Немирович-Данченко. По Волге: впечатления летней поездки. Часть 3
К 300-летию Астраханской губернии
Мы продолжаем знакомить наших читателей с записками Василия Ивановича Немировича-Данченко о путешествии по Волге весной 1876 г, в которых он делится впечатлениями о нашем крае.
Читать часть 1 Читать часть 2
«Столица ногайских ханов. — Из тысячи и одной ночи. — Морское плавание из Питера в Кострому, или матрос на мачте
— Не завидуем мы вам! — напутствовали меня на пароходе туристы, отправлявшиеся прямо в Каспийское море.
— Отчего?
— Погодите. Столица ногайских ханов покажет вам себя. Изжаритесь на солнце и с голоду умрете.
Картина крайне непривлекательная. Жариться на солнце я начал еще с утра, обедать рассчитывал на пароходе, где и остались мои вещи. Везде, где я ни был, заранее можно было узнать, где остановиться, что делать. Астрахань в этом отношении оказалась очень неприветлива.
— Есть здесь отели?
— Чего-с? Отелей?.. Вы бы еще про итальянскую оперу спросили. Кабаки есть, грязные трактиры…
— Где же останавливаются проезжие?
— Да тут, батюшка, и проезжих почти не бывает. Есть знакомые — у знакомых приютятся. На этот счет здесь просто!.. А то ступай в трактир на съедение клопам и прочей нечисти. Да кому здесь и приезжать-то! персы, армяне, татарва разная, бухарцы, а этому люду кормить насекомых грешным телом своим и Господь повелел. Они так ведь по десяти человек в одну каморку набиваются, и расчудесно! Оттого мы и зовем Астрахань — ногайским городищем.
Таким образом, Астрахань совершенно лишена тех удобств, которыми легко на всей Волге пользуется путешественник. В Нижнем он найдет отличное помещение и прекрасный стол у Лопашева, в «Hôtel de Poste», у Соболева, в Казани — отель Коммонена, по опрятности своей, напоминает германские гостиницы, в Саратове — Вакуров, он хоть и ощиплет вас, да зато доставит всевозможный комфорт, а в Астрахани, в этом конечном пункте Волги, и приютиться некуда. Сожалеть об этом я не мог, разумеется. Во мне достаточно сильны бродяжнические инстинкты, и чем больше местного колорита имеет моя жизнь в том или другом пункте, тем лучше. На Кавказе я, минуя гостиницы, нарочно останавливался в армянских духанах, в горах — с наслаждением целые недели проводил в сакле. На севере, мне были знакомы и вежа лопаря, и дымная землянка финна колониста, и просто горное ущелье, где приходилось проводить холодные и сырые ночи. В горнозаводском Урале, в таких пустынях, как прикосвинские окрестности, чадная крестьянская изба дворцом казалась. В Поти, как-то переполненном путешественниками, я две ночи на бильярде ночевал, и то за баснословную цену. В Аджаре мне приводилось коротать ночи в развалинах сырых домов, где под массами камней шуршали ящерицы и змеи: — могли ли меня испугать после того астраханские трактиры — с бесчисленными армиями клопов и блох!
Когда я сошел на пристань, мне показалось, что кругом совершается одна из сцен царствования Гарун-аль-Рашида. Толпа валила со всех сторон, и какая толпа! Зеленые халаты и пестрые чалмы бухарцев, черные чухи расшитых позументами армян, высокие конусы персидских бараньих шапок, голые груди и лохмотья калмыков, серые кафтаны ногайских татар… лица — одно оригинальнее другого, совершенно нам чуждые, то скуластые, медно-красные, с остро сверкающими из косых щелок глазами, безбородые; то правильные, красные физиономии персов с длинными красными бородами и черными, но совершенно безжизненными глазами; сухие, словно вниз вытянутые ногайские лица, с которых точно Доре рисовал своего Дон-Кихота, и те же толстые, раскормленные, лукавые бухарцы, точь-в-точь такие, какими наш Верещагин изобразил их в своей картине «Батча». В толпе порою мелькают длинные белые чадры армянок; вся в красном, гремя серебряными монетами бесчисленных своих подвесок, пробирается богатая калмычка; а там, в сером месиве бедняков ногайцев, в их серых валеных шляпах, желтое пятно гелюнга с желтым суконным блином на голове. А вон и красные рубахи русских поволжан словно маков цвет вспыхнули. Вся эта восточная толпа молча делает свое дело, только русские горланят во всю мочь, переругиваясь с казаками астраханскими, между которыми тоже немало скуластых калмыцких лиц.
— Эй ты, Азия! — расталкивает толпу уже успевший неведомо когда напиться матросик с нашего парохода. Калмыки расступаются. Бухарцы начинают огрызаться.
— Молчи! Кажется, довольно хорошо мы раскостили вас, татарва некрещеная! — ругается матросик.
— Ты, что ль, костил? — огорошивает его старик-солдат, увешанный медалями.
— Хоша бы и мы? — И матрос фертом становится перед ним.
— Эх ты, труба пароходная! Как мы с генерал Черняевым Ташкенту брали — вашего брата и не пахло. Воины! Ступай котлы чисти да в дудку свисти — твое дело…
— Ташкента! Говори, кто с адмиралом Голопузой под Карштадт ходил, кто-о? — скороговоркою зачастил матрос… — Фок-мачту знаешь? — зевал он на всю пристань.
— Ну.
— Лазил на нее? Бывал на фок-мачте?..
Солдат только сплюнул в сторону.
— А я сколько разов довольно хорошо сидел на ней. Ташкент! Нет, ты взлезь да посиди… А то — тоже!
— То-то ты с сиденья с этого, вижу я, одурел совсем…
— По нашей службе с легким сердцем сдуреть можно. Ты как полагаешь? Нашу службу с вашею никак не приравняешь. Тебя теперь розгами пороли — а у нас линьки! — с гордостью аргументировал матрос. — Вам щи да кашу — а у нас горох. Нас, моряков, довольно хорошо сам царь знает, чего тут… Теперь, правда, слабко стало, линька этого нет, ну а в морду влетает, и даже с полным удовольствием… А то тоже — Ташкент… Нет, ты на мачте побывай… Да под норд-остом…
— С тобой, с дураком, старому солдату и разговаривать-то зазорно.
— Нет, ты постой. Я, может, сколько морей и окианов видал — а ты что, крупа!
— Где видал-то?
— Где?.. А как из Питера в Кострому на фрегат «Олеге» ходил?.. Ты походи-ко по морю.
— А теперь-то, что же не ходишь?
— В бессрочном… Не все же на мачте сидеть… Слава Господу, насиделись, довольно!..
