Как бенкендорф «литературную газету» закрывал

Начал было её Н.А. Полевой в своём «Московском Телеграфе» (с 1825 г.), лучшем журнале того времени, – но продолжалось это недолго: оскорблённый несколько презрительным и насмешливым отношением к себе «литературных аристократов», – вызванным нападками журнала на Карамзина, резкой критикой произведений лучших писателей того времени и поверхностною энциклопедичностью самого издателя, – к концу 1820-х гг. Полевой занял дружественную позицию по отношению к «Северной Пчеле» и «Сыну Отечества».

Много надежд возбудил сначала и «Московский Вестник» (с 1827 г.) М.П. Погодина. Пушкин, принимавший деятельное участие в организации журнала, горячо заботился и о поддержании издания, отдавая в него целый ряд своих произведений и усиленно привлекая к сотрудничеству лучших писателей того времени. Но и в этом случае надежды быстро рассеялись и наступило разочарование: в журнале хотели видеть орган группы писателей, считавших своею обязанностью распространять правильные и беспристрастные воззрения на литературу. Погодин же допустил резкие выпады Арцыбашева против Карамзина и вообще не хотел считаться с мнениями некоторых ближайших сотрудников. Имя Пушкина и его друзей всё реже стало появляться на страницах «Московского Вестника», и без того малопопулярного, и журнал заметно клонился к упадку, с тем чтобы в 1830 г. погибнуть окончательно. Но параллельно зарождались новые планы, и чем более хирел «Московский Вестник», тем сильнее Пушкин и его друзья сознавали необходимость создания собственного органа, в котором можно было бы без помех и планомерно бороться с пристрастными, предвзятыми и намеренно-ложными взглядами «литературных предпринимателей», к числу коих полемический задор заставлял уже присоединить и Н.А. Полевого. В конце 1829 г. мысль о таком органе созрела, были предприняты соответствующие шаги и, при помощи Жуковского, также сочувствовавшего этой идее, разрешение на издание «Литературной газеты» было получено. Весьма трудно было решить вопрос, кому поручить исполнение редакторских обязанностей: Пушкину, князю П.А. Вяземскому, П.А. Плетнёву и др. мешали различные жизненные условия, и в конце концов за редакторство пришлось взяться Дельвигу, хотя он менее всех по своему характеру был способен к этому делу; в помощники же ему дали О.М. Сомова, недавнего сотрудника изданий Булгарина и Греча, но к тому времени бывшего уже злейшим их врагом. Дело было организовано, и 1 января 1833 г. первый номер «Литературной газеты» вышел в свет.

Новое издание появилось в тяжёлое время, время расцвета николаевского режима и усиленной деятельности тайных и явных пружин созданного Бенкендорфом III отделения собственной Е.И.В. канцелярии. На литературу, особенно периодическую, было обращено усиленное внимание, и Бенкендорф открыто третировал издателей журналов, не церемонясь с ними: так, например, в январе 1830 г. он посадил на гауптвахту редактора «Славянина» А.О. Воейкова, за напечатание в 1-м номере журнала стихотворения «Цензор». Не церемонился он впоследствии и с бар. Дельвигом при объяснении с ним по поводу напечатанных в «Литературной газете» стихов Казимира Делавиня. Внушения и выговоры цензорам следовали один за другими, и вызываемое этим рвение заходило нередко так далеко, что Главное управление цензуры прямо отказывалось понимать доводы цензоров о необходимости запрещения того или иного произведения, той или иной фразы. Даже Главное управление цензуры получало выговоры, хотя во главе его стоял министр народного просвещения: так, например, по настоянию Бенкендорфа оно получило высочайший выговор за пропуск статьи «Общий статистический взгляд на Петербург», напечатанной в 120 и 121-м номерах «Северного Меркурия» за 1830 г. и представлявшей сатирическое изображение русского чиновничества. В статьях и литературных произведениях запрещено было употреблять целый ряд слов, и, например, в корректурах «Литературной газеты», чтобы не задерживать выхода номера, приходилось слово «республика» заменять словом «общество», а вместо «мятежник» писать «злодей».

