„бабий яр“: свидетельства и пропаганда анатолия кузнецова

Как писатели-шестидесятники приближали киевский майдан

Вышедший более пятидесяти лет назад (впервые – в 1966 году) роман киевлянина Анатолия Кузнецова был всегда мне интересен – слишком много о нём говорили. Да и события «Бабьего Яра» происходят на улицах, где я живу уже 35 лет. Хотя прочитать роман удалось не так давно.
Свою критическую статью я разделил на две условные части. В первой речь пойдёт больше об авторе и истории издания книги. Во второй мы разберём сам роман.

Часть 1
Неприятные подробности

Как вспоминает моя мама, после выхода «Бабьего Яра» в сокращённом (как утверждает сам автор, подвергнутом жестокой цензуре) виде в журнале «Юность» романом-документом, как назвал его Анатолий Кузнецов, зачитывалась вся киевская молодёжь. И не только киевская.

Несмотря на постоянные сетования автора на цензуру, примеры которой мы ещё разберём, общий тираж журнала составил два миллиона экземпляров. Наверное, общий тираж всех российских «толстяков» сегодня не дотягивает до этой цифры. Позже, в 1967 году, роман вышел в «Молодой гвардии», а это ещё 150 тысяч экземпляров.

Я читал роман в финальной (как утверждает Анатолий Кузнецов в предисловии, «действительной») редакции, опубликованной вначале в 1986 году нью-йоркским POSSEV-USA и переизданной в 1991 году киевским «Оберигом». Впервые, в 1970 году, «Бабий Яр» был опубликован в Frankfurt am Main: Possev-Verlag, после бегства Анатолия Кузнецова в 1969 году в Лондон, и переиздан там же в 1988 году.

Также стоит отметить, что с тех пор – за 25 лет, роман особо не переиздавался. Пару изданий было в 1991 году (тираж «Оберига» – 200 тысяч экземпляров), после чего «Бабий Яр» в 2001 году издал «Захаров», а в 2010-м – «Астрель» и Corpus. Были небольшие переиздания, и это всё.

Переиздавали, как мы видим, в РФ. На Украине же роман писателя-киевлянина фактически забыт. Книгу на раскладке букинистов «Петровки» я нашёл за 50 гривен. Купить новое российское издание со скидкой будет в пять-шесть раз дороже, и то нужно поискать.

Такое равнодушное отношение к одному из самых значимых (при всех очевидных и преднамеренных пропагандистских изъянах) романов украинских писателей последнего полстолетия, при желании, тоже можно объяснить. Да и вообще складывается впечатление, что до «Бабьего Яра» просто не дошли руки цензоров, которые бы действовали намного жёстче советских коллег.

Анатолий Кузнецов пишет на неприятные и закрытые сегодня темы. В частности, об украинских полицаях в Бабьем Яру. Они к тому же ещё и в вышитые сорочки одеты. Или о том, как украинцы сдавали нацистам евреев – за награду, кто-то даже делал из этого настоящий бизнес. Или захватывали квартиры уехавших из Киева партийных и военных. Он даже восторгается некоторыми советскими диверсантами.

При этом автор нелестно противопоставляет своих героев – меркантильных украинцев и решительных и принципиальных русских. При всём своём антисоветизме.

Да и сам герой не ассоциирует себя с Украиной: он хоть и называет иногда себя украинцем, но будто вскользь. Да и про русских говорит «наши». Над «украинской» пропагандой оккупантов, полицаями и даже нынешним национальным флагом автор скорее иронизирует. Почти как Михаил Булгаков в «Белой гвардии».