Кремль и пристани. — Порт. — Пять наций за одной игрою в дураки
Вон кучка ногайских носильщиков в стороне. Чахлые, худые… Лица истомленные, просто смотреть жаль на этих прежних властителей Астрахани. Город самый построен или в конце XIII или в начале XIV века. Сначала Астрахань была жалкою татарскою деревнюшкою, но скоро волжские и среднеазиатские торговцы оценили выгоды ее положения и создали здесь меновый рынок. Деревня разрослась, сюда стали стекаться окрестные татары, и немного спустя сделалась она большим городом Годжи-Тархани, вскоре занятым ногайцами. Ногаи устроили здесь свою станицу и, как везде, обагрили почву массами крови, обильно лившейся в междоусобных войнах разных ханов. Этою усобицею воспользовались русские. Вмешательства московских князей в дела Астраханского царства учащались, пока, в 1554 г., 2-го июля, небольшая дружина Иоанна Грозного, предводительствуемая Головиным, Шемякиным и Пронским, не разгромила Астрахани совсем, присоединив самое царство к раздвигавшей уже свои границы великой земле русской.
Пристань «Кавказа и Меркурия», сплошь залитая народом, составляет часть бывшего астраханского порта, который на 15 лет передан в пользование обществу. Каспийская флотилия здесь была основана еще при Алексее Михайловиче. В 1722 году, Петр лично наметил пункт для порта, на месте слияния р. Кутума с Волгою, где неподалеку была прежде Осударева пристань мореходных судов. Тем не менее, через четыре года, порт начали устроивать, но в другом месте, там, где он находится и теперь. В то время здесь был Сретенский монастырь Долбило, около которого в Волгу впадала р. Скаржинка, омывавшая стены кремля. Теперь от Скаржинки остался только мелководный заливчик. Порт составляет единственно прохладное место среди астраханского пекла. Тут массы зелени, тенистые аллеи, канавки… дышать можно! Здесь же чуть не единственная на всю Астрахань купальня. Направо и налево большие здания, амбары, мастерские. Везде видно крупное и кипучее дело. Из конторы в контору снует деловой люд. Тут, словно налитый матрасинским вином, бурдюкообразный армянин сдает свой груз судовому приказчику, юлою охаживающему неповоротливого мастодонта; там бойкий саратовский мещанин, рассыпая тысячи острот и прибауток, приторговывается к лещу, судаку. Капитаны пароходов озабоченно суетятся между пристанями; кучка зачем-то попавших сюда с живодновского судна эмбенских рыболовов разлеглась в тени громадных вязов и спит себе спокойно среди общей суеты и страшного зноя.
Но вот картина, которую, пожалуй, только в Астрахани и увидишь. Через час должна отвалить пароходная баржа «Арагва» в море; до Бирючьей косы доведет ее пароход «Поспешный», а там пассажиров примет большой морской пароход «Михаил». В ожидании отплытия, под теми же вязами расположилась кучка народу и азартно играет в дураки. Всех их пять человек, и все пятеро принадлежат к разным племенам рода человеческого. Молодой, красивый лезгин, возвращающийся через Петровск в Дагестан, худощавый, с масляными глазками, армянин, толстый еврей, обуглившийся ленкоранский персиянин и русский. Как они сошлись вместе, «в одну артель», чтоб сыграться в дураки, что их свело — Господь ведает. И как разные национальности сказываются здесь! Персиянин, точно каменный, сдает и покрывает, не смея вступаться в споры. Еврей норовит заглянуть в карты к соседу, русский, сохраняя полнейшее хладнокровие, подваливает невозможные тройки, вроде шестерки, семерки и восьмерки одной и той же масти, армянин кипятится и азартно хохочет при каждом удачном ходе, и только лезгин оказывается добродушнее всех. Его не выигрыш или проигрыш, а сам процесс игры занимает. Под конец остался он с персиянином. У лезгина козырный туз и простая карта. Его ход. Смотрим, с простой пошел. Персиянин спасся.
— Что ж ты его не оставил? — сокрушается русский.
— А гхароший человек, абидна дураком оставаться! — гортанным голосом объяснил дагестанец и улыбнулся, показав нам ровные и удивительно красивые белые зубы.
Царство пыли. — Улицы. — Персидские базары. — Торговля Астрахани
Я оставил пароход позднее других пассажиров, да к тому же еще купаться вздумал. Благодаря этому обстоятельству, извозчиков я уже не нашел. Мне предстоял немалый путь по улицам Астрахани под жгучим солнцем. На каждой я высматривал извозчика — нет как нет, и только через пять или шесть улиц, в конец утомленный и испеченный, наткнулся на возницу столь несчастного и растерзанного вида, что перед ним самый затрапезный, желтоглазый ванька с Выборгской стороны явился бы британским лордом, поразил бы его своим великолепием.
Улицы, по которым я пробирался, сплошь застроены небольшими, много-много двухэтажными каменными домами. Внизу — род складов. Или вовсе нет окон, или узенькие бойницы какие-то с тюремными решетками, вверху жилые комнаты, должно быть, но тоже с очень маленькими окошечками. Впечатление монументальности производит только кремль, белые стены которого беспощадно слепят вам глаза и отражают на вас жгучие солнечные лучи, когда вы проходите мимо. Тем не менее, их облупившиеся массы, старинные, при Борисе Годунове доконченные башни, производят на вас, среди всей этой татарщины, странное впечатление. Точно в какое-то сказочное царство попал!.. На карнизах их полуобваливающихся стен черными точками уселись карги-вороны. По дороге тоже неподвижно торчат они, не уходя от вас и широко раскрыв рты. Видно, и им жара не по силам.
Изредка попадется вам по всей этой громадной площади живая душа, да и та окажется несчастным ногайцем, или наткнетесь вы на беспечно спящего в белом, точно меловом песке, калмыка. В тени одной стены расположилось что-то вроде базара. Видимо, городские мещанки — штук двадцать сидят, как вороны, в ряд и неподвижно… Перед ними разное старье, но кто его покупает — вопрос. Минут пятнадцать я отдыхал в тени этой стены и не видел ни одного покупщика. Бабы дремлют, таким образом, чуть не до вечера, и потом уходят домой, точно и впрямь они невесть сколько дела переделали сегодня! А белая пыль по улицам — что это за пытка для пешехода! Нечего и говорить, что какова бы ни была погода, хотя ветра и нет — вы через несколько минут оказываетесь осыпанным мукою мельником. Проедет ли извозчик, взбудоражит эту мельчайшую пыль, и — она час стоит в воздухе, не оседает. Вы ею дышите, она засоряет вам глаза, в рот лезет, в нос, в уши — хоть водолазную маску надевай в Астрахани! А чуть ветерок в этом пекле поднимется — нисколько не легче. Вас только овеивает новыми волнами зноя, при этом пыль буквально заполоняет все, и какая-то едкая, возбуждающая постоянный кашель. Мертвые улицы, мертвые дома…
На улицах никого; дома точно очки зеленые надели — везде жалузи спущены, а в армянских и татарских попросту ставни закрыты. Зато как сыро и прохладно должно быть за этими ставнями, и как вы — несчастнейший из пешеходов, завидуете тем счастливцам, которые совершают там, в этой тьме, внутри этих домов, за ставнями, свой dolce far niente!.. Мощеных улиц почти нет. Две или три дума пробовала было замостить, да вскоре бросила это нововведение — и без того скверно! Нужно заметить, между тем, что доходы города очень велики. Так, напр., в 1873 г. поступило на приход 375.078 р., а израсходовано 316.836 р. Едешь по этим улицам на извозчике, точно по подушкам. Надо полагать, тут на аршин пыли — не меньше! Вот персидский двор и базар — громады белокаменные с колонами. Сидя на ступенях своих лавок, сладко дремлют, точно кучи головешек, обугленные соотечественники Фирдуси и Гафиза. Позади их целые ворохи фруктов и дешевых мануфактур. Там же склады железа, меди, посуды, бумаги писчей и оберточной, бумажных и других тканей, отсюда повезут все это на рынки Астрабада, Мешхеда, Тавриза, Испагани и т. д., чуть не вплоть до Герата, за которым уже начинается царство английской промышленности. Рядом с этими складами, хранимыми столь же неподвижными головешками в бараньих шапках, этими неподкупными краснобородыми церберами, — другие; там сложены грузы, получаемые взамен поименованных мною товаров из Персии и Средней Азии; тут хлопчатая бумага целыми горами, шелковые пестрые ткани, древесный клей, кунжут, столь полезный и столь отвратительный, пшено, фрукты и чернильные орешки. Вот целый ряд бурдюков, ногами кверху. Видно, матрасинского вина навезли!..