Кроме Дельвига и Сомова в издании «Литературной газеты» ближайшее участие принимали Пушкин и кн. Вяземский, а обязанности секретаря редакции исполнял В.Н. Щастный; помещали же в газете свои произведения: Боратынский, Катенин, Гоголь, Языков, кн. В.Ф. Одоевский, кн. А.И. Одоевский, А.А. Перовский (Погорельский), И.А. Крылов, И.И. Козлов, П.А. Плетнёв, А.С. Хомяков, Н.В. Станкевич, Д.В. Давыдов, А.И. Подолинский, Ф.Н. Глинка и др. С первых номеров газеты цензоры не решались пропускать то одно, то другое произведение, и внимание цензоров, а иногда и Бенкендорфа, привлекали произведения Пушкина, кн. Вяземского, Катенина, В.И. Туманского, кн. А.И. Одоевского, Сомова и др. Настоящим очерком мы и имеем в виду дать сведения о цензурных судьбах журнального предприятия Пушкина и его друзей.

В № 5 «Литературной газеты» от 21 января была помещена статья «О поэзии еврейской», представлявшая отрывок из «Размышлений и разборов» П.А. Катенина, известного критика и поэта, убеждённого поклонника и знатока классической литературы. Статья эта привлекла, очевидно, внимание какого-либо духовного лица, посчитавшего необходимым обратить внимание начальства на её характер, т.к. лишь 1 марта министр народного просвещения обратился к непосредственному начальнику Санкт-Петербургского цензурного комитета попечителю округа Бороздину со следующим неофициальным письмом:

«Милостивый государь Константин Матвеевич! В № 5 «Литературной газеты» помещена статья «О поэзии еврейской», в которой рассуждается о книгах священного писания, как о пиитических и разбираются они хотя с похвалою в сем отношении, но как сочинения обыкновенные, человеческие, что ослабляет должное и истинно христианской душе свойственное уважение к святости слова Божия. Посему я покорнейше прошу ваше превосходительство предложить Спб. цензурному комитету, чтобы впредь все статьи, заключающие в себе рассуждения о книгах священного писания, не были пропускаемы к напечатанию без предварительного сообщения их цензуре духовной. С соверш. почтением. кн. Карл Ливен».

Письмо министра было прочитано Бороздиным в заседании комитета 4 марта и «принято к сведению и исполнению». Но ещё ранее внимание цензора Щеглова уже привлекали произведения, назначенные в «Литературную газету». Так, в заседании комитета 4 февраля рассматривалось стихотворение Дениса Давыдова «Зайцевскому, поэту-моряку», в котором Щеглов не хотел пропускать два стиха:

О будьте вы оба отечества щит,

Перун вековечной Державы…

Щеглов находил, что стихи эти имеют «смысл весьма преувеличенный», однако «не нашёл себя в праве запрещать подобную гиперболу, как вольность, позволенную поэзии, и потому определил допустить к напечатанию»; 10 февраля стихотворение появилось без пропусков в № 9 «Литературной газеты».

Внимание «усердного» цензора привлекло, между прочим, и одно анонимное стихотворение декабриста кн. А.И. Одоевского, бывшего тогда в ссылке в Чите. Вопреки утверждению биографов поэта, указывавших, что с 1825 по 1838 г. в печати не появилось ни одно произведение князя, в «Литературной газете» было напечатано несколько его стихотворений, но, конечно, без подписи. Без подписи было и стихотворение «Пленник, элегия В.И. Ланской» («Что вы печальны, дети снова»…), представленное в цензуру в марте 1830 г. В заседании цензурного комитета 28 марта «Щеглов представил оную (статью) на разрешение комитета, находя весьма тёмною по содержанию, так что трудно усмотреть действительное намерение сочинителя. При сём г. цензор надворный советник Гаевский объявил, что он, со своей стороны, полагает неприличным такую статью печатать в газете, обращающейся во всеобщем употреблении: но г. представитель (Бороздин) и гг. цензоры Бутырский и Щеглов (sic!) большинством голосов решили допустить к напечатанию, как не заключающую в себе явного смысла, противного правилам устава о цензуре». Появилось, однако, стихотворение лишь в № 52 «Литературной газеты» от 13 сентября 1830 г. и без посвящения В.И. Ланской.

