Волк Серый

Расскажу я вам сказку странную, волшебную, совсем необычную. В темном бору, в дремучем лесу жил да был Волк. Вы, конечно, спросите: да что ж тут такого волшебного, необычного, когда волк в лесу живет?! Волкам оно на роду написано — по лесу рыскать — вот если бы волк в море-океяне плавал… Да только не простой то был Волк, а Серый! Как Гэндальф. Только волк. И колдун он был знатный. Тоже как Гэндальф, а может даже порезвей.

А как овладел Волк своим магическим искусством в полной мере, случилась с ним беда — заскучал. А что? Хочет есть — «Трахтибидох», «Колдуй баба, колдуй дед» — и вот, свежая косуля появилась. Волчицы все по нему сохнут. Волки-собратья вожаком признают. Охотников-людей давно отвадил. А своим охоту удачную обеспечил — тесно в лесу от оленей, благодаря его волшебству. Да и все свои волчьи жизненные задачи выполнил: щенков родил, нору вырыл, дерево пометил. Что дальше делать? Куда себя деть? Понятия не имеет. Даже на луну выть, и то надоело.

Встал Волк как-то поутру и говорит жене-волчице:

— Пойду-ка я по свету белому поброжу, развлеку себя.

Ну, волчица у него покладистая была. Это человеческая баба сразу бы в слезы и в крик: «Ах, ты, кобелина! Семью бросаешь! Лишь бы шляться! Знаю я твои развлечения!». А эта щенков построила, чтобы с папкой простились, в нос мужа лизнула и смотрит в глаза: иди, мол, муженек, развлекайся, печеночку оленью тебе оставить?

Ну и пошел Волк. Идет и думает: «Буду сам охотиться. Лично! Без всякой магии! Как испокон веков волки охотились!». А навык-то к тому времени подрастерял. Погнался за оленем — отдышка. Прыгнул за зайцем — заяц в сторону, а Волк в дерево… Даже мышиную норку не смог разрыть.

Загрустил Волк: «Как же так?! Я ж хищник! У меня ж инстинкты!..» А голод не тетка, живот к ребрам прижался, хоть вой на ходу от голода. Уж хотел было клятву свою нарушить и наколдовать оленью ногу. Тут глядит — конь! Жирный такой, лоснящийся. Не олень, конечно, но тоже сойдет, для разнообразия. Еще и к дереву привязанный — некуда ему деться.

Волк салфеточку повязал, приборы — вилку с ножиком вытащил (а что — культурный был волк — волшебник как-никак), и сожрал коня. Целиком. С гривой и копытам. Изголодался больно.

Доел коня, салфеточкой пасть промокнул, и смотрит по сторонам. Глядь — а под деревом добрый молодец. Проснулся, потягивается. Волк в кусты, а молодец к тому месту, где конь стоял привязанный.

А от коня только сбруя и осталась. Запричитал молодец:

— Кто ж это так?! Как же я теперь без средства передвижения? Это ж любимый мой конь был, последней модели, белая обивочка! Я ж за него еще кредит не выплатил! — Седельце обнимает, слезы горькие роняет.

Совестно стало волку. И человека глупого жалко. Думает: «Дай помогу, какое-никакое, а приключение».

Выскочил из-за кустов. Полчаса за молодцем гонялся — он как волка-то увидел, такого стрекача дал — куда там коню. Еле догнал, прижал лапами к земле:

— Не бойся меня, — говорит запыхавшийся Волк.

А молодец глаза как вытаращит, как заорет:

— Волк говорящий!!!

Вырвался и еще полчаса удирал. Но убедил-таки Волк молодца, что зла ему не желает:

— Я твоего коня съел! Так и быть сослужу службу. Кто ты такой будешь?

— Я царя Берендея сын, Иван-царевич. Разыскиваю жар-птицу по делу злостного хищения молодильных яблок, — отвечает Иван.