Запах его далеко преследует вас; около снуют армяне в своих чухах и фуражках, несмотря на жару, они уже напробовались допьяна. Между ними слышны шутки, смех и тоскливая песня с какими-то режущими ухо дикими выкриками. Астраханские армяне большие щеголи, так и эти — сплошь позументами обшиты… Лавки в этом гостином дворе точно черные пещеры. Проходишь мимо и опять-таки завидуешь в этот зной, как там должно быть свежо и прохладно!..
Для интересующихся внешнею торговлею Астрахани, вот достоверные сведения о главнейших товарах, вывезенных в Персию и Среднею Азию через астраханскую таможню в 1873 году: бумажных изделий на 276.191 р. (еще в 1860 году их вывозилось только на 2.860 руб., в 1865 году на 41.248 р., в 1870 г. на 174.758 р.), шерстяных изделий на 174.794 р. (в 1860 г. на 21.153 руб., в 1870 году на 249.909 р.), железа разного на 79.002 руб. (в 1860 г. на 183.937 руб., в 1864 г. на 217.743 руб., в 1870 г. на 154.647 р.; в вывозе железа отсюда громадные колебания; так, в 1864 г. на 217.743 р., а в следующем 1865 г. на 18.220 р., зато в 1866 г. сразу на 249.487 р.!), железных изделий на 26.352 р. (в 1863 г. на 76.300 р., зато через год — 20.742 руб.), шелковых изделий русских на 47.225 руб. Этот вывоз повышается постоянно. Мне говорили, например, что в Персию вывозятся «персидские материи», приготовляемые на русских фабриках (шелковых русских материй в 1861 г. было вывезено только на 176 р.!) Посуды стеклянной и хрустальной на 34.523 р., а в 1861 году было только на 912 р., посуды глиняной и фарфоровой на 32.930 руб. (в 1865 г. на 52.776 р.), бумаги писчей и оберточной на 31.812 р. (в 1862 г. на 49.454 р.), золотой русской монеты на 27.824 р. (в 1863 г. на 188.598 р., в 1864 г. на 160.909 р.), красок разных на 26.981 р., тогда как за год раньше их вывозилось почти на 50.000 р., а в 1870 г. на 77.900 р.! Весь же вывоз определяется в 984.863 р., при ввозе из Персии и Средней Азии в Астрахань на 1.593.433 рубля. Таким образом, даже Персия гораздо больше ввозит к нам, чем сама от нас получает. Вот главные предметы ввоза из Персии и Средней Азии через Астрахань: хлопчатой бумаги на 505.533 р. (в 1864 г. на 1.465.695 р.), сухих фруктов на 263.329 р. (в 1863 г. на 2.312.000 р.), рыбы соленой на 193.522 р. Какое сходство с Севером! Там, при наших собственных неистощимых богатствах рыбы, мы платим ежегодно норвежцам за их рыбу 200.000 р. Здесь почти ту же сумму мы выплачиваем персиянам, несмотря на то, что Каспийское море — естественный садок с бесчисленными массами рыбы, доступной вполне русским промышленникам. Получая много нашего золота, Персия, в свою очередь, только в прошлом году ввезла свое, собственного чекана, и то на 600 руб., а до тех пор и этого не делала. Получая наших красок на 26.000 р., она ввозит к нам своих на 54.290 руб.
Мартиролог туриста, отыскивающего номер в гостинице. — Радушие промышленников. — Опять заезжие литераторы. — Ночь
Долго оставаться на пароходе нельзя было. На другой день «Кауфман» отваливал назад, в Нижний. Поэтому, переночевав на пароходе, я должен был приискать себе нумер в гостинице. Опять началось скитальчество по улицам в пыли и в жару. В этот злосчастный день я осмотрел, по крайней мере, до десяти «отелей».
— Ест у вас нумера? — спрашиваю внизу. Перед мною грязнейшая лестница.
— Есть-с.
— Покажите.
— Все заняты. Если угодно, в столовый зал.
— Как же это… А вещи?
— Да ведь у нас, по утрам, мало народу. Ну, а соберется народ — в контору сдадите.
— А спать?
— На столе можно постлать… У нас один полковник останавливался — на столе спал.
— Ну, голубчик, на биллиардах мне случалось спать, а на столах — слуга покорный.
В следующую гостиницу — еще грязнее. Тут стучишь, звонишь, никто и не показывается. А в воротах стоит какой-то армянин и хладнокровно посвистывает.
— Да, вам чего? — спрашивает он наконец, когда вы устали и стучать и кричать чуть не на всю улицу.
— Есть нумера здесь?
— Все заняты. Даже в столовых остановились, а один приезжий в буфете живет.
Хладнокровный наблюдатель ваших томлений оказывается нумерным!
В третью гостиницу — та же история, в четвертой — вам в утешение сообщают, что в прошлом году еще хуже было. Доходило до того, что приезжие в банях останавливались. Еще несколько отелей омерзительно грязных — и нигде места, все занято от чердаков до подвалов. Приходится уже подумать о том, что лучше, во всяком случае, на столе расположиться спать, подобно покойнику, чем остаться с чемоданом и подушкою на улице. Наконец, уже в седьмой гостинице, на предложенный безнадежным тоном вопрос: «Есть нумера?», неожиданно слышится — есть! Я чуть не кинулся на шею заспанному половому, столь грязного вида, что от него с омерзением отступил бы даже самоед карачайский.
— И хороший нумер?
— Чего лучше. Купцы стоят, а года два назад генерал переночевал.
Отправляюсь я в генеральский нумер и с ужасом отступаю назад. Каморка, во-первых, с окном, которое выходит в какую-то кухню. Темно, как в кладовой. Всматриваюсь — единственная мебель — кровать без матраца.
— А постель?
— Постелей не полагается.
— А сидеть на чем, мебель будет ли какая?
— Для сиденья — во! И половой хлопает ладонью по подоконнику.
— А писать, работать у вас тоже не полагается?
— Тут больше персидские купцы останавливаются. Они на полу все… Да на этой кровати и спать нельзя — развалится.
