Как звезда ВГТРК «Татарстан» стала волонтером проекта «Добрая Казань»

С января этого года бывший теледиктор, автор программ, режиссер массовых мероприятий и преподаватель техники речи ведет занятия для детей с ограничениями возможностей здоровья в проекте «Добрая Казань». Она создала собственную программу решения проблем дисграфии (нарушение письма) и дислексии (нарушение речи) у детей 7-12 лет, основываясь на знаниях в нейрологопедии, полученных в столичных вузах.

«После случая с Кобзоном поняла: чем масштабнее личность, тем скромнее она себя проявляет»

– Зульфия, с каким опытом вы пришли на телевидение в 1996 году?

– Работать я начала с 15 лет. На втором курсе музыкального училища пришла в ЗАГС по объявлению, там требовались музыканты. Собрала трио: фортепиано, виолончель и скрипка. Кстати, это было очень хорошим финансовым подспорьем в те годы. Стипендия была 30 рублей, такие же деньги мы получали за выходные в ЗАГСе. Мы отработали там целый сезон, это моя первая запись в трудовой. Потом туда взяли музыкантов с синтезатором.

После окончания музыкального училища меня распределили в Заинск преподавать в музыкальной школе. И я уехала – захотелось самостоятельности.

– Почему вы решили стать диктором?

– Это была моя мечта, в то время дикторы были звездами. Я училась в университете на историческом факультете. Объявили конкурс дикторов, и я подумала: почему бы нет? До этого у меня был опыт работы в районной заинской телерадиокомпании. Там нужен был ведущий, который читал бына татарском языке поздравления в программе типа «Утренней почты», а мне нужны были дополнительные деньги, зарплаты учителя музыки катастрофически не хватало.

После этого я прошла конкурс в Казани и попала на ГТРК «Татарстан» к Лии Михайловне Загидуллиной. Нас троих – Эльзу Ахметзянову, меня и Лейсан Бадретдинову – взяли с испытательным сроком. Сначала мы читали программу передач, потом вели утреннюю программу, потом новости. Должны были отобрать кого-то одного, но мы так и остались втроем. Потом как журналисты делали авторские программы.

Фото из личного архива Зульфии Курамшиной

– Уход с телевидения был вашим осознанным решением?

– В 2008 году я по личным обстоятельствам переехала в Москву, где сотрудничала с ТРК «Исламский мир», Советом муфтиев России, ставила большие мероприятия как режиссер. Потом был перерыв, связанный с рождением ребенка, а когда ему исполнилось 7-8 месяцев, решила выйти на работу.

В институте повышения квалификации, где я обучалась в период работы на телевидении, был известный педагог по технике речи Светлана Корнелиевна Макарова, ее ученики – звезды центральных телеканалов. Я решила с ней посоветоваться по вопросу трудоустройства, и она подала мысль попробовать себя в педагогике.

– А что ставили для Совета муфтиев России как режиссер?

– Массовые концерты по случаю больших праздников, саммитов, конференций, конкурсов чтецов Корана. В этих мероприятиях участвовали известные артисты.

Был случай с Иосифом Давыдовичем Кобзоном, после которого я поняла: чем масштабнее личность, тем скромнее она себя проявляет. Там получилась заминка в программе, когда одному из участников концерта надо было успеть на самолет, поэтому его выступление надо было переставить, поменять с кем-то местами. Мне предстояло переставить Героя России и Иосифа Кобзона. Пытаясь взять себя в руки, подошла к легендарному артисту, чтобы попросить его выступить позже запланированного. У меня тряслись руки, я готовилась к провалу переговоров. А он спокойно ответил: «Деточка, не волнуйся, все хорошо. Я выйду, когда надо».

Вообще, я благодарна московскому опыту, он придал мне какой-то внутренней уверенности в себе, я, оказывается, неплохой организатор. Поняла очень важную особенность в себе – люблю порядок. Мои мероприятия были просчитаны до секунды. Оказывается, умею ловить нюансы. Не надо бояться. Если что-то делаешь и чувствуешь, что у тебя есть какой-то потенциал и желание, надо это делать.