Особенно бдительное внимание должна была проявлять цензура по отношению к статьям и литературным произведениям, так или иначе касавшимся политических событий, разыгрывавшихся на Западе. Июльская революция во Франции, вызвавшая замену одной династии другою и введение иной формы правления, испугала правительство и у нас, вызвав ряд репрессий и предупредительных мер. Делалось все возможное, чтобы отклики парижских событий и последовавших народных волнений в разных концах Европы не проникали в Россию, и прежде всего, конечно, было обращено внимание на печать. Уже 4 августа генерал-адъютант кн. Ливен официально сообщил своему брату, министру народного просвещения, что по высочайшему повелению всякие известия о Франции могут быть заимствованы лишь из немецкой газеты «Preussische Staats Zeitung», все нужные сведения из которой будут помещаться в официальном издании: «Journal de St.-Petersbourg». Министр народного просвещения кн. Ливен 4 же августа сделал соответствующее предписание цензурным комитетам, а 27 августа напоминал попечителю Спб. учебного округа Бороздину, что политические сведения могут печататься только в «Северной Пчеле» и «Сыне Отечества».

Между тем в конце № 61 «Литературной газеты» от 28 октября 1830 г. была помещена следующая заметка: «Вот новые четыре стиха Казимира де-ла Виня, на памятник, который в Париже предполагают воздвигнуть жертвам 27, 28 и 29 июля»:

«Франция, скажи мне их имена? Я их не вижу на этом печальном памятнике. Они так скоро победили, что ты была свободна раньше, чем успела их узнать».

«Милостивый государь, князь Карл Андреевич! По лежащей на мне прямой обязанности нахожусь принужденным обратить внимание Вашей Светлости на некоторые неуместные статьи, помещённые в выходящих здесь периодических изданиях, и на небрежность цензуры. 1. В 61-м номере «Литературной газеты», прилагаемом при сём, помещены, ни к какой статье; четыре стиха Казимира де-ла Виня на памятник, который в Париже предполагают воздвигнуть жертвам 27, 28 и 29 июля. Прошу покорнейше Вашу Светлость почтить меня уведомлением, для доклада Государю Императору, кто именно прислал сии стихи к напечатанию и какими правилами руководствовался цензор, позволив напечатать в русской газете, на французском языке, стихи, коих содержание, мягко сказать, неприлично и может служить поводом к различным неблаговидным толкам и суждениям. 2. В фран­цузском журнале «Le Furet» помещаются часто статьи совершенно неуместные, как, например, в прилагаемом при сём (86) номере, статья: «Le Prince Royal de France a Panderge». Не благоугодно ли будет Вашей Светлости приказать, чтобы на сиё обращено было особенное внимание цензуры. 3. Цензору Семёнову должно быть известно, что по приказанию моему сообщаются издателям «Северной Пчелы», для помещения в их газете, разные официальные сведения и статьи. Между тем г. Семёнов, к крайнему моему удивлению, позволил напечатать в «Литературной газете» замечания о мнимой будто бы ложности сих известий. Сие кажется мне неприличным, ибо ослабляет доверие публики к известиям, кои правительство находит нужным сообщать к её успокоению. В ожидании благосклонного Вашего ответа, имею честь быть с совершенным почтением… А. Бенкендорф».

Князь Ливен в отношении от 31 октября сообщил содержание письма Бенкендорфа попечителю округа и просил его во 1) потребовать объяснения от издателя «Литературной газеты» и от цензора Семёнова, во 2) сделать распоряжение по поводу неуместных статей «Le Furet» и в 3) «поставить на вид Семёнову неприличие дозволения» заметки «Литературной газеты», указывавшей на недостоверность официальных сведений, сообщённых «Северной Пчелой».

В заседании 3 ноября Главное управление цензуры выслушало и приняло к сведению сообщение князя Ливена «о некоторых упущениях цензуры», замеченных Бенкендорфом, а на следующий день в заседании цензурного комитета Бороздин ознакомил членов его с ходом дела и «предложил комитету иметь наблюдение и осмотрительность, дабы, согласно с предписанием Его Светлости, как вообще неуместных каких-либо статей, так и в особенности ослабляющих доверие публики к официальным известиям, отнюдь допускаемо к напечатанию не было». В том же заседании цензурного комитета 4 ноября – цензор Семёнов, не ожидая выяснения результатов возбуждённого дела, просил, «дабы в облегчение его при рассматривании разных повременных сочинений, благоволено было поручить кому-нибудь другому из господинов цензоров рассматривание «Литературной газеты»: решено было опять поручить это Щеглову.