— А грязь эта…
— Вам эта грязь в диковину! А у нас иначе нельзя. Разве можно очистить горницу, где персы стоят… Они, как свиньи, все запакостят… Мы так и не очищаем. Им еще повадливее, потому на хорошее место он не идет, боится, подешевле выглядывает. А ему все одно — спать да чесаться где… У нас и этот нумер по рублю в сутки ходит.
— Да ведь тут блох, клопов…
— У него, у перса, в шапке-то блох побольше, чем во всей этой комнате…
«Хоть на улице останусь, а сюда ни за что», — решил я и вышел. Опять пришлось из улицы в улицу шататься: наконец, через час добрался я до гостиницы «Тифлис».
— Нет нумеров? — Как видите, я даже изменил редакцию вопросов.
— Есть-с один, великолепный!.. — обрадовал меня армянин в белом сюртуке, надетом прямо на голое тело.
Нумер, во всяком случае, оказался сноснее того, который мы только что видели. Положим, что все стены его сплошь заплеваны, так что обоев не различишь; положим, что пола не видно под грязью, но зато три окна, хотя света Божьего вволю.
— Что стоит?
— Три рубля в сутки. Прислуга и самовар отдельно!
Я возрадовался и, таким образом, мне не пришлось оставаться на жертву стихий, под кровом неба, на стогнах полуперсидской-полуармянской Астрахани…
— Как, при таком наплыве проезжих, хорошей гостиницы не выстроят?
— Нельзя-с — все персы запакостят, — отвечали мне везде.
Впрочем, говорят, что и здесь есть гостиницы получше, но они всегда заняты.
Положение заезжего несколько облегчается изумительным радушием местных русских. Стоит вам только познакомиться с ними, как вам готов и стол, и дом. Для туриста очищаются лучшие комнаты, о нем заботятся, как об родном. В Астрахани я заметил еще одну черту, весьма интересную. Насколько во внутренних губерниях России местные мастодонты и плезиозавры, а также и хищники позднейшей формации боятся прессы и от представителей ее бегут как от чумы, настолько в Астрахани все вам открыто и доступно. Начиная от губернатора до последнего промышленника, всякий охотно делится с вами сведениями, открывают вам свои торговые книги, рассказывают о своем деле и т. д. Вот образчик подобного отношения к прессе. Сижу я как-то у моего доброго знакомого, П—ва. Говорим о морских промыслах… Входит высокий немец. Поднимается разговор о неизбежных лещах, сазанах, осетрах.
— Вот, — указывает хозяин на меня, — хочет познакомиться с каспийским рыбным промыслом.
— Это сделать легко; завтра я еду и довезу вас до Бирючьей косы, где моя фактория, а там и покажу вам все. Остановитесь вы у меня.
И действительно, я поехал на Бирючью косу и о гостеприимстве г. фон Бремзена сохранил до сих пор самое приятное впечатление. А между тем, все эти господа имели полное право относиться не совсем доверчиво к печати, которая об Астрахани распространяла самые неподходящие сведения. Один из местных армянских купцов даже горько печаловался на заезжего литератора.
— Иной посовестился бы врать так и на покойника; ничего подобного я ему не рассказывал. Даже в статистических сведениях об Астрахани он говорит неправду. В губернской гимназии пансион на 32 воспитанника, а у него эта цифра до 242 выросла; в женской гимназии полагается 40 пансионеров, а у него на 203! Из двух католических церквей три выкроены, из пяти армянских — шесть вышло. А как, например, он наше невежество характеризует! На меня указывает, что я двух сыновей с школьной скамьи за прилавок взял. А у меня при себе только один сын, трое других и до сих пор в Москве учатся. А местные обычаи рисует он как! Жены богатых армян у него самовары вносят в комнату, богатые персияне варили сами шербет для него. Эти-то важные восточные люди, которые, когда принимали у себя нас с этим писателем, то садились всегда выше, не поступаясь своим достоинством ни в чем! Да и в этом ли одном промахнулся он. Один из наших купцов, соблазнившись будущими торговыми предприятиями путешественника, дела бросил и поехал с ним, потеряв время и деньги даром. Мы смотрели на него как на чрезвычайно важную особу, мы думали, что он командирован правительством для учреждения громадных торговых контор, ну а он, с своей стороны, ни одним словом не постарался разубедить нас в этом. <…>
Я в первый же день объехал здесь Варварциев канал да Кутум; под страшным зноем, на их берегах спали толпы рабочих-калмыков, словно каменные сидели кучками ногаи, поджидая нанимателей. Только на пристанях кипел труд, грузились суда и пароходы, да на противоположной стороне Волги свершалась обычная суета рыбного промысла. На другой день радушные промышленники астраханские, гг. Орехов, Платонов и другие, приглашали меня осмотреть их выходы и промысловые заведения, открывшие передо мною новый мир труда, своеобразный и крайне любопытный. Ему будет посвящен следующий очерк.
Уже ночью я возвращался назад в мой заплеванный и загаженный уголок гостиницы «Тифлис». Луна ярко сияла над белыми домами. Теплые, южные звезды, мерцавшие желтым блеском, отражались в покойном зеркале Кутума… Белые зубчатые стены Кремля резко выделялись на темно-синем фоне ночного неба… Откуда-то так и обносило чудным запахом роз… Какая-то белая чадра словно тень мелькнула мимо, стукнув в калитку. Два горячих черных глаза заглянули мне в лицо из-под белого покрывала… А вдали, точно изнывая, слышалась татарская песня, печальная, монотонная… Так и хватала она за душу, так и тянула к себе… А звезды разгорались все ярче и ярче, в листве дерев слышался легкий шелест… Тише и тише дрожала рыдающая песня… И не хотелось из-под этого чудного неба, из этого таинственного благоуханного царства южной, теплой ночи уходить в грязный и душный нумер армянского трактира…»…
Продолжение следует
В. И. Немирович-Данченко. По Волге. (Очерки и впечатления летней поездки). — СПб., 1877.
Источник: http://rus-turk.livejournal.com
Предыдущие материалы:
Упоминания об Астрахани: восторженные и не очень…
Упоминания об Астрахани: восторженные и не очень… Часть 2
Тарас Шевченко. «Ай да Астрахань! Ай да порт–город. Ухи не сыщешь»
«Разбалуй-город»: Астрахань глазами Ивана Аксакова. Часть 1
«Разбалуй-город»: Астрахань глазами Ивана Аксакова. Часть 2
Немирович-Данченко. По Волге: очерки и впечатления летней поездки. Часть 1
Немирович-Данченко. По Волге: очерки и впечатления летней поездки. Часть 2
Мы продолжаем знакомить наших читателей с записками Василия Ивановича Немировича-Данченко о путешествии по Волге весной 1876 г, в которых он делится впечатлениями о нашем крае.
Читать часть 1 Читать часть 2
«Столица ногайских ханов. — Из тысячи и одной ночи. — Морское плавание из Питера в Кострому, или матрос на мачте
— Не завидуем мы вам! — напутствовали меня на пароходе туристы, отправлявшиеся прямо в Каспийское море.
— Отчего?
— Погодите. Столица ногайских ханов покажет вам себя. Изжаритесь на солнце и с голоду умрете.
