Большой террор. Как пытали и расстреливали в тридцать седьмом

 
Вообще, террор был неизменным спутником партии практически с самого момента захвата власти большевиками. Осенью 1918 года ими был объявлен Красный террор. В разные периоды времени он то затухал, то вспыхивал с новой силой, но всё равно оставался перманентным процессом на протяжении всех 20–30-х годов. Другое дело, что масштаб его жертв был очевидно несравним с 1937 годом.
В 1934 году фанатичный коммунист-одиночка застрелил сталинского ставленника в Ленинграде Кирова. Сталин крайне умело использовал эту ситуацию для того, чтобы расправиться со своими противниками, в частности Зиновьевым, который при Ленине был главой Ленинграда, где ещё остались некоторые его ставленники.
Последовали открытые процессы над политическими противниками Сталина из числа высокопоставленных большевиков. Тогда же выяснились расхождения между Сталиным и главой НКВД Генрихом Ягодой. Сталин настаивал и открыто говорил, что, вероятнее всего, к убийству Кирова причастны Троцкий, Зиновьев и Каменев, но Ягода не понял своего вождя и упорствовал. Он не дал согласия на применение пыток к подсудимым, и в итоге они признали только "моральную ответственность" за убийство Кирова.
В недрах партийного аппарата Сталин отыскал неприметного Николая Ежова. Он никогда не имел отношения к силовикам, но был чрезвычайно понятлив и ловил любой намёк вождя. Ягода был снят со своего поста и вскоре арестован и казнён, новым наркомом внутренних дел стал Ежов.

Существует весьма распространённое заблуждение, что массовые репрессии были перегибами на местах и чуть ли не сам Сталин против них протестовал. Однако абсолютно очевиден тот факт, что механизмы террора были запущены по прямому требованию самого Сталина. 
В марте 1937 года Сталин выступил на Пленуме ЦК, где окончательно сформулировал основание для будущей кампании террора: "Во-первых, вредительская и диверсионно-шпионская работа агентов иностранных государств... Во-вторых, агенты иностранных государств, в том числе троцкисты, проникли не только в низовые организации, но и на некоторые ответственные посты... Мы наметили далее основные мероприятия, необходимые для того, чтобы обезвредить и ликвидировать диверсионно-вредительские и шпионско-террористические вылазки троцкистско-фашистских агентов иностранных разведывательных органов... Спрашивается, чего же не хватает у нас? Не хватает только одного — готовности ликвидировать свою собственную беспечность, своё собственное благодушие, свою собственную политическую близорукость".
Фактически это выступление Сталина, опубликованное в "Правде", стало сигналом к началу Большого террора. В прежние времена советские карательные органы действовали только против т.н. антисоветских элементов: бывших белогвардейцев, бывших членов конкурирующих социалистических партий, против людей, имевших определённое положение в дореволюционной России. То есть против "классовых врагов". Но теперь Сталин сформулировал понятие врага совершенно в ином ключе. Враги теперь были внутри партии, на ответственных постах, они затаились и ждут своего часа. 
Начало террора
Уже весной 1937 года, вскоре после сталинского выступления, начинаются масштабные репрессии среди руководящего состава РККА. Одновременно, после ареста бывшего наркома внутренних дел Ягоды, начинается уничтожение его ставленников в аппарате НКВД. 
Простых трудящихся репрессии не касались до лета 1937 года. В этот промежуток времени сводились счёты на высоких постах и с высокопоставленными деятелями режима.

Но всё это было лишь прелюдией к началу массового террора. В конце июля 1937 года был подписан приказ № 00447, после которого террор и шагнул в массы.
Поскольку планировалось пропустить через судебный конвейер огромные массы населения, никакие суды не справились бы с возросшим в тысячи раз потоком дел и, если бы каждое дело рассматривалось как положено по закону, на их рассмотрение ушло бы несколько десятилетий.
Поэтому специально для упразднения судебных формальностей и ускорения процессов судебные полномочия передавались специальной созданным органам — тройкам. Эти тройки создавались на областном и республиканском уровнях. В их состав входили три человека, поэтому они и получили такое название. В обязательном порядке в состав тройки входил начальник областного\республиканского НКВД, прокурор области\республики и секретарь обкома\первый секретарь.
Механизм работы троек заранее был обкатан на т.н. милицейских тройках, появившихся за несколько лет до этого, чьей функцией было упрощённое рассмотрение дел о нарушениях паспортного режима.
Никакого суда тройки не проводили. Следствие велось НКВД, после чего с определённой периодичностью материалы со всей области\республики приходили в областной\республиканский центр, где рассматривались тройкой. В 99% случаев это были признательные показания.