Фото из личного архива Зульфии Курамшиной

«Ребенок еще ложку не умеет держать, а ему дают карандаш или ручку»

– Как в режиссуре и педагогике пригодился опыт работы диктором?

– Мне очень помогла дикторская школа. У нас не было разделения труда, как в Москве, мы делали работу и редактора, и продюсера, и журналиста. Этот опыт оказался бесценным. В Москве мне часто говорили, что у них давно не было такого режиссера. Универсальность была большим плюсом.

Этот же опыт пригодился при первых шагах в педагогике. В Казани мне довелось поработать в лицее Лобачевского, куда детей набирают по конкурсу. И знаете, на первом же занятии я поняла, что у них вообще нет представления о том, что такое почерк, они не знают, как правильно сидеть. Выяснилось, что у них постоянные боли в спине, голова болит, глаза устают, рука устает. Потому что ребенок не знает элементарных правил. В старших классах, когда пишут сочинение, в их рукописях невозможно понять, то ли «а», то ли «о», то ли «е».

Когда жила в Москве, я брала учеников по технике речи. Тогда же начала обращать внимание на вопросы логопедии. У многих взрослых есть речевые проблемы: где-то мы шепелявим, где-то звуки не выговариваем. А ведь если бы в детстве мы обратились к логопеду, это можно было бы устранить, ведь в детстве артикуляционный аппарат еще гибкий, можно было ограничиться несколькими занятиями. И я пошла учиться логопедии. А потом уже и детской логопедией занялась, потому что это огромный пласт и очень много нарушений, на которые взрослые часто не обращают внимания.

Потом возник вопрос, почему это происходит. По-моему, одна из причин – в раннем образовании. Не зря в советское время в школу брали только с 7 лет. А сейчас в этом возрасте ребенок должен приходить в школу уже образованный. И родители водят детей по разным школам чуть ли не с 3 лет.

– То есть раннее образование у детей имеет негативные последствия?

– У мозга свои фазы созревания. К 7-8 годам он достаточно созрел для восприятия начального обучения. До этого момента дети не всегда понимают, чему их вообще учат, зачем им эти буквы, что такое письмо. Раньше руку ставили, потихонечку писали, а сейчас дают карандаш, ребенок сжимает его в кулачке и всей рукой водит им по бумаге. Потом этот кулак не разожмешь. Лучше давать не карандаш, а мел, кисточку. Он еще ложку не умеет держать, а ему карандаш или ручку дают.

Мы потеряли красивый почерк, правильную позу при письме. С этим ребенок приходит в школу. В школе сейчас раз в 10 меньше часов отводится на изучение букв, письмо, чем во времена СССР. Красивый почерк тогда был нормой. Ребенок сначала должен увидеть букву, понять ее, визуализировать, а уже потом перенести на бумагу. Непонимание этих процессов перерастает в очень печальную картину.

– Отставание по школьной программе?

– Очень часто бывает, что во время диктовки ребенок иногда просто не в состоянии услышать учителя. Из-за отсутствия навыка письма он все свои силы в этот момент тратит на графические функции, и речь учителя проходит мимо его внимания. Пока он выводит черточки, учитель уже что-то там сказал, а ребенок просто не успел. Навык письма еще не сформирован и тем более не закреплен, а уже появляются правила. Ребенок не может запомнить все и сразу, что неизбежно сказывается на аккуратности и грамотности письма. Какая тут может быть мотивация? Потом эти отставания нарастают, как снежный ком. Всего этого можно было бы избежать при правильном подходе.

Фото из личного архива Зульфии Курамшиной

«Это детки 7-8 лет с разными диагнозами – ДЦП, генетические поломки, энцефалопатия»

– Почему вы решили заниматься именно с детьми с ОВЗ?

