Юрий Сапрыкин — о том, откуда мы и куда

Фестиваль в этом году задается вопросом «Вы откуда и куда?» и продолжает свое исследование Выксы. Какой видите Выксу вы и играет ли в этом восприятии свою роль фестивальный контекст?

Фестиваль — во многом надводная часть айсберга. Однажды я разговаривал с урбанистом Константином Паливодой, одним из участников экспертного совета программы «Выкса-2030», и, надо сказать, тот разговор меня совершенно поразил. Для нас — москвичей, гастролеров, туристов — что такое Выкса? Это фестиваль и мир вокруг него. Вот мы прошлись по заводу, по домам, по углам, рассмотрели муралы, прониклись городом, все было очень интересно, но потом мы уехали. Но если посмотреть, что происходит в городе, это выглядит поразительно: есть большая компания ОМК, а у нее есть цель, чтобы люди оттуда не уезжали или наоборот, чтобы квалифицированные рабочие из других городов захотели приехать, поменять один город, где есть металлургический комбинат, на другой. И компания очень разными способами этого добивается, фестиваль — только один из них. Есть большая программа по медицине, по тому, как вытянуть качество медицинских услуг, их разнообразие и доступность на какой-то даже не московский уровень. Есть программа, связанная с жильем. Есть история про Шуховский парк, гигантский политех под открытым небом, который должен стать точкой притяжения промышленного туризма. За всем этим стоит стратегия. Вот есть город Выкса, он не столица и никогда ею не станет, не станет даже миллионником, но ему это и не надо. У этого города именно в этом масштабе и именно с такой промышленностью могут быть свои преимущества, совсем не провинциальные по качеству услуг и по культурным впечатлениям. И у фестиваля в этой истории свое важное место, но оно не единственное и даже не главное. В таком масштабе это приобретает какой-то совсем другой смысл. Да, остаются красивые муралы, но остается или появляется еще и качественная медицина. Так мне нравится больше, чем просто красивые муралы.

Как вообще рассказывать истории о городе на языке театра и музыки? Выксу ведь это довольно сильно отличает: не просто интерес к месту и его особенностям, а та самая идентичность, через которую все приглашенные режиссеры и композиторы, культурологи и писатели, художники и артисты неизменно смотрят на создаваемые произведения.

Я не знаю другого фестиваля, у которого был бы такой последовательный принцип затаскивания местных жителей в свои проекты, это правда. И тут опять же есть несколько уровней, один из них видимый, а другой — не очень заметный, но более важный. Видимый — это когда приезжает Агутин и с ним поет выксунский хор. Это объективно здорово, спеть с Леонидом Агутиным — мечта. О чем еще может мечтать хор, как ни выступить с большим артистом? Это приключение, которое остается в памяти надолго. В этом году Юрий Квятковский делал стендап с реальными людьми, которые после двух дней практики вышли на сцену уже как профессиональные стендаперы. Если бы я был более экстравертным человеком и у меня было бы желание покрасоваться на сцене, чтобы все смеялись, я бы такого точно не упустил: приехал какой-то маэстро, всему тебя научил, и ты звезда — это класс! Прекрасное приключение, не менее острые ощущения, чем поймать большую рыбу. Но это видимая часть. А невидимая — то, что происходит между фестивалями. Например, есть компания бодрых молодых людей, которые хотят делать выксунское медиа про город, про местные особенности, и в этом им нужно помочь, что мы и делаем. Или недавно был воркшоп, где собралось 40 человек и они придумывали, что хорошего можно сделать с городом. Конкурс проектов, которые делают не специально нанятые урбанисты, а люди, которые здесь живут. Они привыкли не просто ходить в «Пятерочку» и плеваться, что городские власти никак не починят бордюры, а думать про то, что хорошего можно было сделать тут и там. И это образование, разговоры, попытка нащупать людей, которым что-то нужно от жизни и дать им эти возможности — в этом контексте вся фестивальная активность выглядит совершенно иначе, как вершина большого процесса.

А если кто-то не хочет в это вовлекаться?

У человека, живущего в городе, есть неотъемлемое право не заниматься никаким активизмом и вообще жить отдельно от всех. Это в деревне тебя постоянно затаскивают решать вопросы всем миром, а город дает возможность этого не делать. Но если у тебя есть такое желание, то ты не сидишь и не ругаешься в подъездном чате, а идешь на какой-то мозговой штурм. От этого люди объективно начинают чувствовать город более своим, не отчужденным, не принадлежащим каким-то хозяевам жизни, а вот таким домашним.

В контексте Выксы речь сразу всегда заходит про локальную идентичность, которую фестиваль ищет уже многие годы, но истории всегда рассказывает скорее нетипичные, чем ординарные.