Обрадовался Серый — вон какое знатное дело подворачивается! Как раз по его профилю — колдовское. Он в своем волшебном зеркале видал, что некий царь Афрон держит у себя на службе воровской уголовный элемент — жар-птицу по прозвищу Золотой Клювик. Охотится воровка за всякими магическими артефактами и фантастической флорой да хозяину приносит. Давно он с этой птичкой поквитаться хотел — не раз посягала она на его магический посох. Ну, была у Волка Серого коряга такая, он ее грыз иногда от нечего делать. А чтоб не уличили его недруги в этой щенячьей привычке, всем говорил, мол, посох это — волшебный — шибко мощный.

Далековато Афоня-царь жил, эт те не в соседний лес сбегать. Хотел было Серый гигантских орлов призвать, а потом думает: «Ай, ладно, тряхну стариной! Полечу сам!»

— Садись на меня, Иван-царевич! Вмиг домчу!

Ну и домчал. Запыхался, конечно, малость — немолодой уже. Прилег под дубок, а Ивана посылает птицу красть. Весь план замка ему описал, расписание смены караулов открыл, сонным порошком снабдил, отмычки дал, о системах сигнализации поведал. Ну не дурак же этот Иван — возьмет птичку. А сам задремал — умаялся.

Ну, а Иван — дурак оказался. Проснулся Волк от воя сирены. Вся полиция Афонового царства на ушах. Прожектора так и шарят по территории. Короче, взяли Ивана с поличным.

Возвращается идиот с опущенной головой:

— Не удержался я… Клетка такая блестящая, такая драгоценная…

— Вот какого такого лешего она тебе сдалась?! Сорока ты или царевич?! У твоего бати-царя, что совсем золота нет?

А этот мнется, мямлит что-то про коня златогривого, мол Афоня за коня птичку отдаст. Будто он, Волк, этого Афоню-пройдоху не знает — надурит, как пить дать. Ну ничего, не даром прозвище Серый носим!

Подались они в царство Кусмана-бусурмана. Царь Кусман лошадей разводил — а тот златогривый конь, которого Афон желает, — производитель, значится. Не отдаст его Кусман за просто так.

Летел Волк, летел. Через поля, через леса. Ивана на спине нес. А Иван, чувствуется что не голодал — самые лучшие кусочки мамки-няньки царевичу подсовывали, откормили. Устал Волк пуще прежнего. Ему б после того, что Ванька у Афона учудил, самому за конем идти, но силушки нет. И жрать охота — еще не удержится, проглотит коня златогривого. В общем, объяснил волк Ивану что к чему, куда идти, за что браться, за что не браться. Опять же схемы, пароли, явки. Вооружил, так сказать, знаниями. Ну, не совсем же он дурак — возьмет коня.

Иван пошел, а Волк покушать себе наколдовал — оленятина свежая, зайчатина вымоченная, телятина отборная, водичка ключевая. Наелся, и сон его сморил.

Просыпается — шум-гам, бусурмане из автоматов палят, на своем бусурманском лопочут, бегают, как ошпаренные. Понял Волк, что международный конфликт назревает.

Обернулся дипломатом и в царский дворец просочился. А там посреди двора перед плахой Иван на коленях стоит, а царь Кусман с советниками спорят, что ему рубить: руку — как вору, или голову — как иностранному шпийону. Решили сначала руку, потом голову.

Но тут Серый (в человечьем обличии) стоит, в широких рукавах шарит — может достанет из подпространства какой нужный предмет. Шарил, шарил и таки достал — портрет Елены Прекрасной. Сразу смекнул Волк, как надо действовать. Бороду пригладил, глаза сощурил — и к царю.

— Да простит меня луноликий Кусман, добрейший из добрейших и мудрейший из мудрейших. Зачем же ты, о, великий царь, талантливого вора губишь? Отрубишь царевичу голову и руку — он ни на что уже тебе не пригодится, а так бы службу сослужил. Прикажи ему украсть Елену Прекрасную для твоего гарема.