Текст писался в шестидесятые, а его наброски в виде дневников и просто записей в тетрадях делались прямо по ходу действия – ещё в детском возрасте. Поэтому «Бабий Яр», после того как автор дописал его, покинув Советский Союз, в сегодняшних условиях, спустя полстолетия, выглядит саморазоблачением писателя. А сам текст, несмотря на нескрываемый антисоветский крен, во многом искренен, даже когда автор заблуждается в своих домыслах или откровенно врёт. Тем интереснее разбирать на примере «Бабьего Яра» и советскую цензуру той эпохи (и примерять на нынешнее время), анализировать антисоветскую пропаганду автора после его бегства, изучать её природу.

Да и вообще «Бабий Яр» – это во многом действительно документальные свидетельства оккупации Киева, переданные Анатолием Кузнецовым. Просто текст нужно читать между строк, пропуская через внутренний фильтр.

Невозвращенец-коммунист

Проблема в том, что Анатолий Кузнецов не только назвал свой роман документом, но и всячески подчёркивает это в предисловии к книге, настраивая читателя на соответствующий лад, буквально требуя верить тексту.

Сама структура последнего издания романа интересна. Обычным шрифтом подаётся версия, опубликованная в «Юности», курсивом – по словам Анатолия Кузнецова, вычеркнутое цензурой. Наконец, в квадратных скобках идёт то, что автор дописал после своего бегства из Советского Союза. Примеры пропаганды мы ещё разберём. Сейчас я просто приведу вам одну характерную цитату из романа:

«Села не было: одни пепелища с яркими белыми печами, трубы которых, как указательные пальцы, торчали в небо. [Значит, тут был бой одних благодетелей человечества с другими – за лучшее, значит, счастье в мире».]

Ещё тогда, в 1960-е, невозвращенец Анатолий Кузнецов не просто ставил знак равенства между нацизмом и коммунизмом, автор открыто называл нацистов «благодетелями человечества» и «борцами за лучшее счастье в мире». Даже если это была ирония, то я весьма сомневаюсь, что подобное пропустила бы российская или украинская цензура. Такое сегодня позволяют себе лишь самые отбитые персонажи, а тут – уважаемый писатель.

Интересно, что коммунистом был не только отец Анатолия Кузнецова, о котором подробно написано в романе, и его образ весьма показателен для раскрытия сути текста.

Сам писатель в 1955 году вступил в КПСС. Перебежчики потом всегда рассказывают одно и то же: дескать, все так делали, нужно было крутиться. Не все, мой дед-рабочий, например, прошёл всю войну беспартийным и, вернувшись из Берлина в Киев, за все тридцать с лишним лет после Победы в партию так и не вступил. Наверное, ему не нужно было крутиться?

Благодаря членству в КПСС Анатолий Кузнецов в том же году поступил в Литературный институт. Как говорил сам писатель, ранее его не брали в Москву из-за того, что он киевлянин и был «под оккупацией». Сбылись его мечты только после смерти Иосифа Сталина.

До того как стать писателем, Анатолий Кузнецов занимался балетом, а в детстве, ещё до войны, во времена «тотальной нищеты» имел отличную даже по нынешним временам библиотеку. Он сам об этом пишет.

Анатолий Кузнецов дважды вступал в комсомол, что не мешало ему рассказывать после об отвращении, которое он испытывал при этом. Причём сразу дважды.

Для Анатолия Кузнецова, если я правильно понял «Бабий Яр», авторитетом с детства был малограмотный меркантильный дед, мечтавший, что немцы подарят ему корову, о которой он грезил ещё с царских времён, а не отец-революционер. И, думается, не из-за того, что тот ушёл из семьи. Просто жизненная философия и система ценностей (корова от немцев) деда была ему ближе. Что и продемонстрировал дальнейший жизненный путь Анатолия Кузнецова.

Неприкрытая пропаганда

Герой «Бабьего Яра» – сам автор, которому на момент оккупации Киева было 12 лет, вряд ли мыслит, как антисоветчик.

Антисоветчик в романе – его дед, которому автор противопоставляет своего отца – героя Гражданской войны, о чём мы ещё поговорим. Сам же мальчик в большинстве неоднозначных ситуаций мыслит вполне адекватно.

