. Сворачиваю к реке с удочками, по крутому спуску, именуемому Гужёвка, мимо дома, стоящего неподалёку, владелец которого – Гужёв. Интересуюсь у своих соседей: в честь хозяина дома назван спуск? Нет, отвечают, здесь в окрестных деревнях Гужёвых много. Как, например, Зайцевых и Котковых. А про Городок объясняли: хороводы там водили вокруг костров в далёкие времена, так старики сказывают. Да только ли хороводы? А откуда проржавевшие мечи и наконечники стрел, вымываемых на склонах холма летними ливнями?

И попалась мне в те годы книжка местного краеведа-любителя Родионова Сергея Ивановича («Край мой, любовь моя…»), ходившая по рукам. Оказалось: Ханским лугом (Убитым полем) называется место, где хан Батый со своим многотысячным войском, уходившим по замёрзшей Клязьме после разграбления Рязани, был настигнут Евпатием Коловратом и крепко бит (1237 год). Почти весь небольшой отряд Коловрата погиб вместе со своим отважным воеводой в этой неравной и безнадёжной схватке. Хан Батый, потрясённый одержимой стойкостью русских, допрашивал израненных уцелевших: «Чего вы хотите?» – «Умереть!» – отвечали ему, потому что возмездие для них было ценнее жизни. По легенде – Батый распорядился отдать пленникам тело Евпатия, разрешив предать его земле по русскому обычаю.

Так ли это? И если Коловрат похоронен здесь (предположительно – на старом кладбище, расположенном на спуске к реке, с левой стороны от Городка), как и чем это подтвердить? Ведь у рязанцев, поставивших памятник Евпатию Коловрату, свои на этот счёт предположения.

Попытался я найти автора книжки. Оказалось, его уже нет в живых. Поговорил с его дочерью – заведующей местной библиотекой в посёлке Заречное Татьяной Сергеевной Трыкиной. Она рассказала: отец (человек чрезвычайно дотошный, работал ведущим специалистом на животноводческом комплексе) все последние годы ездил по архивам, изучал летописи, консультировался с историками-учё­ными. И оставил после себя эту книжку. Такое вот удивительное наследство.

А тем временем и моя жизнь в деревне всё больше приобретала исследовательский характер. Меня завораживала не только история деревни, а ещё и особенности быта и бытия моих односельчан, и я написал о них книгу новелл «День в августе» (издана московским издательством МИК в 2012 году, а в 2014-м получившая литературную премию имени Антона Дельвига). И как-то летом дал книжку соседям – полистать, не очень-то надеясь на пристальное внимание, ведь и горожан и селян отваживает сейчас от серьёзного чтения агрессивно-развлекательное телевидение. Книжка же стала путешествовать из дома в дом, и однажды, в погожий летний день, внучка оторвала меня от ноутбука: «Дед, выйди, тут к тебе какая-то делегация». Выхожу на крыльцо и вижу: во дворе – толпа. Лица все знакомые, живём-то на единственной здесь улице. Многие из них – персонажи моих новелл – просят подарить (или продать) книгу. Продавать я не стал – жизнь здесь тесна настолько, что все друг другу становятся близкими людьми, с близким же человеком вступать в товарно-денежные отношения негоже. Раздал одну упаковку, не хватило. Привёз из Москвы ещё несколько упаковок, заодно одарив книгами и местную библиотеку.

И задумался вот над чем: историко-краеведческая литература сейчас издаётся в каждом областном городе и на прилавках не залёживается; краеведением занимаются не только профессионалы-историки, но и любители. Почему? Не потому ли, что наступило в России время обновлённого самопознания: кто мы? Какие мы? О чём нам надо помнить, чтобы не петлять по одним и тем же, давно проторённым дорогам прошлых ошибок?

Втянутыми в этот исследовательский водоворот оказались самые разные люди. Расскажу об одном из них.

Колодец под крышей

С Александром Маслóвым я познакомился минувшим летом. Вначале – заочно. Прихожу с реки – дожидается меня письмо. Весьма церемонное:

«…С некоторых пор я отношусь к числу тех, кто прочитал вашу книгу «День в августе», а ранее видел публикацию о Погосте и окрестностях в «Литературной газете». Желание выразить вам признательность подталкивает меня поделиться некоторыми краеведческими материалами…»

О себе – коротко:

«Я пошёл по стопам деда… Дед же мой, Александр Иванович, сорок два года проработал сельским учителем, из них тридцать пять – директором Брызгуновской начальной школы, это в нескольких километрах от Погоста. После затопления Брызгуново и ещё нескольких соседних деревень в 1979 году наша семья переселилась в Погост…»

