Коляда подкрался незаметно
Древний обряд «колядования» в современной театральной Москве обрел новый смысл. Восьмой год подряд с календарной неизбежностью в середине января начинает свои полумесячные гастроли одна из самых ярких и востребованных в мире российских трупп — Коляда-театр из Екатеринбурга.
На этот раз театральные «колядки» грянули чуть тише, чем год назад. Тогда скандал со снятием с рейса легендарного создателя коллектива, режиссера и драматурга Николая Коляды (говорят, он смертельно боится самолетов и лекарством в тот день выбрал традиционное русское успокоительное средство) обеспечил гастролям дополнительный пиар. Теперь конфликта с авиацией не возникло, и автор этой заметки кается: элементарно зевнул начало гастролей — «Маскарад» Лермонтова. Попал только на второй спектакль — «Гамлет». И вновь убедился: Коляда абсолютно предсказуем — и притом абсолютно органичен. И вот в том, как естественно он делает любого классика, что Гоголя, что Пушкина или, как в данном случае, Шекспира, соучастником своих обрядов-камланий о главных человеческих смыслах, и заключен секрет его неизменной притягательности, несмотря на всю предсказуемость.
Думаю, среди зрителей, пришедших в пятницу в Театральный центр на Страстном (это гастрольное место — тоже традиция Коляды), не было таких, кто ожидал увидеть датского принца и его окружение в средневековых костюмах и под каменными сводами замка. Молва о, мягко говоря, нетрадиционной манере постановщика давно достигла не только российской, но и прочих театральных столиц мира. Поэтому парад размалеванных балаганных шутов, открывающий «Гамлета», вряд ли кого-то сильно удивил. Как не удивила и манера произнесения текста Шекспира-Пастернака: то нарочитым пафосным скандированием, словно на уроке для умственно отсталых, то, наоборот, сумасшедшей скороговоркой — Гамлет-то разыгрывает из себя умалишенного.
Так выглядит в спектакле сдвоенный монолог «Бедный Йорик» - «Быть или не быть».
Удивительно другое: как долго мы согласны терпеть эти «измывательства» над привычками нашего театрального восприятия. Ведь 15 минут, а то и больше идет этот первый парад БЕЗ ЕДИНОГО СЛОВА — и мы завороженно смотрим на это постепенное превращение просто шутов в героев шекспировского сюжета, на то, как они размазывают по лицам краску, как делаются на наших глазах персонажами «игры о Гамлете». Тут во всей силе явлено мастерство Коляды — постановщика обрядовых хороводов и плясок под магические ритмы музыки, про которую только он знает, в закромах каких рок-групп или фолк-ансамблей ее искать.
Музыка и в особенности ритм — вообще, наверное, главное, чем тебя так хватает Коляда — а они, при всей прогнозируемости приема, всегда разные. Все знают, чем кончится визит принца к королеве — но рефренно вколачиваемая пляска и вопли Розенкранца с Гильденстерном и самим Гамлетом превращают подход к этому эпизоду в напряженнейшее крещендо.
Это — балаган. Но не тот балаган, что от базарности, а тот, что от стремления посмотреть на мир глазами шута — самыми, возможно, правдивыми и бескомпромиссными на свете. В этом смысле весь спектакль Коляды — разросшаяся до огромных размеров интермедия «Мышеловка», обращенная уже не к Клавдию, которого Гамлет хочет разоблачить в его братоубийстве, а к нам — ведь каждому приходилось в жизни бывать пусть в малом, но гамлетами, клавдиями, полониями, офелиями...
Впрочем, далеко не все тут — шутовской ор и пляски. Сколько тихих и вполне всерьез произносимых фраз — хотя бы в той самой сцене у королевы. Тем мощнее контраст с кульминацией — когда Гертруда корчится в муках не то грянувших от потрясения греховных родов (она, по Коляде, беременна от Клавдия), не то столь же внезапно пробудившейся совести.