Именно оценочные суждения автора, большинство из которых были дописаны после бегства из СССР, стали пропагандистским багажом к роману, который всё же можно назвать документом. Если только, как я уже говорил выше, отделять реальные, практические хронологические свидетельства очевидцев и самого автора от пропагандистского наслоения, которым Анатолий Кузнецов обильно сдобрил текст.

Впрочем, несмотря на то что двенадцатилетний Анатолий Кузнецов, учитывая обстоятельства и оккупацию, был в общем-то типичным киевским пацаном, по самому тексту романа уже угадывалось общее настроение автора – свалить из этой страны. Несмотря на скрытый патриотизм и даже глухую любовь к Родине.

Кроме «Бабьего Яра» у Анатолия Кузнецова я больше ничего не читал, как не изучал (лишь поверхностно) биографию писателя. И не собираюсь больше ничего читать или изучать. Не по принципу «не читал, но осуждаю». Просто «Бабий Яр», как и жизненный путь писателя, красноречивее любых измышлений его современников или его собственных заявлений.

По сути, уехав из СССР, Анатолий Кузнецов перестал быть писателем, превратившись в пропагандиста. В частности, работал на радио «Свобода». В 2011 году АСТ и Corpus даже издали книгу «На «Свободе». Беседы у микрофона 1972–1979». Работу на радиостанции прервала смерть писателя.

Со своим бегством на Запад Анатолий Кузнецов выдумал целую легенду, отдельная история в которой – тайный «вывоз» романа. Во-первых, как уже было сказано выше, в СССР «Бабий Яр» вышел более чем двухмиллионным тиражом, поэтому говорить о том, что рукопись была запрещена и вышла из «подполья», смешно. Во-вторых, что касается цензуры, которая якобы сильно повлияла на суть текста, то это тоже неправда. По тексту романа это отлично видно. Многие моменты, действительно выброшенные цензурой, – это откровенная антисоветская пропаганда, когда коммунизм сравнивается с нацизмом, и всё в том же духе. Причём преимущественно выбрасывались не какие-то хронологические данные этого романа-документа, а рефлексия героев – их внутренние переживания и собственные оценки тех или иных событий, которые не несут никакой смысловой нагрузки, зачастую даже, наоборот, размывают текст.

Пропаганда же – это фактически весь текст в квадратных скобках, который появился в финальной версии романа. По ходу прочтения «Бабьего Яра» иногда хотелось автоматически пропускать подобные моменты. Например, вот так цинично Анатолий Кузнецов описывает расстрел советских военнопленных:

«Кричали и дрались они уже в самом Бабьем Яре, когда окончательно увидели, что их расстреливают. Они кричали: «Да здравствует Сталин!», «Да здравствует Красная Армия!», «Да здравствует коммунизм!». [Они верили, что умирают за всемирное счастье, и немцы косили их из пулеметов во имя того же»].

Часть 2
И ещё раз о советской цензуре

Анатолий Кузнецов сам облегчает работу для критического анализа, разбивая роман на три условные части.

Первая – та, что вышла под цензурой в журнале «Юность» (а позже – в «Молодой гвардии»). Вторая – выброшенное советской цензурой. Третья – написанная уже после бегства из СССР, в период работы на радио «Свобода» – отдельными блоками в квадратных скобках.

Если разбирать роман именно на основании того, как подаёт его Анатолий Кузнецов – в трёх отдельных частях, то следует признать, что литературную и историческую (причём значительную!) ценность представляет лишь первая редакция «Бабьего Яра». Та самая, «порезанная», по словам автора, цензурой и вышедшая при этом гигантскими тиражами.

Это действительно хроника эпохи, причём глазами маленького мальчика, что придаёт ей искренности. Герою хочется не только верить, но и сопереживать.

Украинская власть также позиционирует роман как некий документ того времени. Не так давно рядом с памятником мальчику (подразумевается, что юному Анатолию Кузнецову) на пересечении улиц Кирилловской и Петропавловской восстановили табличку, посвящённую писателю и его книге.