Показал Кусману портрет, бусурман похотливый сразу и влюбился.

— Ну, если он мне такую красотку для гарема достанет, так и быть — не просто жизнь оставлю, еще и коня отдам!

Опять пришлось Волку тащить на себе Ивана, на этот раз в Грецию, в царство царя Далмана (не бросать же умом обиженного на произвол судьбы).

Не стал он царевичу ничего объяснять, никаких наставлений давать — сам на дело пошел. Сцапал Елену Прекрасную прямо из-под носа нянек-мамок и прочего обслуживающего персонала. Несет ее на спине, а Елена болтает без умолку:

— Ах! Наконец-то моя судьба исполнится. Я-то всегда знала, что суждена мне необычная любовь! Сладкая, как мед, и сильная, как смерть! Все сидела, в окошко смотрела и думала, кто же он — мой суженый? Парис ли Троянский? Вампир ли нестареющий? Дракон ли философствующий? Чудовище ли вида ужасного? А вот как оно вышло — оборотень в меня влюбился, из-за меня голову потерял! Счастье-то какое!

У волка уже уши вянут от таких разговоров.

Прискакал к царевичу, говорит:

— Займи ты ее чем-нибудь!

И обоих на спине к Кусману повез. Уже не волком себя чувствует, а ишаком каким-то — ану, столько с грузом на спине туда-сюда шастать, никаких волшебных сил не хватит.

Иван тем часом к Елене и так и этак, а она — только и разговоров, что об оборотнях.

— На что ты мне, Иван? Таких женихов — царевичей-королевичей, цезарей-императоров, шахов-падишахов, царей да королей, у меня толпы! Мне романтика нужна! Вот ты, Иван, магией владеешь? Нет! В зверя какого обращаться можешь? Нет! Кровушку человеческую кушаешь? Тоже нет! Обычный ты. Неинтересный.

Расстроился Иван. А Волк думает: «Ничего, скоро мы ее на коня обменяем — избавимся».

Прибыли снова в Бусурманию. Иван Серого в сторонку отозвал, глазки кругленькие сделал, ручки молитвенно сложил и говорит дрожащим голосом:

— Понимаешь, такое дело… Того… это… влюбился в Елену. Жить без нее не могу. Придумай что-нибудь!

Тут бы Волку обнаглевшего дурака послать лесами темными, горами высокими, ан нет — в раж вошел. Взялся помогать — надо дело до ума доводить.

— Ладно, — отвечает.

Елена тоже Волка в сторонку:

— Знаю я, что тебе не вечно волком ходить. Обратись человеком — молю тебя, хочу увидеть того, кому мое сердце принадлежит.

Посмотрел Серый на Елену Прекрасную (мысленно пальцем у виска покрутил), перекувыркнулся через голову, и стал точной ее копией. «Ну теперь-то она от меня отвяжется!»

А девица только руками всплеснула, зарделась и тараторит:

— Всегда знала, что мне предназначена необычная любовь! А теперь я поняла, что еще и нетрадиционная ориентация! Люблю тебя — красавица-оборотень, больше жизни!

Волк чуть не упал от такого оборота. Икнул только.

Потом наслал на Елену сон, чтобы не чудила, и пошли они с Иваном к похотливому Кусману.

— Как обменяешь меня на коня, — говорит Волк Ивану, — грузи Елену, садись сам и скачите во весь опор до самого Афонового царства. А я, сколько смогу, время тянуть буду.

Кусман, как Елену-волка увидел, голову от любви потерял — качественная иллюзия. Сразу жениться надумал. Ну так, царям бусурманским жениться — что шапку новую надеть. Сто сорок три жены есть, отчего ж сто сорок четвертую не взять?

Закатил царь пир на весь мир. Гости пьют, едят, тосты говорят, господина восхваляют. А Кусман глаз с Елены Прекрасной не сводит — любуется.