– В какой-то момент, когда я серьезно занялась этой проблемой, я поняла, что у детей совершенно отсутствуют графические навыки как подготовительный этап для красивого почерка. В обычной-то школе много проблем с почерком детей, что уж говорить о детях с ОВЗ.

И я решила помогать людям в этой нише, пользуясь знаниями в области нейрологопедии. Именно с такими детьми, чтобы они не оставались за бортом. С ними прекрасно занимаются специалисты, но я часто слышу от родителей, что логопед просто не успевает прийти к этому навыку, все время уходит на речь.

– Как вы стали волонтером?

– Я услышала о том, что в столице Татарстана существует социальный проект «Добрая Казань», пришла туда и предложила свою программу. Мой брат Руслан Шекуров тоже много лет занимается волонтерской деятельностью, он создатель крупнейшего сообщества доноров крови в России. Мы как-то разговорились с ним за чашечкой кофе, они как раз открывали мурал в Казани, а я предложила помощь по СМИ. На этом мероприятии я познакомилась с руководителем «Доброй Казани» Татьяной Мерзляковой. Я была приятно удивлена и восхищена людьми, которые работают в этом сообществе, они действительно делают это от души, по зову сердца.

Я предложила свою помощь в нейрологопедии, потому что таких специалистов у нас крайне мало. Я состою в чате нейрологопедов и преподавателей письма, где мы общаемся на эту тему с коллегами со всей России.

– Сколько детей в вашей группе?

– Сначала я думала взять несколько человек, но желающих было больше, чем я могла физически осилить. У меня в группе семь детей. В январе я начала работать с ними два раза в неделю. Мы занимаемся формированием графических навыков, применяя нейроподход. По моей программе они уже в мае должны прекрасно разбираться в прямых, треугольниках, квадратах, ориентироваться в пространстве, правильно держать ручку, работать с элементами в клетках. Хочу подготовить их к следующему этапу – написанию букв.

– Как отбирали?

– По собственному ощущению – смогу ли я обучить ребенка. Для меня это первый опыт. Если я видела, что моей квалификации не хватит, я не брала. Поэтому мне достаточно комфортно с ними работать. Это детки 7-8 лет с разными диагнозами, в том числе ДЦП, генетическими поломками, энцефалопатией и другие.

Есть девочка, которая на первом занятии не понимала, где право, где лево, что такое точка, прямая. Прекрасная девочка, очень отзывчивая. Когда через несколько занятий она начала ориентироваться, где право и лево, это была радость! Сейчас она уже пишет прямые, может поставить точку в центр квадрата. Нам это кажется ерундой, а для нее это очень большое достижение. Если в этом плане я могу помочь, надо продолжать работать.

Фото из личного архива Зульфии Курамшиной

«Для добрых дел достаточно пары часов в неделю»

– Это с вашей стороны именно благотворительность?

– Да. Я говорю об этом открыто только для того, чтобы кто-то еще последовал моему примеру. Чтобы другие люди, которые чувствуют, что могут помочь, пришли к тем, кому это особенно нужно. Хорошие специалисты очень нужны. Если ты можешь себе это позволить, если есть другой источник дохода, то почему бы не помочь?

Но я бы, наверное, в любом случае пришла к этому. Знаете, наступает момент в жизни, когда задаешь себе вопрос, чем ты занимаешься. И когда ты на этот вопрос себе отвечаешь, это должно отзываться в сердце и должно быть нужно людям. Ведь для добрых дел не нужно много времени. Я уделяю этим занятиям пару часов в неделю. Можно эти часы проваляться на диване, а можно приехать и провести занятие.

А эйфория от успехов учеников соизмерима с тем драйвом, который я получала после проведения больших мероприятий в Москве. Для меня сейчас каждый понедельник и четверг – это маленький концерт. Для каждого урока подыскиваешь ход, на котором все будет строиться. Думаешь, на какой стержень все это нанизывать. А дети, их же невозможно обмануть, у них либо горят глаза, либо не горят. Они либо хотят к тебе на занятия, либо не хотят. Если зрителей можно попросить прийти на мероприятие, то с детьми такой номер не пройдет.