Многоярусная символика — то, без чего Коляда просто немыслим. Смысл чего-то раскрывается постепенно — например, образа крысы, мелькающего с первых же сцен: то миманс носится по сцене в длинномордых серых костюмах, то Офелия отдаривает Гамлета за его былые подарки парой мило-противных белых крыс (по-моему, даже, живых!). Лишь при вопле Гамлета «Здесь крысы!» при убийстве Полония понимаешь: это общий символ лжи и предательства.
Или — десятки репродукций «Моны Лизы» и других хрестоматийных шедевров вроде «Неизвестной» Крамского и даже «Утра в сосновом лесу» Шишкина, которые герои нежно гладят, приставляют себе вместо собственных голов — что это, намек на нашу неспособность отличить оригинал от подделки, прямоту от маски, правду от лицемерия?
Изобретательность Коляды в символическом использовании самых обыденных предметов достигает степени виртуозности. Пластмассовая ванна у него превращается то в брачное ложе Клавдия с Гертрудой, то в корабль Гамлета, то в гроб Офелии. Куча поленьев — в гору костей из разрытого кладбища, а то и, взваленная на Гамлета, иллюстрирует тяжесть его душевного груза (кстати, монолог «Быть или не быть» перенесен Колядой именно сюда, встык с монологом «Бедный Йорик», что отнюдь не бессмысленно). И так — буквально в каждой сцене. Пожалуй, иногда даже с перебором — что означают, например, пустые ведра, время от времени пафосно носимые массовкой? Недостаток в этом мире воды, т.е.чистоты? Зачем герои периодически напяливают на головы панталоны — это знак того, что в их мозгах в это время царит буря и ценности перевернуты?..
Театр Коляды — режиссерский, и ансамбль здесь важнее отдельных актерских работ. Публика (тем более гастрольная, не так хорошо знающая всех артистов труппы) может не отреагировать так уж впрямую на игру конкретно Олега Ягодина (Гамлет) или Василины Маковцевой (Офелия), на лицедейство Антона Макушина (Клавдий) или Ирины Ермоловой (Гетруда). А интермедийный Первый актер (Сергей Федоров), возможно, покажется внешне даже более сочной и смачной фигурой, чем заглавный персонаж. Важна согласованность партий, как в симфоническом оркестре — тут надо оценить прежде всего самоотверженность и самоотдачу исполнителей. Включая самого Николая Коляду, который весь спектакль безмолвным призраком отца Гамлета с комичными крылышками за спиной бродит по сцене, удивленно наблюдая, какого переполоха наделала его смерть... Ведь эти пляски, эти ритуальные крики в нарастающем темпе, этот неослабевающий до самого конца ритм трехчасового представления — не просто так, энергетическая затрата — огромная. Но и зритель получает пропорционально.
Лишь один раз, мне показалось, Коляда стилистически сфальшивил — в эпизоде иронической перепалки Гамлета с шутом Озриком, пришедшим позвать его на поединок с Лаэртом. Балетные па в исполнении Ильи Белова вполне в духе его выспренного витийства, но цитата Пятого Венгерского танца Брамса слишком отдает уже не народным балаганом, а любительским капустником. Или это тоже сознательный прием — прорывом пошлости накануне развязки оттенить ее трагизм?
Если же говорить обо всем фестивале Коляды в Москве, то мы, повторю, находимся пока у самого его начала. До 28 января нам покажут и мировую классику — «Вишневый сад», «Слугу двух господ», «Женитьбу», «Бориса Годунова», «Трамвай «Желание», «Мертвые души», — и фирменную продукцию, которую не увидишь больше нигде, вроде современных провинциальных зарисовок «Скрипка, бубен и утюг», год назад привезенных в виде читки, а теперь уже поставленных на сцене. Будет и новая читка — «Дыроватый камень» самого Коляды, а значит сможем заглянуть в завтрашний день знаменитого екатеринбургского театра.