(Я видел тот обширнейший, затопивший деревни водоём, порождённый эпохой гигантомании, – с плоскими илистыми берегами, в погожие дни усеянными любителями карасей. Видел траурный обелиск на взгорье с перечислением погребённых в воде селений. Такой огромный объём воды понадобился построенному в 70-е гигантскому животноводческому комплексу, который в 90-х был на грани разорения, с трудом вписался в рыночные отношения, он оставил дождям и ветрам большую часть своих ангаров, зияющих сейчас голыми стропилами обрушенных крыш, и вот этот, зацветающий летом, водоём. Теперь там, где жили люди, росли дети, где рисунок каждой тропинки навсегда оставался в детской памяти, сейчас живут одни караси…)

Внук брызгуновского директора Александр Маслóв, став учителем, а затем и директором школы в областном городе Владимире, увлёкся историческими изысканиями. Началось, как это часто бывает, с бабушки Анастасии Ивановны. С рассказанной ею легенды, кочевавшей по окрестным деревням, о том, как возникла крепость Осовец. Будто бы князь Владимир, сплавляясь на стругах по судоходной тогда Клязьме со своей дружиной, выбирал место для будущей столицы, и у нынешнего Погоста икона в руках сопровождавшего воинов батюшки «кивнула». И князь, осматривая крутой холм, решил: «Значит – здесь!» Разбили шатры, но наутро поделился князь своим сном: будто явился ему старец и сказал, что ниже по течению есть более удобное место. И отправилась дружина дальше, туда, где теперь стоит город Владимир. А в месте княжеского ночлега была возведена крепость, названная Осовцом, сейчас в окрестных деревнях её называют Городком.

Увлечение историей малой родины привело Александра Маслóва в областную библиотеку и областной архив. «Я не ставил перед собой задачу заняться серьёзными историческими или литературными исследованиями, – признавался Александр Владимирович. – Мне просто это было интересно. И я испытывал потребность познать что-то чуть больше, чем знают мои земляки, и рассказать им об этом». Сообщил о себе, что сейчас работает заместителем директора школы при российском посольстве в Софии и в Погосте бывает только летом. А заканчивая письмо, Маслóв приглашал меня к себе, в «дом перед оврагом», это в конце улицы.

И вот – главное впечатление минувшего лета: спортивно-подтянутый, сдержанно-улыбчивый человек ведёт меня по своему саду, к обрывистому спуску, за которым открывается ровная речная долина – тот самый Ханский луг, с торчащим у края оврага продолговатым холмом поразительно правильной формы. «Что это? – спрашивает Маслóв. – Творение природы? Или всё-таки – дело рук человеческих?» И я вспоминаю легенду о том, что после боя с Коловратом батыевы пришельцы погребли здесь своих погибших, что захоронению этому народ дал презрительное название «Вшивая горка».

Мы возвращаемся в дом, входим в коридор, натыкаемся на сруб колодца, и Александр Владимирович объясняет: стали здесь, у крыльца, рыть колодец для хозяйственных нужд, со дна же вдруг забил ключ с замечательно-чистой питьевой водой. Так у них образовался колодец под крышей! Хозяин ведёт меня дальше, в крытый двор, обещая показать свою мастерскую, но попадаем мы в подобие музея. Здесь, на верстаке и на полках, выставлены все те инструменты, которыми пользовались местные столяры и плотники, отправлявшиеся каждую зиму в отхожий промысел.

И, наконец, Маслóв жестом волшебника, смещающего времена, снимает кусок брезента с непонятного, похожего на рояль сооружения, оснащённого множеством каких-то крючков и шестерёнок. Торжественно объясняет: «Это шерстобитная машина! Благодаря ей производилась шерсть, из которой валяли валенки – главную нашу зимнюю обувь».

– Нет, владимирские крестьяне не только пахали землю, – рассказывает Александр Маслóв, – они кормили большие многодетные семьи плотницким ремеслом. И – рыбной ловлей. И – пчеловодством. А ещё – плисорезным промыслом. И – выпойкой телят. Деревни здесь отличались многолюдьем. В Брызгунове в 1905 году, согласно статистике, насчитывалось 109 дворов и 800 жителей. И так почти в каждой деревне! Люди были главной ценностью нашей страны, и эту ценность в минувшем столетии истощили – войнами, раскулачиванием, указами и постановлениями, урезавшими приусадебные участки, гигантоманией, сметавшей деревни и сёла… Не потому ли сейчас у нас так много брошенной земли, зарастающей ядовитым борщевиком?..

Я слушаю Александра Мас­лóва и думаю, как же, наверное, он скучает там, в тёплой Болгарии, по здешним синим заречным далям, по своему дому с резными наличниками, по музейным своим экспонатам, которые собирает уже много лет!.. Видимо, всё-таки самое живучее чувство в человеке – это чувство его малой родины, то, что он пережил в раннем детстве, что подпитывает его настойчивую тягу в родные места, заставляя каждую весну повторять маршрут перелётных птиц.