Картина крайне непривлекательная. Жариться на солнце я начал еще с утра, обедать рассчитывал на пароходе, где и остались мои вещи. Везде, где я ни был, заранее можно было узнать, где остановиться, что делать. Астрахань в этом отношении оказалась очень неприветлива.
— Есть здесь отели?
— Чего-с? Отелей?.. Вы бы еще про итальянскую оперу спросили. Кабаки есть, грязные трактиры…
— Где же останавливаются проезжие?
— Да тут, батюшка, и проезжих почти не бывает. Есть знакомые — у знакомых приютятся. На этот счет здесь просто!.. А то ступай в трактир на съедение клопам и прочей нечисти. Да кому здесь и приезжать-то! персы, армяне, татарва разная, бухарцы, а этому люду кормить насекомых грешным телом своим и Господь повелел. Они так ведь по десяти человек в одну каморку набиваются, и расчудесно! Оттого мы и зовем Астрахань — ногайским городищем.
Таким образом, Астрахань совершенно лишена тех удобств, которыми легко на всей Волге пользуется путешественник. В Нижнем он найдет отличное помещение и прекрасный стол у Лопашева, в «Hôtel de Poste», у Соболева, в Казани — отель Коммонена, по опрятности своей, напоминает германские гостиницы, в Саратове — Вакуров, он хоть и ощиплет вас, да зато доставит всевозможный комфорт, а в Астрахани, в этом конечном пункте Волги, и приютиться некуда. Сожалеть об этом я не мог, разумеется. Во мне достаточно сильны бродяжнические инстинкты, и чем больше местного колорита имеет моя жизнь в том или другом пункте, тем лучше. На Кавказе я, минуя гостиницы, нарочно останавливался в армянских духанах, в горах — с наслаждением целые недели проводил в сакле. На севере, мне были знакомы и вежа лопаря, и дымная землянка финна колониста, и просто горное ущелье, где приходилось проводить холодные и сырые ночи. В горнозаводском Урале, в таких пустынях, как прикосвинские окрестности, чадная крестьянская изба дворцом казалась. В Поти, как-то переполненном путешественниками, я две ночи на бильярде ночевал, и то за баснословную цену. В Аджаре мне приводилось коротать ночи в развалинах сырых домов, где под массами камней шуршали ящерицы и змеи: — могли ли меня испугать после того астраханские трактиры — с бесчисленными армиями клопов и блох!
Когда я сошел на пристань, мне показалось, что кругом совершается одна из сцен царствования Гарун-аль-Рашида. Толпа валила со всех сторон, и какая толпа! Зеленые халаты и пестрые чалмы бухарцев, черные чухи расшитых позументами армян, высокие конусы персидских бараньих шапок, голые груди и лохмотья калмыков, серые кафтаны ногайских татар… лица — одно оригинальнее другого, совершенно нам чуждые, то скуластые, медно-красные, с остро сверкающими из косых щелок глазами, безбородые; то правильные, красные физиономии персов с длинными красными бородами и черными, но совершенно безжизненными глазами; сухие, словно вниз вытянутые ногайские лица, с которых точно Доре рисовал своего Дон-Кихота, и те же толстые, раскормленные, лукавые бухарцы, точь-в-точь такие, какими наш Верещагин изобразил их в своей картине «Батча». В толпе порою мелькают длинные белые чадры армянок; вся в красном, гремя серебряными монетами бесчисленных своих подвесок, пробирается богатая калмычка; а там, в сером месиве бедняков ногайцев, в их серых валеных шляпах, желтое пятно гелюнга с желтым суконным блином на голове. А вон и красные рубахи русских поволжан словно маков цвет вспыхнули. Вся эта восточная толпа молча делает свое дело, только русские горланят во всю мочь, переругиваясь с казаками астраханскими, между которыми тоже немало скуластых калмыцких лиц.
— Эй ты, Азия! — расталкивает толпу уже успевший неведомо когда напиться матросик с нашего парохода. Калмыки расступаются. Бухарцы начинают огрызаться.
— Молчи! Кажется, довольно хорошо мы раскостили вас, татарва некрещеная! — ругается матросик.
— Ты, что ль, костил? — огорошивает его старик-солдат, увешанный медалями.
— Хоша бы и мы? — И матрос фертом становится перед ним.
— Эх ты, труба пароходная! Как мы с генерал Черняевым Ташкенту брали — вашего брата и не пахло. Воины! Ступай котлы чисти да в дудку свисти — твое дело…
— Ташкента! Говори, кто с адмиралом Голопузой под Карштадт ходил, кто-о? — скороговоркою зачастил матрос… — Фок-мачту знаешь? — зевал он на всю пристань.
— Ну.
— Лазил на нее? Бывал на фок-мачте?..
Солдат только сплюнул в сторону.
— А я сколько разов довольно хорошо сидел на ней. Ташкент! Нет, ты взлезь да посиди… А то — тоже!
— То-то ты с сиденья с этого, вижу я, одурел совсем…
— По нашей службе с легким сердцем сдуреть можно. Ты как полагаешь? Нашу службу с вашею никак не приравняешь. Тебя теперь розгами пороли — а у нас линьки! — с гордостью аргументировал матрос. — Вам щи да кашу — а у нас горох. Нас, моряков, довольно хорошо сам царь знает, чего тут… Теперь, правда, слабко стало, линька этого нет, ну а в морду влетает, и даже с полным удовольствием… А то тоже — Ташкент… Нет, ты на мачте побывай… Да под норд-остом…
— С тобой, с дураком, старому солдату и разговаривать-то зазорно.
— Нет, ты постой. Я, может, сколько морей и окианов видал — а ты что, крупа!
— Где видал-то?
— Где?.. А как из Питера в Кострому на фрегат «Олеге» ходил?.. Ты походи-ко по морю.
— А теперь-то, что же не ходишь?
— В бессрочном… Не все же на мачте сидеть… Слава Господу, насиделись, довольно!..
Кремль и пристани. — Порт. — Пять наций за одной игрою в дураки
Вон кучка ногайских носильщиков в стороне. Чахлые, худые… Лица истомленные, просто смотреть жаль на этих прежних властителей Астрахани. Город самый построен или в конце XIII или в начале XIV века. Сначала Астрахань была жалкою татарскою деревнюшкою, но скоро волжские и среднеазиатские торговцы оценили выгоды ее положения и создали здесь меновый рынок. Деревня разрослась, сюда стали стекаться окрестные татары, и немного спустя сделалась она большим городом Годжи-Тархани, вскоре занятым ногайцами. Ногаи устроили здесь свою станицу и, как везде, обагрили почву массами крови, обильно лившейся в междоусобных войнах разных ханов. Этою усобицею воспользовались русские. Вмешательства московских князей в дела Астраханского царства учащались, пока, в 1554 г., 2-го июля, небольшая дружина Иоанна Грозного, предводительствуемая Головиным, Шемякиным и Пронским, не разгромила Астрахани совсем, присоединив самое царство к раздвигавшей уже свои границы великой земле русской.