– Ходят?

– Я провела больше 10 занятий, ни разу никто не пропустил, только если по уважительной причине. Для их родителей эти занятия бесплатные. Центр все предоставляет бесплатно. Я просто восхищена людьми, которые делают эту работу. Туда приходят известные актеры, авторитетные педагоги, я в прекрасной компании!

– Есть сложности в работе с особенными детьми?

– Конечно, есть. Тут я задаю себе вопросы по поводу знаний, опыта. Сейчас пополняю знания для работы с детьми с РАС (расстройства аутистического спектра – прим. Т-и). А дети замечательные. Некоторые мыслят нестандартно. Мне казалось, что привить им графические навыки невозможно, а оказывается, они способны выдавать великолепные результаты. Если найти подход, который их зацепит. И с каждым уроком ты видишь изменения, их достижения – большая радость для меня.

Порой у ребенка может сработать совершенно неожиданная положительная ассоциация, после которой в нем включается мотивация, и он начинает делать. Никогда не знаешь, что именно станет отправной точкой для запуска этого механизма. Дети с РАС, к примеру, могут обладать уникальным способностями. Например, математическими. Некоторым деткам ставят диагноз «СДВГ» (синдром дефицита внимания и/или гиперактивности – прим. Т-и). Но если это вовремя перехватить и правильно выстроить процесс обучения, они могут стать очень успешными людьми.

У них есть удивительная способность – гиперфокус. Они могут часами заниматься программированием, конструированием. Могут от всего отгородиться и делать до победного. При этом им незнаком синдром самозванца. Пришла идея, сфокусировался, реализовал. Многие известные айтишники имеют такие особенности по здоровью, это общеизвестно.

Фото из личного архива Зульфии Курамшиной

«На детей с дислексией и дисграфией часто ставят клеймо двоечника»

– Что такое дислексия и дисграфия?

– Дислексия, то, чем я занимаюсь, – это нарушение речи. Таким, например, считают Билла Гейтса. Такие дети не совсем воспринимают то, что написано. Они трудно читают, трудно запоминают. Здесь работает короткая память. Они могут при чтении забыть начало предложения. Отсюда и трудности с пересказом. Они не соединяют буквы с речью. Им сложно пробраться через темный лес букв. Это не значит, что у них слабый интеллект, просто у них другой способ восприятия информации. А в школе на них зачастую ставится клеймо двоечника.

К этому порой примешивается и дисграфия. В письме такие дети делают нелепые ошибки, они зеркалят буквы, пропускают их. Таких детей очень много, миллионы, к сожалению. В каждом классе есть ребенок с такими особенностями.

– Почему так часто встречаются дислексия и дисграфия?

– Тут могут быть физиологические причины. Для начала такого ребенка нужно обследовать, сводить к неврологу, логопеду, посмотреть, нет ли энцефалопатии или чего-то еще. А затем уже нужен педагогический подход, который сможет эту проблему компенсировать.

Надо понимать, что это не лень и не глупость, а необходимость индивидуального подхода. Часто бывает, что дети слишком рано пришли в школу, им просто надо дозреть. За рубежом для таких детей, например, выстроена целая система обучения, в том числе на аудиокнигах.

– Связано ли это c модальностью восприятия: аудиал, визуал, кинестетик, дигитал?

– Это близко. Главное здесь – подходить дифференцированно, ни в коем случае не давить, не повышать голос. В начальных классах это не очень заметно, потому что учитель примерно чувствует каждого ученика. А когда в пятом классе дети начинают кочевать по предметникам, где метод обучения унифицирован, начинаются проблемы. Непонимание предмета превращается в замкнутость, дети начинают отказываться ходить в школу, начинаются неврозы. Первый звоночек – когда ребенок отказывается учиться. Здесь ни в коем случае нельзя на него наседать. Надо сначала выяснить причину, обратиться к специалистам.