Отмечу ещё один момент: работая над статьёй, я использовал как бумажную книгу, так и её электронную версию, в которой писательские выделения текста отсутствовали, из-за чего «Бабий Яр» воспринимается как откровенный винегрет и существенно теряет в первую очередь в художественном плане.

То, что Анатолий Кузнецов отмечает в тексте курсивом – моменты, выброшенные советской цензурой, – зачастую воспринимается даже сегодня, как то, что мы привыкли называть «геббельсовской пропагандой».

Приведу вам пару цитат из текста, чтобы вы понимали, на какого рода цензуру жаловался Анатолий Кузнецов.

Уже в начале романа он так описывает отступление советских войск:

«Я увидел, как они бегут, и понял, что это конец. Красноармейцы – в своей защитной, выгоревшей форме, одни со скатками, иные уже и без ружей – редко побежали через дворы, по огородам, перепрыгивали заборы. Говорили потом, что они забегали в дома, умоляли дать штатское платье, и бабы давали поскорее какое-нибудь тряпьё, они переодевались, надеясь скрыться, и бабы топили в выгребных ямах бесполезное оружие и гимнастёрки со знаками отличия».

Но это лишь цветочки. Дальше – больше. Тут же, в первой части, Анатолий Кузнецов описывает ту радость, с которой киевляне якобы встречали немцев:

«Мне было двенадцать лет. Многое для меня в жизни происходило впервые. Немцы пришли тоже впервые. Я прежде всех вылетел из окопа, зажмурился от яркого света и отметил, что мир стал какой-то иной – как добрая погода после шторма, – хотя внешне как будто всё оставалось по-прежнему. Елена Павловна, захлёбываясь, взмахивая руками, говорила умилённо, радостно: –... молоденький, такой молоденький стоит!.. Мои же окна на улицу. Машина ушла, а он, молоденький, хорошенький стоит!..»

Странные откровения

Немного отвлекусь. Такими художественными приёмами сегодня никого не удивишь. В частности, в современном «военном кино» подобное умиление оккупантами происходит буквально в каждом фильме.

Я сомневаюсь, что Анатолий Кузнецов, выражаясь нью-языком, пытался «троллить» читателя. Вряд ли это было и проявлением глупости, необразованности, как у тех же киношников. Всё же у Анатолия Кузнецова имелась хорошая библиотека, да и сам он был очевидцем тех событий.

Уже тогда, во время написания первой версии повести – ещё без пропагандистских вставок, Анатолий Кузнецов сознательно готовился к тому, чтобы покинуть «эту страну». Создавал себе соответствующий «бэкграунд».

Как видно из того, что вырезала цензура, автор рисковал. Роман вообще могли зарубить на корню и не издать. Но ещё не остыла хрущёвская «оттепель», и молодой писатель органично вписался в конъюнктуру литературного процесса своими разоблачениями «тоталитарного прошлого».

Интересно, что некоторые нападки на Иосифа Сталина брежневская цензура, как, например, этот момент в начале романа, не пропустила:

«И вот стало тихо – та тишина, которая кажется страшнее всякой стрельбы. И было неизвестно, где мы: ещё под Сталиным, уже под Гитлером или на узкой полосе посредине?»

На этом моменте Анатолий Кузнецов особо акцентирует внимание в своих иностранных изданиях, рассказывая о том, какой «беспощадной» была советская цензура.

Вот ещё один колоритный момент:

«– Ах, подорвали-таки мост, проклятые босяки! Э! – сказал дед, подходя к забору и высовывая нос, чтобы тоже поглядеть на первого немца. – Фью-фью, вот это да!.. Ну куда ж с ними Сталину воевать, Господи прости. Это же – армия! Это не наши разнесчастные – голодные да босые. Ты посмотри только, как он одет!»