Председателем тройки обычно был представитель НКВД, который после краткого ознакомления, занимавшего не более нескольких минут, выносил приговор, ставя на странице букву "Р", что означало расстрел. После этого прокурор и партийный секретарь ставили свои подписи в знак согласия. Рассмотрение дел, за редкими исключениями, проводилось даже без присутствия обвиняемого и, разумеется, без адвокатов, которые подсудимым не предоставлялись ни в ходе следствия, ни на импровизированном суде. Приговоры троек обжалованию не подлежали. 
Тройка имела в своём распоряжении только два вида наказания: расстрел и отправка в лагерь. Весьма часто случалось, что председатель тройки вскоре и сам оказывался в числе врагов народа. Так, были расстреляны председатель тройки Армянской ССР Мугдуси, Белорусской ССР — Берман, Казахской ССР — Залин и многие другие.
Помимо троек существовали и другие внесудебные органы. Например, особое совещание при НКВД (оно не имело права приговаривать к более тяжкому наказанию, чем восьмилетнее заключение (до 1941 года) и поэтому играло лишь вспомогательную роль( или Военная коллегия Верховного суда, которая также в упрощённом порядке рассматривала дела различных высокопоставленных деятелей партии, армии, видных учёных и деятелей культуры.
В группе риска
Террор был слепым, и попасть в "мясорубку" мог любой советский гражданин. Тем не менее существовали определённые группы, принадлежность к которым (в прошлом или настоящем) практически гарантировала попадание в нехорошие списки. Это были бывшие кулаки, дореволюционные полицейские, жандармы и вообще люди, занимавшие хоть какие-то посты в империи, бывшие военнослужащие белых армий, бывшие активисты любых политических партий, за исключением ВКП(б), члены партии большевиков, некогда сочувствовавшие тем или иным фракциям внутри партии (рабочая оппозиция, троцкисты, зиновьевцы и т.д.), коммунисты с дореволюционным партийным стажем, лица, хоть раз выезжавшие за границу, бывшие эмигранты, вернувшиеся в СССР в 20–30-е годы, священнослужители, лица, занимавшие руководящие должности по состоянию на лето 1937 года (на их место было много желающих), советские граждане иностранного происхождения (по умолчанию считались агентами буржуазных разведок), бывшие или настоящие сотрудники Коминтерна.
Кроме того, в группе риска, как ни странно это звучит, были и сами чекисты. Благодаря тому, что они имели к репрессиям самое непосредственное отношение, именно в этой сфере более, чем где-либо, было распространено сведение счётов друг с другом и использование репрессий в качестве карьерного трамплина.
Например, провинциальный чекист Журавлев, разоблачивший в качестве подлого врага народа уже самого Ежова, в награду был переведён в столицу и возглавил НКВД Московской области, а также был введён в число кандидатов в члены ЦК. Ежов расправился с людьми Ягоды, а затем уже Берия уничтожал ставленников Ежова.

Следствие

Как только человека арестовывали, он исчезал для всего мира. К нему не допускали ни родственников, ни друзей, ни адвокатов. 99% арестованных считали, что произошла какая-то чудовищная ошибка и товарищ Сталин не в курсе. 
Следователь имел всего одну задачу — получить признательные показания. Если человека арестовывали независимо от всех, он сам должен был проявить фантазию и дать показания. Некоторые следователи заранее расписывали показания и требовали только подписать их. 
Следователи не были ограничены в выборе форм воздействия, всё зависело только от их фантазии. У некоторых она была весьма извращённой. Замнаркома НКВД Казахстана Шрейдер (к слову, убеждённый коммунист) вспоминал о пытках, применявшихся к его приятелю, Фёдору Чангули: "В течение 10 суток его не выпускали из кабинета: следователи менялись, а он от избиений неоднократно терял сознание. Садист Журавлев (к слову, тот самый, который вскоре разоблачит как врага народа самого Ежова. — Прим. авт.) применял к Феде, видимо, им самим изобретённую пытку под названием "утка": Феде закидывали за спину и связывали руки и ноги, затем двое помощников разжимали Феде зубы и Журавлев мочился ему в рот".
Впрочем, в большинстве случае дело ограничивалось регулярными избиениями до тех пор, пока заключённый не сдавался и не подписывал признательные показания. В Москве самым страшным местом в этом плане считалось Лефортово, куда отправляли либо самых важных, либо самых несговорчивых политических узников.
Айно Куусинен, супруга видного номенклатурного деятеля Отто Куусинена, арестованная по коминтерновской линии, вспоминала о своём пребывании там: "Камера была расположена так, что все внешние звуки были в ней отчётливо слышны. Позднее я выяснила, что внизу, прямо под стенами моей камеры, стояло низкое строение, безобидно называвшееся "отделением для допросов". На самом деле это была камера пыток. Оттуда раздавались страшные, нечеловеческие крики, беспрерывные удары плётки".