Все эти события оплетают город сетью из разных историй, которые в статье про Выксу в «Википедии» ты даже не прочтешь, они не вывешены на гербе города, и, наверное, не каждый житель их знает. На вопрос — что такое Выкса? — может быть, далеко не первым ответом будет, что это город, где 200 лет назад был усадебный театр, один из первых постоянно действующих в России. И фестиваль этого года так или иначе работает с этими недорассказанными или недоуслышанными историями, из которых создается та самая пресловутая идентичность, то есть понимание, откуда мы пришли и что нам дальше с этим багажом делать.

Что такое вообще идентичность в разрезе Выксы?

Это, в некотором роде, на локальном уровне уж точно — конструкция, и ее можно собирать из разных кубиков. Я постоянно всем привожу в пример историю про свой родной город Новомосковск. Он появился в 1930 году как часть большой промышленной стройки. И когда ты в нем растешь, то знаешь, что этот город славен двумя вещами. Первая — детская железная дорога, одна из немногих в стране. Совершенно непонятно, как она там завелась, потому что город находится вдали от каких-то больших железнодорожных путей. Это была, видимо, какая-то прихоть одного из местных начальников, который сумел пробить свою инициативу в Москве, а теперь это любимое развлечение детей и вообще достопримечательность.

И вторая — в Новомосковске есть исток реки Дон. Не то чтобы из земли бьет водопад: просто стоит памятник, и ты должен принять на веру, что где-то здесь есть подземный ключ, из которого потом где-то уже за пределами города начинается река. И ты растешь с этими двумя знаниями о городе. Как-то, уже долго живя в Москве, я разговаривал с Сергеем Никитиным, историком архитектуры, москвоведом и организатором самых разных прогулок, велосипедных и не только, и сказал, что я из Новомосковска. А он говорит: «О, боже мой, да это же невероятный заповедник ранней советской архитектуры, уникальный. Там есть ранний конструктивизм, поздний конструктивизм, есть торжественная сталинская архитектура. И все это просто стоит на одной и той же улице, представляя собой набор символических и знаковых для каждого стиля построек». И у меня в этот момент все перевернулось. Я понимаю, что, да, я что-то знаю про архитектуру, понимаю, где там конструктивизм, где сталинский ампир, но никогда так про свой город я не думал, что он в этом смысле какой-то выдающийся. И я вспоминаю те улицы, по которым ходил все детство, и понимаю, что, мама дорогая, это же правда поразительная штука, особенно в том, как это все сочетается. А еще это один из немногих городов, где электричка была и остается основным транспортом от нежилых районов к жилым, то есть ходят не троллейбусы и трамваи, а электричка. В общем, масса таких вещей, про которые ты всю жизнь и не думал задумываться, потому что они всегда казались данностью.

Такое начинаешь замечать, отстраняясь, даже в каком-то смысле остряняясь, выходя из автоматизма восприятия.

Да, и это про идентичность, поводы для гордости или просто какие-то истории, с которыми для тебя связан город. Конечно, фестиваль в этом смысле — игра. Не то чтобы мы говорим: «Так, выксунцы, а ну-ка все, значит, побежали изучать усадебный театр». Нет, это скорее вброс в ноосферу каких-то идей, которые потом могут вырасти, а могут зачахнуть, но это все равно какое-то движение, причем движение в сторону большего понимания себя и места, в котором ты живешь. Как поется в известной КВНовской заставке, «пусть не решить нам всех проблем». Действительно, вопросы про то, кто мы и куда мы, они сложны, и сейчас особенно, но в масштабе одного отдельно взятого города про это сейчас получается подумать. И как раз именно потому, что с любым городом всегда происходило что-то свое, интересно это что-то свое найти, определить и рассказать об этом словами, в спектаклях, через музыку.

Главный вопрос фестиваля в этом году — «Вы откуда и куда?», мне кажется, довольно созвучен размышлениям художника Тимофея Ради и в целом, и в частности. В Выксе есть его работа «Все это не сон». В каком-то смысле в нашей сегодняшней реальности эти два размышления оказались еще друг к другу ближе. Порой мы действительно проверяем, не сон ли все то, что с нами происходит, и задаемся вопросами. При этом риторика всего вокруг — утвердительная, а не вопросительная. Задавать вопросы и искать ответы на них — это скорее исключение из правил?

Официальная риторика всегда утвердительна. Я не знаю, когда в последний раз, может быть, в последние годы перестройки и в ранние годы постперестройки на риторическом уровне были возможны какие-то вопросы, идущие сверху, но в любое другое время все, что делалось, было правильно. Другое дело, что изменился язык, изменился вес этого слова. Если десять лет назад с восклицательным знаком говорили про то, что у нас стабильность, сейчас в этой риторике стоят на кону другие вещи. Я бы не ждал от официальной риторики, что она серьезно изменится и начнет нас спрашивать, а как правильно. Она на то и официальная. Но задаваться вопросами на каком-то личном, локальном уровне, наедине с собой, с теми, кто слышит, все мы продолжаем. И надо сказать, вопрос о том, из чего состоит город, в котором ты живешь, он не самый драматичный. Если вспоминать пресловутую теорию малых дел: это какой-то малый масштаб, которым ты, возможно, сознательно себя ограничиваешь, потому что в этом масштабе можешь и сейчас, и в любой момент в чем-то попытаться разобраться.