Триста двадцать лет живут здесь наши. Выстроили они большой кремль, начатый при Иоанне и законченный при Василии Шуйском, материалы таскали они для него с массивных развалин древнего татарского города, разграбливая таким образом остатки старины у реки Ахтубы, воздвигли соборы, церкви, в самом городе и в окрестностях пять монастырей поставили — а все не русскою смотрит Астрахань, все какою-то бусурманскою украйною кажется она туристу, привыкшему к великорусскому населению нашей Оки и Волги… Чужой говор, обличье чужое… Гостями мы здесь до сих пор сидим и, право, любой перс или армянин гораздо лучше чувствует себя в этом ханском городище, чем заезжий русский, которому все здесь в диковину, начиная от зеленых халатов бухарцев до скуластых богатырей, от полукитайского хурула гелюнгов до ивяной, в ростопель заливаемой водою мазанки несчастного ногая… И неудивительно поэтому, что здесь нашелся мудрый губернатор, который, считая Астрахань не Россиею, а Азиею, исходатайствовал себе, для пущей помпы, полувосточный залитый золотом мундир, вероятно, внушавший большое уважение приезжавшим сюда персиянам и бухарцам! Вообще, характер местной администрации и управления только в последнее время несколько приближается к русскому. Прежде здесь были какие-то паши, а мелкое начальство, особенно относительно калмыков, скорее напоминало среднеазиатских аксакалов. Я уже не вспоминаю о временах капитан-исправников, по всем нашим окраинам являвшихся башибузуками самого неудержимого свойства.
Пристань «Кавказа и Меркурия», сплошь залитая народом, составляет часть бывшего астраханского порта, который на 15 лет передан в пользование обществу. Каспийская флотилия здесь была основана еще при Алексее Михайловиче. В 1722 году, Петр лично наметил пункт для порта, на месте слияния р. Кутума с Волгою, где неподалеку была прежде Осударева пристань мореходных судов. Тем не менее, через четыре года, порт начали устроивать, но в другом месте, там, где он находится и теперь. В то время здесь был Сретенский монастырь Долбило, около которого в Волгу впадала р. Скаржинка, омывавшая стены кремля. Теперь от Скаржинки остался только мелководный заливчик. Порт составляет единственно прохладное место среди астраханского пекла. Тут массы зелени, тенистые аллеи, канавки… дышать можно! Здесь же чуть не единственная на всю Астрахань купальня. Направо и налево большие здания, амбары, мастерские. Везде видно крупное и кипучее дело. Из конторы в контору снует деловой люд. Тут, словно налитый матрасинским вином, бурдюкообразный армянин сдает свой груз судовому приказчику, юлою охаживающему неповоротливого мастодонта; там бойкий саратовский мещанин, рассыпая тысячи острот и прибауток, приторговывается к лещу, судаку. Капитаны пароходов озабоченно суетятся между пристанями; кучка зачем-то попавших сюда с живодновского судна эмбенских рыболовов разлеглась в тени громадных вязов и спит себе спокойно среди общей суеты и страшного зноя.
Но вот картина, которую, пожалуй, только в Астрахани и увидишь. Через час должна отвалить пароходная баржа «Арагва» в море; до Бирючьей косы доведет ее пароход «Поспешный», а там пассажиров примет большой морской пароход «Михаил». В ожидании отплытия, под теми же вязами расположилась кучка народу и азартно играет в дураки. Всех их пять человек, и все пятеро принадлежат к разным племенам рода человеческого. Молодой, красивый лезгин, возвращающийся через Петровск в Дагестан, худощавый, с масляными глазками, армянин, толстый еврей, обуглившийся ленкоранский персиянин и русский. Как они сошлись вместе, «в одну артель», чтоб сыграться в дураки, что их свело — Господь ведает. И как разные национальности сказываются здесь! Персиянин, точно каменный, сдает и покрывает, не смея вступаться в споры. Еврей норовит заглянуть в карты к соседу, русский, сохраняя полнейшее хладнокровие, подваливает невозможные тройки, вроде шестерки, семерки и восьмерки одной и той же масти, армянин кипятится и азартно хохочет при каждом удачном ходе, и только лезгин оказывается добродушнее всех. Его не выигрыш или проигрыш, а сам процесс игры занимает. Под конец остался он с персиянином. У лезгина козырный туз и простая карта. Его ход. Смотрим, с простой пошел. Персиянин спасся.
— Что ж ты его не оставил? — сокрушается русский.
— А гхароший человек, абидна дураком оставаться! — гортанным голосом объяснил дагестанец и улыбнулся, показав нам ровные и удивительно красивые белые зубы.
Царство пыли. — Улицы. — Персидские базары. — Торговля Астрахани
Я оставил пароход позднее других пассажиров, да к тому же еще купаться вздумал. Благодаря этому обстоятельству, извозчиков я уже не нашел. Мне предстоял немалый путь по улицам Астрахани под жгучим солнцем. На каждой я высматривал извозчика — нет как нет, и только через пять или шесть улиц, в конец утомленный и испеченный, наткнулся на возницу столь несчастного и растерзанного вида, что перед ним самый затрапезный, желтоглазый ванька с Выборгской стороны явился бы британским лордом, поразил бы его своим великолепием.
Улицы, по которым я пробирался, сплошь застроены небольшими, много-много двухэтажными каменными домами. Внизу — род складов. Или вовсе нет окон, или узенькие бойницы какие-то с тюремными решетками, вверху жилые комнаты, должно быть, но тоже с очень маленькими окошечками. Впечатление монументальности производит только кремль, белые стены которого беспощадно слепят вам глаза и отражают на вас жгучие солнечные лучи, когда вы проходите мимо. Тем не менее, их облупившиеся массы, старинные, при Борисе Годунове доконченные башни, производят на вас, среди всей этой татарщины, странное впечатление. Точно в какое-то сказочное царство попал!.. На карнизах их полуобваливающихся стен черными точками уселись карги-вороны. По дороге тоже неподвижно торчат они, не уходя от вас и широко раскрыв рты. Видно, и им жара не по силам.