Бенкендорф не удовлетворился, конечно, объяснением Дельвига, тем более что не далее, как в конце августа, он уже вызывал его к себе, чтобы сделать строгий выговор за помещённую в № 45 «Литературной газеты» анонимную заметку Пушкина: «Новые выходки противу так называемой литературной нашей аристократии»… И на этот раз А.А. Дельвиг получил «приглашение» явиться в третье отделение. Об этом свидании его с Бенкендорфом, равно как и о первом, рассказывает двоюродный брат поэта – бар. А.И. Дельвиг, очень близкий тогда к нему и даже принимавший фактическое участие в хлопотах по изданию «Литературной газеты»:

«В ноябре Бенкендорф снова потребовал к себе Дельвига, который введён был к нему в кабинет в присутствии жандармов. Бенкендорф самым грубым образом обратился к Дельвигу с вопросом: «Что ты опять печатаешь недозволенное?» Выражение «ты» вместо общеупотребительного «вы» не могло с самого начала этой сцены не подействовать весьма неприятно на Дельвига. Последний отвечал, что о сделанном распоряжении не печатать ничего, относящегося до последней французской революции, он не знал и что в напечатанном четверостишии, за которое он подвергся гневу, нет ничего недозволенного для печати. Бенкендорф объяснил, что он газеты, издаваемой Дельвигом, не читает; и когда последний, в доказательство своих слов, вынув из кармана номер газеты, хотел прочесть четверостишие, Бенкендорф его до этого не допустил, сказав, что ему всё равно, что бы ни было напечатано, и что он троих друзей: Дельвига, Пушкина и Вяземского уже упрячет если не теперь, то вскоре, в Сибирь. Тогда Дельвиг спросил, в чём же он и двое других, названных Бенкендорфом, могли провиниться до такой степени, что должны вскоре подвергнуться ссылке, и кто может делать такие ложные доносы. Бенкендорф отвечал, что Дельвиг собирает у себя молодых людей, при чём происходят разговоры, которые восстановляют их против правительства, и что на Дельвига донёс человек, хорошо ему знакомый. Когда Дельвиг возразил, что собирающееся у него общество говорит только о литературе, что большая часть бывающих у него посетителей или старые его, или одних с ним лет, так как ему всего 32 года от роду, и что он между знакомыми своими не находит никого, кто бы мог решиться на ложные доносы, Бенкендорф сказал, что доносит Булгарин и если он знаком с Бенкендорфом, то может и подавно быть знаком с Дельвигом. На возражение последнего, что Булгарин у него никогда не бывает, а потому он его не считает своим знакомым и полагает, что Бенкендорф считает Булгарина своим агентом, а не знакомым, Бенкендорф раскричался и выгнал Дельвига словами: «Вон, вон, я упрячу тебя с твоими друзьями в Сибирь»…

Следствием этой сцены было письмо Бенкендорфа к кн. Ливену от 8 ноября:

«Милостивый государь, князь Карл Анд­реевич! Получив при отношении Вашей Светлости объяснение издателя «Литературной газеты», касательно до помещённых в 61 номере сей газеты стихов Казимира де-ла Виня, я должен признаться перед Вами, милостивый государь, что нахожу сие объяснение не только недостаточным, но даже непростительным для человека, коему сделано доверие издавать журнал. Личный мой разговор по сему предмету с бароном Дельвигом и самонадеянный, несколько дерзкий образ его извинений меня ещё более убедил в сём моём заключении. Можно ли назвать «чисто литературною» новостью, «без всякого применения к обстоятельствам», стихи, при напечатании коих издатель сам поместил следующее замечание: «Вот новые четыре стиха Казимира де-ла Виня, на памятник, который в Париже предполагают воздвигнуть жертвам 27, 28 и 29 июля». Предоставляю сие собственному суду Вашей светлости. Между тем, не осмелился я ещё довести о сём обстоятельстве до сведения Государя Императора, ибо Его Величество непременно желает знать, кто именно представил сии стихи к напечатанию? По сему уважению, обращаюсь вновь с покорнейшею просьбою к Вам, милостивый государь, почтить меня уведомлением о Вашем заключении, дабы я уже согласно с оным мог всеподданнейше донести Его Императорскому Величеству. С совершенным почтением… А. Бенкендорф».