А девушка — тонкая, что та тростиночка — сидит, пироги с мясом наворачивает, двух фазанов приговорила, от трех лебедей фаршированных даже косточек не оставила, за павлина принялась. Волчий просто аппетит у молодушки!

Придвинулся Кусман поближе к жене, и спрашивает так, невзначай:

— А какова же ты в постели, любовь моя?

Задумалась на минутку Елена, даже жевать перестала, а потом отвечает:

— Сущее животное!..

Овладели Кусманом фантазии срамные. О первой брачной ночи грезит, а Елена никак ни наестся. Царь на стуле ерзает, и намекает, и уговаривает, и так и сяк — у молодой жены один ответ:

— Не видишь? Мы куууушаем!

Только когда уже все вино было выпито, все угощения съедены, да все гости разошлись, Елена Прекрасная откинулась на стуле, рыгнула и согласилась в кроватку пойти. Кусман руки потирает, от нетерпенья сгорает.

Свет погасил, чтобы молодую не смущать, одну только маленькую свечку оставил. Легли они. Вглядывается царь Кусман в черты Елены Прекрасной, а что-то не то ему чудится:

— Елена, а, Елена, почему у тебя такие большие глаза?

— Так на то я и красавица, чтобы глаза — большие! — отвечает Елена хриплым голосом.

Царь дальше смотрит.

— Милая, а почему у тебя такие большие уши?

— Ты что, царь, не слышал, что женщины любят ушами? Распухли у меня уши от твоей любви, муженек!

Тут надел царь Кусман свои любимые очки и как закричит:

— А зубы-то почему такие огромные?!

— Зубы? — потрогала Елена свои зубы, отвечает: — И правда, чет не то с зубами. К стоматологу мне надо.

Встала с постели и ушла. Царь слова не смог вымолвить от неожиданности, так с открытым ртом на кровати и остался лежать. А когда выходила Елена, Кусману привиделось, будто хвост волчий у нее из-под рубашки торчит.

Волк-то, дело ясное, дальше-то время тянуть не мог — тут или Кусмана надо глотать, или извращениям предаваться. Для извращений Серый слишком несовременный, а для пожирания Кусмана — слишком объевшийся. Вот и ушел.

В три межпространственных прыжка нагнал Ивана и Елену. Не успели они еще далеко отъехать. Царевич всё девушку уговаривал, а девушка ни в какую — люблю, мол, волчицу-оборотня, кто мне запретит. Иван уже и стыдил ее:

— Где это видано, чтобы баба в бабу влюбилась?! Срамота!

А та уперлась.

— А чего хорошего от вас, грубых мужиков, ждать? Вы — самцы, всей тонкости наших женственных натур понять не способны! — И на Волка поглядывает.

Не выдержал Серый, пока она его до помешательства не довела, надумал решить дело по-своему, по-волшебному. Смотался ночью к лесной ведьме, прикупил любовного зелья, полстакана Елене налил и пару капель Ивану (для верности) накапал. Утром угощает их как бы ключевой водицей. Выпила Елена, взглянула на Ивана — и враз вся ее ориентация на место встала.

Оставил их Волк одних на три дня в лесу — для закрепления эффекта.

А после коня они на жар-птицу выменяли. Царя Афона так же, как и Кусмана, надули. И Серый влюбленных домой к Ивановому батюшке спровадил.

Устал от них смертельно. Злосчастный Иван еще и помереть умудрился. Пришлось Волку его оживлять, а братьев Ивановых на клочки изодрать — ведь это они царевича убили и ограбили.

В общем вернул Волк свой долг Ивану в полной мере. За съеденного коня обеспечил царевичу красавицу жену, златогривого коня, птичку, которую можно ночью для освещения использовать. Да еще и место наследного принца — бонусом.

Вернулся к волчице, попрыгал с волчатами, оставленной оленьей печеночки покушал, «магический посох» погрыз, в норе поспал, на луну повыл. И понял, что жизнь его волчья удалась!

© Владислав Скрипач