Ваша фестивальная должность главный редактор наводит на размышления о параллелях с миром медиа. Как вам кажется, сегодняшние фестивали могут в каком-то смысле подхватить эстафету у изданий? Объединять вокруг себя, становится центром вовлеченности, общности, постоянного интереса? Как когда-то «Афиша» или «Коммерсантъ», например.

Мне кажется, нет. Хотя в фестивале есть что-то похожее на хорошее медиа — это возможность пережить чувство единения. Но оно есть не только на фестивалях, на каждом большом концерте или на рейве тоже, когда в какой-то момент вштыривает, и ты понимаешь, что все вы движетесь в едином ритме и переживаете похожие эмоции. Это довольно сильное чувство, просто заложенное в какие-то очень глубокие слои психики, и на концерте оно мгновенное. В медиа, когда это получается, оно долговременное и устойчивое.

А можно ли как-то сделать так, чтобы получилось? Это даже скорее на уровне ощущений, чем слов: вокруг «Афиши» или «Коммерсанта» всегда был собственный мир — людей, мнений, событий, между медиа и аудиторией чувствовалось соединение, сопряженность. Сегодня этого тока как будто бы не хватает.

Вообще, медиа, на которых я воспитывался — это ежедневная газета европейского типа, когда ты выходишь утром из дома, покупаешь чашечку кофе, садишься на трамвай, но перед этим покупаешь газету, и вот, пока едешь, она тебе задает какую-то картину мира. Этих газет несколько, и в зависимости от того, какую из них покупаешь, ты принадлежишь к какой-то общности, ты чувствуешь эту принадлежность. Газеты такую общность, в общем, и структурируют. Действительно, во времена оные сначала «Коммерсантъ», потом в каком-то смысле «Афиша», потом, может быть, в какой-то момент медиа вроде «Вилладжа» эту функцию вполне выполняли. Подозреваю, и сейчас ее кто-то выполняет. Это не так заметно, потому что не влияет на твой стиль жизни, на то, в каких кроссовках ты ходишь или в каких заведениях отдыхаешь, а это влияет на то, что у тебя происходит в голове. Понятно, что люди, которые читают телеграмм-канал X, не очень похожи на людей, которые читают телеграмм-канал Y, они про жизнь думают разное, и сейчас эта поляризация, может быть, заметнее, чем когда-либо. Другое дело, что и «Коммерсантъ», и «Афиша» воплощали в себе какую-то коллективную мечту.

Какой была коллективная мечта глазами «Афиши»?

Про «Афишу» это мало кто помнит, потому что у всех в памяти остался хипстерский журнал с фотографиями у белой стеночки, но еще раньше, в 2000-х, «Афиша», конечно, была про мечту, про то, как этот очень неуютный город, где есть много всего для сверхбогатых и много всего для совсем-совсем непритязательных и нетребовательных, превратить во что-то, где можно достойно жить на достойном среднем уровне и чувствовать себя человеком. Просто создать какой-то инфраструктурный набор. Эта мечта объективно существовала, «Афиша» была ее голосом, и эта мечта сбылась — этот город возник. Дальше оказалось, что таким образом «не решить нам всех проблем», но эта конкретная мечта все-таки исполнилась.

То есть получается, что без мечты никак?

Для того, чтобы возникло медиа, фестиваль или что угодно, у которого будет такой же продолжительный и заметный след, нужно, чтобы эта мечта возникла. Какая-то коллективная, сильная, может быть, не артикулированная, но нужно, чтобы она была. Группа «Мумий Тролль» в свое время стала всеми любимой не потому, что про нее писал какой-то журнал или ее крутили на радио, хотя редакторам соответствующих медиа очень нравится думать, что все получилось из-за них. Она случилось потому, что люди чего-то такого ждали, им нужно было разбавить вот этот серый постсоветский фон чем-то ярким, причудливым, мяукающим и со смыслом. Она могла бы не возникнуть, но когда она возникла, она точно попала в те ожидания, которые еще никто таким образом не формулировал. И с медиа ровно то же самое: нужно суметь поймать эту коллективную мечту еще до того, как люди сами поняли, что она есть. Вообще, как ни странно, мне кажется, что если бы не всевозможные ограничения, риски и опасности, которые есть сейчас на этом поле, эту мечту было бы поймать сейчас очень легко. Не многие готовы в это играть в этот момент. Но тот, кто сумеет это сделать, и сорвет банк.