«Милостивый государь Александр Христофорович! На отношение Вашего Высокопревосходительства от 8 сего ноября, № 4328, имею честь ответствовать, что, по получении первого отношения Вашего от 30 минувшего октября, я, согласно оному, потребовал объяснения в рассуждении известных стихов де-ла Виня, как от издателя «Литературной газеты», так и от цензора, рассматривавшего оную; и как дело о сем дошло уже до Вашего Высокопревосходительства и Вы имели намерение доложить о сем Государю Императору, то я не полагал от себя никакого заключения и счёл обязанностью моею ограничиться только доставлением оных отзывов в подлиннике, ожидая, как Его Императорскому Величеству благоугодно будет решить сие дело. С моей стороны я совершенно согласен с заключением Вашего Высокопревосходительства, что помянутые стихи, по содержанию оных, не следовало печатать в «Литературной газете», тем более, что на основании устава о цензуре журналист не может включать в состав своего издания статьи и сведения, относящиеся к политике, иначе, как по получении на то особого Высочайшего соизволения. Посему объяснение г-на издателя «Литературной газеты» ни мало не оправдывает его и представляет неудовлетворительное извинение. Так как Ваше Высокопревосходительство изволите требовать моего по сему предмету мнения, то я полагаю, что за нарушение вышеозначенного правила надлежит воспретить г-ну издателю продолжать издание «Литературной газеты». Цензор, дозволивший напечатание упомянутых стихов, конечно, не может быть оправдан; но как доселе, сколько я знал его по службе, он всегда старался исполнять свои обязанности в точности: то пропуск помянутых стихов я не могу приписать ничему иному, как необдуманной поспешности. Сообщая сие мнение моё, с совершенным почтением… князь Карл Ливен».

Получив, наконец, желаемое «мнение» министра, Бенкендорф представил его Государю, а результаты сообщал 13 ноября в письме:

«Милостивый государь, князь Карл Андреевич! Почтеннейшее отношение Вашей Светлости о цензоре Семёнове и издателе «Литературной газеты» бароне Дельвиге, по случаю напечатанных в сей газете стихов Казимира де-ла Виня, доводил я всеподданнейше до сведения Государя Императора; и Его Величество, согласно с заключением Вашей Светлости, Высочайше повелеть изволил: «Семёнову сделать строгий выговор, а Дельвигу запретить издание газеты». Извещая о сём Высочайшем повелении Вас, милостивый государь, для должного исполнения, имею честь быть… А. Бенкендорф».

На следующий день кн. Ливен сообщил о Высочайшей резолюции попечителю округа, который 15 ноября писал «г-ну коллежскому ассесору барону Дельвигу»:

«Г-н министр народного просвещения известил меня, от 14 текущего ноября за № 1197, что г-н генерал-адъютант Бенкендорф объявил ему Высочайшее Его Императорского Величества повеление о запрещении издавать Вам «Литературную газету». Сообщая Вам о таковой Высочайшей воле Государя Императора, покорнейше прошу уведомить меня о получении сего сообщения. Причём нужным почитаю присоединить, что я, со своей стороны, уведомил об оном так же г-на цензора, рассматривавшего вашу газету, дабы номера, следующие к изданию после сего числа, пропускаемы им не были. Попечитель С.-Петербургского учебного округа К. Бороздин».

Бар. Дельвиг отвечал:

«Милостивый Государь Константин Матвеевич. Объявленное мне высочайшее Его Императорского Величества повеление о запрещении мне издавать «Литературную газету» я получил, и о сём честь имею уведомить Ваше Превосходительство, пребывая к вам с истинным почтением и глубочайшею преданностью, Милостивый Государь, Вашего Превосходительства покорнейший слуга барон А. Дельвиг. 15 ноября 1830 года».

В тот же день попечитель сообщил кн. Ливену, что бар. Дельвиг и Семёнов извещены, а издание «Литературной газеты» приостановлено, в заседании же цензурного комитета 18 ноября ознакомил с результатами возбуждённого дела членов комитета. Главное управление цензуры в заседании своём 25 ноября также выслушало сообщение Бенкендорфа о Высочайшей резолюции и приняло её к сведению, «поелику надлежащее исполнение сего Высочайшего повеления уже сделано в своё время».