А ещё вот так Анатолий Кузнецов смакует, как в первый же день оккупации все (и он вместе с ними) бросились грабить магазины:

«Измолоченный, покачиваясь, я вышел наружу, увидел, как из продовольственного волокут мешки с солью, но, пока я добежал, там остались лишь бумага да пустые ящики. Я готов был зарыдать, я сроду не был жадным, был у бабушки таким воспитанным, вежливеньким внучком, и вдруг этот грабёж захватил меня, как горячая лавина, у меня горло сдавило от жадности и азарта. И, главное, я понимал, что это был неповторимый, редчайший случай – так богато, так великолепно, так безнаказанно пограбить. А я всё пропустил, опоздал на какую-то малость!.. Что значит отсутствие опыта. «Ну, ладно же, – подумал я, утешая сам себя. – Зато уже в следующий раз...». А когда же он будет, этот следующий раз?.. Собрал с горя по прилавкам гири от весов и понёс всё добро домой».

Взрывы Крещатика и заложники

Отдельно спекулирует Анатолий Кузнецов на теме работы в Киеве диверсионных групп, хотя действия диверсантов во время освобождения города (когда благодаря точным действиям удалось избежать жертв среди мирного населения, в первую очередь во время ночных бомбардировок).

В частности, спекулирует на взрывах Крещатика, после которых, как проводит красной нитью по всему тексту автор, оккупанты начали массово убивать не только евреев.

Другой вопрос – морально-­этический. Напомню, что до начала оккупации население Киева составляло 850 тысяч и за два года сократилось почти в пять раз. Автор же показывает киевлян жадными циничными идиотами (как своего деда, мечтающего, что немцы подарят ему корову), радостно встречающими оккупантов.

В конце романа есть интересная сцена, где немцы, отступая, убивают киевских официанток, обслуживавших оккупантов:

«Однажды прибыла душегубка с женщинами. После обычной процедуры, когда утихли крики и стуки, открыли дверь, из неё вышел лёгкий дымок, и оказалось, что машина битком набита голыми молодыми девушками. Их было больше ста, буквально спрессованных, сидящих на коленях друг у друга. У всех волосы были завязаны косынками, как это делают женщины, идя в баню. Вероятно, их сажали в машину, говоря, что везут в баню? У многих в косынках оказались запрятаны кольца, часики, губная помада и другая мелочь. Пьяные немцы хохотали, объясняли, что это официантки из киевских кабаре, и кричали заключённым: «Берите их себе! А ну-ка полюби её, трахни её!»...»

Ещё интересный момент: Анатолий Кузнецов пишет, что немцы начали покидать Киев летом 1943 года, что в очередной раз опровергает пропагандистскую басню о том, что Москва приказала взять украинскую столицу к ноябрьским праздникам. Положение сил на фронте было таким, что сдача Киева была делом времени.

Памятник Анатолию Кузнецову в Киеве

Послесловие

Несмотря на критику, «Бабий Яр», конечно, нужно читать. Просто – включая внутренние фильтры. Сегодня это не так сложно сделать.

Да и в художественном плане роман хорош. Если отбросить пропаганду и «лирические размышления» Анатолия Кузнецова, вырезанные советской цензурой, текст будет по-стейн­бековски точен и лаконичен. Жаль, что сам автор, нагромоздивший сверху несколько «этажей» собственной редактуры, так этого и не понял.

Конечно, нужно делать скидку на то, когда это было, отсутствие телевидения в современном понимании и, конечно, интернета, когда подобная неприкрытая пропаганда действительно могла сработать и, судя по развитию спирали советской истории, сработала.

Упомянутые в статье эпизоды – лишь малая толика палитры жизни Киева и его окрестностей в годы оккупации. Анатолий Кузнецов подаёт хронику, может быть, немного сбивчиво, но максимально скрупулёзно, не зацикливаясь на себе и своей семье, а давая слово всем своим персонажам – очевидцам тех со­бытий.