Играет ли в этом роль визионерство? И кто такие вообще визионеры?

Визионеры — это люди, которые видят на шаг впереди или делают все быстрее, чем остальные. Мне кажется, что Илья Ценципер, с которым я много лет вместе работал, относился к этой категории. Потому что он приходил — и это происходило на протяжении многих лет — и говорил какие-то вещи, про которые ты вообще не понимал, что он имеет в виду. «Что за ересь, откуда он это взял?» А потом проходит год — и вдруг оказывается, что это все незаметно как-то стало реальностью, и все вокруг об этом говорят, и из этого вообще сплелась какая-то новая ткань жизни. Ну, вот когда он уходил из «Афиши» делать Институт медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка», например. Какая вообще урбанистика? В Москве Лужков, фестиваль меда и строительство новых ТЦ на каждом свободном квадратном метре, о чем вообще разговор? И тут щелк — и через два года ничего, кроме урбанистики, уже в стрелкинской версии, вокруг как будто и нет. И такой номер он проделывал несколько раз на протяжении нашего с ним общения. Наверное, есть люди, которые могут это делать и сейчас, но сейчас, конечно, этот фокус разыгрывать стало гораздо сложнее именно в силу множественной неопределенности, в которой постоянно меняется много факторов. Наверное, попадая в зону турбулентности, ты разумом понимаешь, что самолет долетит, он на это рассчитан, но все равно думать, строить планы на вечер после прилета как-то не очень получается. Естественная человеческая реакция.

Опять же если смотреть на это в каком-то глобальном масштабе, у человечества есть одна большая проблема, которую много кто формулировал, в частности, мой любимый философ Марк Фишер: мы не можем представить себе какое-то другое устройство общества, человечества, современности. Как Фишер говорил, проще себе представить конец света, чем конец позднего капитализма. Поэтому, когда происходят какие-то потрясения, мы к ним катастрофически не готовы, потому что наша картина мира полностью переворачивается.

И в смысле визионерства это глобальная проблема, как сломать эту дурную бесконечность, хотя бы на уровне воображения, на уровне какой-то мечты, эмоции, как перестать смотреть в стену в оцепенении.

Говорит ли что-то на этот счет современная философия и культура?

Мой любимый в последнее время философ и теолог Владимир Шалларь говорит, что мы все должны представлять себе ангельские миры, это единственный путь. То есть воображать нечто совсем невообразимое, несовременное, радикально отличающееся от устройства современности. Про это очень интересно читать и легко разговаривать, гораздо сложнее это сделать. На себя у меня в этом смысле не очень много надежд, но, может быть, где-то объявится тот самый визионер, который увидит этих — в метафорическом смысле — ангелов, и из этого родится новое видение будущего, не ужасного, не катастрофического, а, наоборот, несущего в себе какое-то радостное обещание.

А если перекидывать мостик к миру современной литературы, можно ли говорить о том, что есть определенный читательский запрос и писательский ответ на него? Кажется, что ситуация изменилась.

Про читательский запрос говорить очень сложно, потому что то читательское сообщество, которое себя проявляло еще четыре или пять лет назад, сейчас звучит гораздо глуше, его голос сложно услышать. Понятно, что раз в год невообразимая толпа людей все равно читает Пелевина, несмотря ни на что, но в остальном мне стало сложно делать какие-то выводы. Ну вот, громко прозвучала Яна Вагнер со своей антиутопией «Тоннель». Для меня лично очень важной стала книжка Леонида Юзефовича про войну в Монголии в начале XX века, но я не понимаю, сколько нас таких. Что точно можно сказать, что у молодых писателей, которые сейчас пишут свой первый, второй или третий роман или сборник, есть интерес к конкретным местам в России, они про них пишут, им интересны особенности этого места. Ислам Ханипаев пишет про Дагестан, его книга «Холодные глаза», на мой вкус, ужасно интересное пособие по жизни современного Дагестана. И оно настолько все объясняющее, что какие-то истории, вроде истории в аэропорту Махачкалы, на этом фоне не выглядят чем-то удивительным. Из книги понятно, как это происходит и почему. И такого много. Все пишут про какое-то свое место. Кто про Сахалин, кто про Ростов. Мне на этом фоне даже становится обидно, что как будто бы никто не пишет про нынешнюю Москву. Вот там через сто лет соберутся люди вроде нас с вами и будут говорить о том, а чем жила Москва 2020-х годов, а кто ее описывал, этот довольно поразительный город. Ну, как бы Сахалин есть, Дагестан есть, а Москвы нет. Хотя подойти к Москве, как к какой-то гиперлокальности, которая не просто место для жизни по умолчанию, а замкнутый совершенно особенный мир, тоже было бы очень интересно.