Между тем бар. Дельвиг, глубоко оскорблённый бесцеремонной грубостью Бенкендорфа и возмущённый несправедливым запрещением издания «Литературной газеты», решил подать жалобу Государю; только после долгих уговоров отказался он от своей мысли: товарищ министра внутренних дел Блудов несколько раз приезжал отговаривать его, говоря, что «можно жаловаться Государю на всех, даже на самого Государя, но не на Бенкендорфа», и что подобная жалоба поведёт Дельвига только к большим неприятностям, а он, имея жену и дочь, обязан их избегать. Блудов при этом брал на себя объяснить всё Бенкендорфу и довести его до того, что он приедет извиниться перед Дельвигом и что дозволено будет продолжать издание «Литературной газеты». Скоро, действительно, от Бенкендорфа явился чиновник третьего отделения, сообщивший, что сам Бенкендорф не мог приехать по нездоровью, а прислал его извиниться в своей горячности при объяснении с Дельвигом, и Бенкендорф сообщал также, что издание «Литературной газеты» будет разрешено, но только под редакцией Сомова, так как уже состоялось Высочайшее повеление о запрещении Дельвигу продолжать издание. Дельвиг передал тогда официально свои права на издание Сомову следующим письмом:

«Милостивый государь Орест Михайлович! По распоряжению Высшего Начальства, сообщено мне запрещение издавать «Литературную газету»; но как запрещение сие относится лично ко мне, а не к изданию помянутой газеты от других лиц, то я, сообразно изъявленному Вами желанию, предоставляю Вам право испрашивать позволение на издание оной газеты от Вашего имени. Вместе с сим, передаю Вам все сделки по оному изданию, счёты с типографией и бумажною фабрикой Действительной Статской Советницы Кайдановой, требования Газетной Экспедиции С.-Петербургского Почтамта, с именами подписчиков на сей и на будущий 1831 год; во всех же понесённых мною издержках, признаю себя вполне от Вас удовлетворённым. – С истинным почтением имею честь быть Вашим покорным слугой – Барон Дельвиг. – 1830 года, 19 ноября».

Сомов представил это письмо попечителю округа Бороздину вместе со своим прошением:

«По предоставленному мне от Надворного Советника Барона Дельвига праву, желаю я продолжать издание «Литературной газеты» от моего имени; почему всепокорнейше прошу Ваше Превосходительство позволить мне продолжать издание оной газеты, утвердив за мною права и обязанности ответствующего издателя. – Дворянин Орест Сомов. – Нояб­ря 24 дня 1830 года».

Бороздин 24-го же препроводил прошение Сомова и письмо барона Дельвига к министру народного просвещения при отношении за № 262: изложив просьбу Сомова и указав, что, по его мнению, Высочайшее повеление действительно относится к бывшему издателю, а не к самой газете, он спрашивал, «благоугодно ли будет предписать комитету о выдаче г-ну Сомову просимого им дозволения?» Представление это, содержание коего Бороздин сообщил членам цензурного комитета в заседании 25 ноября, 25-го же рассматривалось в заседании Главного управления цензуры, но лишь 1 декабря, по-видимому после переговоров с Бенкендорфом, кн. Ливен отвечал попечителю округа, за № 431, что «Главное управление цензуры, приняв в уважение, что прекращение издания «Литературной газеты» оставило бы неудовлетворёнными подписчиков на оную, согласилось на дозволение дворянину О. Сомову продолжать сие повременное издание». В заседании цензурного комитета 9 декабря предписание министра было выслушано, а 12 декабря Бороздин писал, за № 285, в Главное управление цензуры, что комитет постановил «выдать позволение г-ну Сомову». В письме от 14 декабря, № 289 цензор Бутырский сообщил и Сомову о согласии Главного управления цензуры на продолжение им издания «Литературной газеты» и о предоставлении цензирования её Щеглову.

Наконец, в заседании своём 15 декабря Главное управление цензуры выслушало сообщение попечителя о «выдаче позволения Сомову», приняло его к сведению и этим кончило дело.

Эпизод с злополучным четверостишием не только вызвал запоздание последних номеров «Литературной газеты» за 1830 г., но подействовал и на здоровье барона Дельвига: потрясённый грубой выходкой Бенкендорфа, «он, всегда хворый и постоянно принимающий лекарства, заболел сильнее прежнего, так что пользовавший его доктор запретил ему выходить из дома. Нравственное состояние Дельвига было самое грустное. Он впал в апатию, не хотел никого видеть, кроме самых близких, и принимал посторонних лиц весьма редко». Появились в доме даже карты, не допускавшиеся ранее. Вскоре присоединилась ещё простуда, и 14 января 1831 года бар. А.А. Дельвига не стало.

Н. ЗАМКОВ

Статья «К истории «Литературной газеты» барона А.А. Дельвига», опубликованная в мае 1916 года в журнале «Русская старина», публикуется с сокращениями.