Изредка попадется вам по всей этой громадной площади живая душа, да и та окажется несчастным ногайцем, или наткнетесь вы на беспечно спящего в белом, точно меловом песке, калмыка. В тени одной стены расположилось что-то вроде базара. Видимо, городские мещанки — штук двадцать сидят, как вороны, в ряд и неподвижно… Перед ними разное старье, но кто его покупает — вопрос. Минут пятнадцать я отдыхал в тени этой стены и не видел ни одного покупщика. Бабы дремлют, таким образом, чуть не до вечера, и потом уходят домой, точно и впрямь они невесть сколько дела переделали сегодня! А белая пыль по улицам — что это за пытка для пешехода! Нечего и говорить, что какова бы ни была погода, хотя ветра и нет — вы через несколько минут оказываетесь осыпанным мукою мельником. Проедет ли извозчик, взбудоражит эту мельчайшую пыль, и — она час стоит в воздухе, не оседает. Вы ею дышите, она засоряет вам глаза, в рот лезет, в нос, в уши — хоть водолазную маску надевай в Астрахани! А чуть ветерок в этом пекле поднимется — нисколько не легче. Вас только овеивает новыми волнами зноя, при этом пыль буквально заполоняет все, и какая-то едкая, возбуждающая постоянный кашель. Мертвые улицы, мертвые дома…
На улицах никого; дома точно очки зеленые надели — везде жалузи спущены, а в армянских и татарских попросту ставни закрыты. Зато как сыро и прохладно должно быть за этими ставнями, и как вы — несчастнейший из пешеходов, завидуете тем счастливцам, которые совершают там, в этой тьме, внутри этих домов, за ставнями, свой dolce far niente!.. Мощеных улиц почти нет. Две или три дума пробовала было замостить, да вскоре бросила это нововведение — и без того скверно! Нужно заметить, между тем, что доходы города очень велики. Так, напр., в 1873 г. поступило на приход 375.078 р., а израсходовано 316.836 р. Едешь по этим улицам на извозчике, точно по подушкам. Надо полагать, тут на аршин пыли — не меньше! Вот персидский двор и базар — громады белокаменные с колонами. Сидя на ступенях своих лавок, сладко дремлют, точно кучи головешек, обугленные соотечественники Фирдуси и Гафиза. Позади их целые ворохи фруктов и дешевых мануфактур. Там же склады железа, меди, посуды, бумаги писчей и оберточной, бумажных и других тканей, отсюда повезут все это на рынки Астрабада, Мешхеда, Тавриза, Испагани и т. д., чуть не вплоть до Герата, за которым уже начинается царство английской промышленности. Рядом с этими складами, хранимыми столь же неподвижными головешками в бараньих шапках, этими неподкупными краснобородыми церберами, — другие; там сложены грузы, получаемые взамен поименованных мною товаров из Персии и Средней Азии; тут хлопчатая бумага целыми горами, шелковые пестрые ткани, древесный клей, кунжут, столь полезный и столь отвратительный, пшено, фрукты и чернильные орешки. Вот целый ряд бурдюков, ногами кверху. Видно, матрасинского вина навезли!..
Запах его далеко преследует вас; около снуют армяне в своих чухах и фуражках, несмотря на жару, они уже напробовались допьяна. Между ними слышны шутки, смех и тоскливая песня с какими-то режущими ухо дикими выкриками. Астраханские армяне большие щеголи, так и эти — сплошь позументами обшиты… Лавки в этом гостином дворе точно черные пещеры. Проходишь мимо и опять-таки завидуешь в этот зной, как там должно быть свежо и прохладно!..
Для интересующихся внешнею торговлею Астрахани, вот достоверные сведения о главнейших товарах, вывезенных в Персию и Среднею Азию через астраханскую таможню в 1873 году: бумажных изделий на 276.191 р. (еще в 1860 году их вывозилось только на 2.860 руб., в 1865 году на 41.248 р., в 1870 г. на 174.758 р.), шерстяных изделий на 174.794 р. (в 1860 г. на 21.153 руб., в 1870 году на 249.909 р.), железа разного на 79.002 руб. (в 1860 г. на 183.937 руб., в 1864 г. на 217.743 руб., в 1870 г. на 154.647 р.; в вывозе железа отсюда громадные колебания; так, в 1864 г. на 217.743 р., а в следующем 1865 г. на 18.220 р., зато в 1866 г. сразу на 249.487 р.!), железных изделий на 26.352 р. (в 1863 г. на 76.300 р., зато через год — 20.742 руб.), шелковых изделий русских на 47.225 руб. Этот вывоз повышается постоянно. Мне говорили, например, что в Персию вывозятся «персидские материи», приготовляемые на русских фабриках (шелковых русских материй в 1861 г. было вывезено только на 176 р.!) Посуды стеклянной и хрустальной на 34.523 р., а в 1861 году было только на 912 р., посуды глиняной и фарфоровой на 32.930 руб. (в 1865 г. на 52.776 р.), бумаги писчей и оберточной на 31.812 р. (в 1862 г. на 49.454 р.), золотой русской монеты на 27.824 р. (в 1863 г. на 188.598 р., в 1864 г. на 160.909 р.), красок разных на 26.981 р., тогда как за год раньше их вывозилось почти на 50.000 р., а в 1870 г. на 77.900 р.! Весь же вывоз определяется в 984.863 р., при ввозе из Персии и Средней Азии в Астрахань на 1.593.433 рубля. Таким образом, даже Персия гораздо больше ввозит к нам, чем сама от нас получает. Вот главные предметы ввоза из Персии и Средней Азии через Астрахань: хлопчатой бумаги на 505.533 р. (в 1864 г. на 1.465.695 р.), сухих фруктов на 263.329 р. (в 1863 г. на 2.312.000 р.), рыбы соленой на 193.522 р. Какое сходство с Севером! Там, при наших собственных неистощимых богатствах рыбы, мы платим ежегодно норвежцам за их рыбу 200.000 р. Здесь почти ту же сумму мы выплачиваем персиянам, несмотря на то, что Каспийское море — естественный садок с бесчисленными массами рыбы, доступной вполне русским промышленникам. Получая много нашего золота, Персия, в свою очередь, только в прошлом году ввезла свое, собственного чекана, и то на 600 руб., а до тех пор и этого не делала. Получая наших красок на 26.000 р., она ввозит к нам своих на 54.290 руб.
Мартиролог туриста, отыскивающего номер в гостинице. — Радушие промышленников. — Опять заезжие литераторы. — Ночь
Долго оставаться на пароходе нельзя было. На другой день «Кауфман» отваливал назад, в Нижний. Поэтому, переночевав на пароходе, я должен был приискать себе нумер в гостинице. Опять началось скитальчество по улицам в пыли и в жару. В этот злосчастный день я осмотрел, по крайней мере, до десяти «отелей».
— Ест у вас нумера? — спрашиваю внизу. Перед мною грязнейшая лестница.
— Есть-с.
— Покажите.
— Все заняты. Если угодно, в столовый зал.
— Как же это… А вещи?
— Да ведь у нас, по утрам, мало народу. Ну, а соберется народ — в контору сдадите.
— А спать?
— На столе можно постлать… У нас один полковник останавливался — на столе спал.
— Ну, голубчик, на биллиардах мне случалось спать, а на столах — слуга покорный.
В следующую гостиницу — еще грязнее. Тут стучишь, звонишь, никто и не показывается. А в воротах стоит какой-то армянин и хладнокровно посвистывает.
— Да, вам чего? — спрашивает он наконец, когда вы устали и стучать и кричать чуть не на всю улицу.
— Есть нумера здесь?
— Все заняты. Даже в столовых остановились, а один приезжий в буфете живет.
Хладнокровный наблюдатель ваших томлений оказывается нумерным!
В третью гостиницу — та же история, в четвертой — вам в утешение сообщают, что в прошлом году еще хуже было. Доходило до того, что приезжие в банях останавливались. Еще несколько отелей омерзительно грязных — и нигде места, все занято от чердаков до подвалов. Приходится уже подумать о том, что лучше, во всяком случае, на столе расположиться спать, подобно покойнику, чем остаться с чемоданом и подушкою на улице. Наконец, уже в седьмой гостинице, на предложенный безнадежным тоном вопрос: «Есть нумера?», неожиданно слышится — есть! Я чуть не кинулся на шею заспанному половому, столь грязного вида, что от него с омерзением отступил бы даже самоед карачайский.
— И хороший нумер?
— Чего лучше. Купцы стоят, а года два назад генерал переночевал.