Ожившие имена

Уходил я из дома Маслóвых (после чая, после знакомства с мамой Александра Владимировича, с его дочерьми – их у него трое!) обременённый объёмистой папкой в руках, раздувшейся от собранных им краеведческих материалов. В них – описания нравов и быта далёких лет, забытые события и имена. Те, что нельзя забывать. Потому что ведь во все времена, какими бы тяжкими они ни были, живут люди, чья жизнь становится примером привязанности к своей малой родине. Судьбой таких людей Маслóв интересовался давно. Вот два сюжета, извлечённые им из подшивок старых газет и документов прошлого.

…Брызгуновский земляк Маслова – Жукин Василий Михайлович, известный в здешних местах строитель, став пенсионером, заинтересовался своей родословной. Нашёл могилу прадеда – в посёлке Костерёво, восстановил над ней полуразрушенную часовню. И как многие брызгуновцы, был тяжко травмирован, когда сооружённый водоём навсегда поглотил драгоценные места его детства.

Остановить затопление он, разумеется, не мог, но как человек действия решил хотя бы увековечить названия деревень. Обзвонил-обошёл всех состоятельных земляков и знакомых предпринимателей – «с шапкой по кругу». Собрал нужную сумму. Возвёл гранитный обелиск. И – спохватился: из этих же деревень в годы войны ушло на фронт почти всё мужское население, а вернулась примерно одна пятая часть. Как не забыть их имена? И снова Василий Михайлович пошёл «по кругу». И вот результат – большая мраморная плита с множеством фамилий, с названиями деревень, стёртых с лица земли, но – не из памяти.

…И сюжет из позапрошлого века: в деревне Кадыево Владимирской губернии жили-были Матвей Васильевич и Лука Васильевич Лосевы, два брата-коробейника. Блюли строгие нравы, чураясь вина и прочих излишеств. Торговали вразнос. Сколотили капитал. И за две тысячи пятьсот рублей серебром купили земельный участок – там, где сейчас, вблизи Клязьмы, расположен наш райцентровский городок Собинка. Построили текстильную фабрику, для чего «выписали» из Англии не только станки, но и специалистов, учредив «Товарищество Собинской мануфактуры».

Это предприятие позже, уже под руководством сына Луки Васильевича – Александра Лукича, превратилось в одну из самых крупных российских фирм. А сам Александр Лукич стал одним из известнейших в те годы благотворителей. Император Николай II 3 апреля 1906 года утвердил ходатайство городской думы о присвоении А.Л. Лосеву звания «Почётный гражданин города Владимира».

По свидетельству современников, он выглядел так: человек чуть выше среднего роста, брил бороду, оставляя усы, всегда в сюртуке, в белой сорочке с чёрным галстуком-бабочкой. В солнечные дни ходил по улицам под зонтиком. Говорил тихо, улыбался редко. На подчинённых не кричал, позволяя себе выразить неудовольствие лишь язвительным тоном.

Размеры его благотворительности трудно вычислить. На его средства было построено и содержалось училище для слепых, сейчас там школа-интернат для слабовидящих детей. На месте снесённого городского ночлежного приюта он выстроил на свои средства Дом дешёвых квартир. Это был большой трёхэтажный дом из 47 комнат. 29 из них – для бесплатных квартирантов, остальные оплачивались от 3 до 7 рублей в месяц. Там же располагалась школа рукоделия, где дети обучались ремёслам, огородничеству и садоводству. В годы Первой мировой войны беженцев, прибывших во Владимир, на первых порах селили в Дом дешёвых квартир… Можно ли забыть имя человека, чья жизнь была примером подлинного, а не показного патриотизма?

Александру Маслóву и всем тем, кто интересуется историей этого уголка Владимирской земли, есть чем гордиться. В сельце Ундол (сейчас это железнодорожная станция на пути во Владимир) было имение фельд­маршала Суворова, очень любившего заречные синие дали, свой парк, открытую им школу для крестьянских детей, созданный при школе хор (оказывается, обожал петь со всеми!). А в селе Черкутино в 1772 году родился Михаил Михайлович Сперанский, великий русский реформатор, обосновавший необходимость отмены крепостного права.

Есть здесь деревня Митрофаниха, о которой в писцовой книге 1797 года сказано: «...В деревне имеется 41 крестьянский двор, мужчин 145 и женщин 151 – крестьян господина надворного советника Ивана Никифоровича Грибоедова...» Это дед Александра Сергеевича. От родового имения Грибоедовых, к сожалению, остались лишь старые парковые деревья.

Сохранилось в здешней округе несколько усадебных комплексов ХVIII–ХIХ веков, принадлежавших известным дворянским родам России: князьям Оболенским, Салтыковым, Зубовым, Ромодановским, Голицыным. И стоят церкви, построенные на деньги местных жителей, выходцев из купеческого сословия.

…История проходит сквозь наши жизни, не спрашивая нас, временно живущих на этой земле. Но от нас зависит, оставит ли она след в памяти потомков.

ВЛАДИМИРСКАЯ ОБЛ. – МОСКВА