Большинство сдавалось уже после одного-двух избиений. В некоторых случаях не требовалось и этого. Когда репрессии коснулись уже простых трудящихся, среди которых было много малограмотных людей, следователям ничего не стоило обдурить их и обманом добиться подписи на показаниях. Как правило, они обещали им, что если те подпишут бумагу, то тут же будут отпущены домой.
Если же человек ни в какую не соглашался подписать признательные показания, к нему применяли весь комплекс мер: избиения, угрозы посадить или расстрелять близких, долгое пребывание в карцере, игра в "доброго и злого следователя", инсценировки расстрела и т.п. вещи. Многие не выдерживали и подписывали любые признания, надеясь, что на суде они от них откажутся и расскажут партийным товарищам всю правду об избиениях, но этот метод не работал.  
Чаще всего следователи создавали разветвлённые троцкистско-зиновьевские группы, состоявшие из десятков человек. Как правило, в этом случае от арестованного просто требовалось получить признание, что он в эту подпольную группу был завербован.
Насколько распространены были избиения арестованных? Точной цифры нет и никогда не будет, но, вероятно, она была близка к абсолютным показателям. Шрейдер, побывавший в руках десятков разных следователей, упоминает лишь одного человека, который не стал его бить: "Михаил Павлович, я знаю, что ни Чангули, ни вы ни в чём не виноваты, но, к сожалению, вам не избежать всего того, что происходит с другими. Если я смогу, то помогу. А пока давайте так... — Тут он перешёл на полушёпот. — Я буду стучать по столу кулаками, а вы кричите, будто бы я вас бью. Другого выхода из положения у меня нет. И с готовностью начал периодически инсценировать крик избиваемого".
Как только несчастный арестант начинал давать нужные следователю показания, его участь сразу же смягчалась. Его больше не били, напротив, могли улучшить его условия в тюрьме. 
Почти всегда следователи обещали сохранить жизнь в случае признательных показаний, но это была уловка. В действительности сразу же после соблюдения всех формальностей с показаниями они теряли интерес к заключённому. Да и в любом случае они никак не могли повлиять на приговор тройки.
Как можно было спастись
Если на человека поступал "персональный заказ", то спасти его не могло уже ничто. Это касалось, как правило, высокопоставленных номенклатурных деятелей, репрессии против которых были санкционированы лично Сталиным и его ближайшим окружением. Такие попытки предпринимались, например, заместителем Ежова: нарком внутренних дел Украины Успенский пытался инсценировать своё самоубийство, написав предсмертную записку и выбросив свои вещи в Днепр, но через несколько месяцев был найден в советской глубинке, где жил под чужим именем.
Пожалуй, единственным, кому удалось спастись, был другой заместитель Ежова — Генрих Люшков. Поняв, что за ним скоро придут, он договорился с японцами и бежал через границу в Манчжурию.
Но у простых обывателей, которые не интересовали НКВД персонально и "попадались под горячую руку", был шанс спастись. Для этого надо было быстро сменить место жительства, уехав в другой регион, желательно на другой конец страны. Как только человек замечал, что в его окружении или на его работе начались аресты, надо было экстренно уезжать как можно дальше. В суматохе про него просто забывали.
В том случае, если человек попадал в руки НКВД, у него было два варианта будущего: либо расстрел, либо лагеря. 
Затихание репрессий
Осенью 1938 года Берия назначается заместителем Ежова и сразу же начинает искать компромат на своего начальника. Одновременно Сталин распоряжается сбавить обороты, и репрессии понемногу начинают затихать. Тройки распускаются, аресты теперь проводятся только с санкции прокурора.
Возглавив НКВД, Берия предпринимает несколько шагов, направленных на некоторое смягчение политики репрессий. Во-первых, часть арестованных, но ещё не осуждённых по ежовским делам отпускают. Это было нужно не только по имиджевым причинам — в обмен они давали показания на злоупотребления затесавшихся в НКВД ежовских врагов народа.
Во-вторых, заключённых стали бить аккуратнее. При Ежове их избивали так, что на них зачастую не оставалось живого места. При Берии били по тем местам, где оставалось меньше всего следов. Например, особую популярность получило избиение дубинкой по пяткам.

Тем не менее репрессии не прекратились и тогда, хотя явно пошли на спад. Вместе с тем НКВД при Берии получило дополнительные полномочия, став практически всемогущим. В частности, теперь признанные невиновными подсудимые, а также заключённые, у которых истёк срок заключения, не могли быть освобождены без разрешения НКВД. Так, старый чекист Кедров, оправданный Верховным судом в 1941 году, не был отпущен на свободу и оставался в заключении до октября того же года, когда был расстрелян без приговора по указанию Берии.
Эпоха Большого террора стала беспрецедентным явлением в истории. Только за два года — 1937-й и 1938-й — было осуждено по политическим статьям около 1,3 миллиона человек, из них около 700 тысяч было приговорено к смертной казни. Это привело к значительным изменениям в облике страны. Практически полностью обновился партийный аппарат и аппарат НКВД, в которых почти не осталось людей с дореволюционным стажем. Также был почти целиком обновлён руководящий состав РККА. Власть Сталина упрочилась настолько, что более ни один из партийных деятелей не рисковал не то что выступить против, а хотя бы просто недостаточно хвалебно отозваться о вожде.