Отправляюсь я в генеральский нумер и с ужасом отступаю назад. Каморка, во-первых, с окном, которое выходит в какую-то кухню. Темно, как в кладовой. Всматриваюсь — единственная мебель — кровать без матраца.
— А постель?
— Постелей не полагается.
— А сидеть на чем, мебель будет ли какая?
— Для сиденья — во! И половой хлопает ладонью по подоконнику.
— А писать, работать у вас тоже не полагается?
— Тут больше персидские купцы останавливаются. Они на полу все… Да на этой кровати и спать нельзя — развалится.
— А грязь эта…
— Вам эта грязь в диковину! А у нас иначе нельзя. Разве можно очистить горницу, где персы стоят… Они, как свиньи, все запакостят… Мы так и не очищаем. Им еще повадливее, потому на хорошее место он не идет, боится, подешевле выглядывает. А ему все одно — спать да чесаться где… У нас и этот нумер по рублю в сутки ходит.
— Да ведь тут блох, клопов…
— У него, у перса, в шапке-то блох побольше, чем во всей этой комнате…
«Хоть на улице останусь, а сюда ни за что», — решил я и вышел. Опять пришлось из улицы в улицу шататься: наконец, через час добрался я до гостиницы «Тифлис».
— Нет нумеров? — Как видите, я даже изменил редакцию вопросов.
— Есть-с один, великолепный!.. — обрадовал меня армянин в белом сюртуке, надетом прямо на голое тело.
Нумер, во всяком случае, оказался сноснее того, который мы только что видели. Положим, что все стены его сплошь заплеваны, так что обоев не различишь; положим, что пола не видно под грязью, но зато три окна, хотя света Божьего вволю.
— Что стоит?
— Три рубля в сутки. Прислуга и самовар отдельно!
Я возрадовался и, таким образом, мне не пришлось оставаться на жертву стихий, под кровом неба, на стогнах полуперсидской-полуармянской Астрахани…
— Как, при таком наплыве проезжих, хорошей гостиницы не выстроят?
— Нельзя-с — все персы запакостят, — отвечали мне везде.
Впрочем, говорят, что и здесь есть гостиницы получше, но они всегда заняты.
Положение заезжего несколько облегчается изумительным радушием местных русских. Стоит вам только познакомиться с ними, как вам готов и стол, и дом. Для туриста очищаются лучшие комнаты, о нем заботятся, как об родном. В Астрахани я заметил еще одну черту, весьма интересную. Насколько во внутренних губерниях России местные мастодонты и плезиозавры, а также и хищники позднейшей формации боятся прессы и от представителей ее бегут как от чумы, настолько в Астрахани все вам открыто и доступно. Начиная от губернатора до последнего промышленника, всякий охотно делится с вами сведениями, открывают вам свои торговые книги, рассказывают о своем деле и т. д. Вот образчик подобного отношения к прессе. Сижу я как-то у моего доброго знакомого, П—ва. Говорим о морских промыслах… Входит высокий немец. Поднимается разговор о неизбежных лещах, сазанах, осетрах.
— Вот, — указывает хозяин на меня, — хочет познакомиться с каспийским рыбным промыслом.
— Это сделать легко; завтра я еду и довезу вас до Бирючьей косы, где моя фактория, а там и покажу вам все. Остановитесь вы у меня.
И действительно, я поехал на Бирючью косу и о гостеприимстве г. фон Бремзена сохранил до сих пор самое приятное впечатление. А между тем, все эти господа имели полное право относиться не совсем доверчиво к печати, которая об Астрахани распространяла самые неподходящие сведения. Один из местных армянских купцов даже горько печаловался на заезжего литератора.
— Иной посовестился бы врать так и на покойника; ничего подобного я ему не рассказывал. Даже в статистических сведениях об Астрахани он говорит неправду. В губернской гимназии пансион на 32 воспитанника, а у него эта цифра до 242 выросла; в женской гимназии полагается 40 пансионеров, а у него на 203! Из двух католических церквей три выкроены, из пяти армянских — шесть вышло. А как, например, он наше невежество характеризует! На меня указывает, что я двух сыновей с школьной скамьи за прилавок взял. А у меня при себе только один сын, трое других и до сих пор в Москве учатся. А местные обычаи рисует он как! Жены богатых армян у него самовары вносят в комнату, богатые персияне варили сами шербет для него. Эти-то важные восточные люди, которые, когда принимали у себя нас с этим писателем, то садились всегда выше, не поступаясь своим достоинством ни в чем! Да и в этом ли одном промахнулся он. Один из наших купцов, соблазнившись будущими торговыми предприятиями путешественника, дела бросил и поехал с ним, потеряв время и деньги даром. Мы смотрели на него как на чрезвычайно важную особу, мы думали, что он командирован правительством для учреждения громадных торговых контор, ну а он, с своей стороны, ни одним словом не постарался разубедить нас в этом. <…>
Я в первый же день объехал здесь Варварциев канал да Кутум; под страшным зноем, на их берегах спали толпы рабочих-калмыков, словно каменные сидели кучками ногаи, поджидая нанимателей. Только на пристанях кипел труд, грузились суда и пароходы, да на противоположной стороне Волги свершалась обычная суета рыбного промысла. На другой день радушные промышленники астраханские, гг. Орехов, Платонов и другие, приглашали меня осмотреть их выходы и промысловые заведения, открывшие передо мною новый мир труда, своеобразный и крайне любопытный. Ему будет посвящен следующий очерк.
Уже ночью я возвращался назад в мой заплеванный и загаженный уголок гостиницы «Тифлис». Луна ярко сияла над белыми домами. Теплые, южные звезды, мерцавшие желтым блеском, отражались в покойном зеркале Кутума… Белые зубчатые стены Кремля резко выделялись на темно-синем фоне ночного неба… Откуда-то так и обносило чудным запахом роз… Какая-то белая чадра словно тень мелькнула мимо, стукнув в калитку. Два горячих черных глаза заглянули мне в лицо из-под белого покрывала… А вдали, точно изнывая, слышалась татарская песня, печальная, монотонная… Так и хватала она за душу, так и тянула к себе… А звезды разгорались все ярче и ярче, в листве дерев слышался легкий шелест… Тише и тише дрожала рыдающая песня… И не хотелось из-под этого чудного неба, из этого таинственного благоуханного царства южной, теплой ночи уходить в грязный и душный нумер армянского трактира…»…
Продолжение следует
В. И. Немирович-Данченко. По Волге. (Очерки и впечатления летней поездки). — СПб., 1877.
Источник: http://rus-turk.livejournal.com
Предыдущие материалы:
Упоминания об Астрахани: восторженные и не очень…
Упоминания об Астрахани: восторженные и не очень… Часть 2
Тарас Шевченко. «Ай да Астрахань! Ай да порт–город. Ухи не сыщешь»
«Разбалуй-город»: Астрахань глазами Ивана Аксакова. Часть 1
«Разбалуй-город»: Астрахань глазами Ивана Аксакова. Часть 2
Немирович-Данченко. По Волге: очерки и впечатления летней поездки. Часть 1
Немирович-Данченко. По Волге: очерки и впечатления летней поездки. Часть 2