День последний — день первый!

«Для русской кисти первый день»!

Сегодняшнее 225-летие Карла Павловича Брюллова соседствовало в уходящем году с несколькими сопутствующими «круглыми» датами, имеющими прямое отношение к великому художнику. В июне исполнилось 1945 лет со дня извержения Везувия, испепелившего и поглотившего Помпею, Геркуланум и Стабию, и, как ни парадоксально, а в конечном итоге вдохновившего живописца на создание его шедевра «Последний день Помпеи». Стоит упомянуть мартовское 190-летие триумфа картины на Парижском Салоне, где Брюллов был удостоен Большой Золотой медали. Наконец, сентябрь ознаменовался тем же веским промежутком времени со дня, когда незадолго до этого прибывшее из Франции в России брюлловское творение было выставлено в специальном зале Академии Художеств и стало доступно самой широкой российской публике.

Открыватель Помпеи граду и миру

В конце первого десятилетия текущего века еще не впавшие в нынешний санционный раж итальянцы порадовали искушенную разнообразными и разнокалибровыми выставками Москву экспозицией археологических сокровищ легендарной Помпеи. Извлеченные из застывшей лавы и спрессованного столетиями вулканического пепла статуи, фрески, украшения древнеримских модниц и матрон собрали в залы Государственного исторического музея немало поклонников античности и просто любопытных.

Лично меня на вернисаже особенно заинтересовали слова тогдашнего директора по выставочной работе Национального археологического музея Неаполя Джованни Чирелла том, что многие экспонаты впервые покинули город с видом на Везувий. Улучив момент, я воспользовался случаем и спросил, чем именно расположила наша столица хранителей помпеянских древностей для дебютного появления перед глазами широкой заапеннинской публики артефактов, веками томившихся под природным спудом. Синьор Чирелла по-неаполитански широко улыбнулся и после нескольких приятных, дежурных фраз о дружбе народов, сотрудничестве музеев и тому подобных истинах веско добавил: “Особо благодарите Карла Брюллова. Он первым изобразил гибель древнего города и этим открыл его человечеству»!

Последние слова очень напомнили знаменитый тезис римских пап «Urbi et Orbi” – “Граду и миру» - которым понтифики декларировали, что благословляют чуть ли не весь род людской. Особо удивлять не приходилось, ибо именно Карл Павлович Брюллов своей кистью привлек к вычеркнутому вулканической стихией из человеческой истории городу внимание сначала европейцев, а потом и обитателей других континентов.

Знаменитое живописное полотно, собравшее со времени первых стихийных вернисажей мало с чем сравнимый урожай восторгов, изучено, проанализировано и описано до мельчаУважаемый йших подробностей. Между тем есть и детали предыстории шедевра, а также его влияния на современников, о которых не грех вспомнить в юбилейные дни.

Прекрасный и страшный подарок Везувия

...Судьба Помпеи (или Помпей) одновременно страшна и, как и странно, в чем-то прекрасна. Люди страдали от гнева подземной стихии и до пробуждения Везувия и после. Извержения вулканов за обозримый период человеческой истории сгубили множество жизней но… сегодня об этих катастрофах напоминают лишь скупые строки в путеводителях и описания в ученых трудах. Везувию же удалось прослыть не только губителем тех, кто по неведению и беспечности поселился неподалеку от него: он смог законсервировать в плодах своего гнева, а стало быть подарить другим векам и поколениям целый полис с его улицами, домами, останками обитателей, не говоря уже о всем, что их радовало и окружало. Ничего сравнимого не удалось ни одному из знаменитых катаклизмов, связанных с огнедыщими горами.

До рокового августовского дня 79 года после Рождества Христова, когда, по словам Пушкина, «Везувий зев открыл», от этого казавшегося римлянам навеки присмиревшим монстра ничего страшного не ждали. Дореволюционные и советские подростки, увлеченно глотавшие роман Джованьоли о восстании Спартака, наверняка запомнили эпизод о том, как на Везувии взбунтовавшиеся рабы скрывались от преследователей. Никому не ведомо, в самом ли деле выбирались из кратера помощью веревок из виноградных лоз, как уверял романист, или нашли другой способ ускользнать от карателей. Ясно одно — угроза вполне вероятной гибели на крестах страшила их куда больше, чем пробуждение вулкана.

Минуло 152 года и, как свидетельствовал Плиний Младший, оказавшийся от Помпеи примерно в тридцати километрах по современной системе измерения расстояний, вулкан пробудился и «тряска была настолько сильной, что повозки кидало из стороны в сторону, с домов обваливалась черепица и рушились статуи и обелиски».

Рассказчик был личностью наблюдательной, впечатления его столь точны и подробны, что описание гнева Везувия можно без натяжки назвать едва ли первым в истории репортажем с места события. Падающие памятники, отмеченные цепким взглядом рассказчика, явно навеяли Брюллову фрагмент его великой картины, потрясший многих из первой плеяды современных ему римлян и гостей со всей Европы. До него на столь наглядное изображение краха богов, пожалуй, никто в изобразительном искусстве не отваживался.

С одной стороны, боги-то языческие — чего их жалеть. Не смогли защитить доверившийся им город и поделом их статуям. Но показать их падение воочию… для первой половины девятнадцатого столетия сие было весьма смелым результатом полета воображения живописца и подчиненных его воле кисти с палитрой. Не потому ли этот фрагмент особо впечатлил Пушкина, отметившего в своем поэтическом отзыве о «Последнем дне Помпеи», «Земля волнуется — с шатнувшихся колонн /Кумиры падают!Народ, гонимый страхом,/ Под каменным дождем, под воспаленным прахом,/ Толпами, стар и млад, бежит из града вон.»

«Репортаж» Плиния Младшего драгоценен не только для историков античности и ученых-вулканологов. По сути дела это был один из первых примеров влияния впечатлений наблюдателя-очевидца на появление шедевра изобразительного искусства, воссоздавшего реальную трагедию, каждый персонаж которой наделен настолько индивидуальными чертами и характерами, что с минимумом писательской фантазии может стать действующим лицом литературного произведения.

О происходящем в недрах планеты тогда еще знали мало, фантазировать никому не возбранялось и лихое заверение Вергилия в «Энеиде» о том, что огнедышащие горы не что иное, как мастерские божественных кузнецов, сомнени не вызывало.

Примерно через две тысячи лет жуткое обаяние вулканической темы вскользь вдохновило Готфрида Августа Бюргера — один из литературных отцов Мюнхгаузена. Веселое перо автора заставило барона оказаться гостем бога подземных стихий Вулкана, который поведал неутомимому в фантазиях визитеру, что Везувий — одна из его кузниц, а причина извержений в том, что он нередко швыряет в своих слуг-циклопов раскаленные угли...

Восторги Вальтера Скотта

До последних мазков Брюллова на обессмертившем его холсте осталось еще не меньше полутора лет, а Василий Андреевич Жуковский перевел отрывок из баллады Шиллера «Помпея и Геркуланум», в котором воскликнул «Что за чудо свершилось?.. Помпея восстала!». Немецкий поэт имел в виду разумеется преувеличивал, раскопки погребенных Везувием городов и по сей день не завершены. Но пелена забвения в немалой степени сдернута.

Что-то подобное очевидно ощущали римляне и гости Вечного города, которым посчастливилось оказаться в мастерской Брюллова, когда после завершения работы над картиной она стала напоминать, говоря по-современному, туристический объект, куда пытлись попасть представители всех сословий...

Целое утро посвятил лицезрению полотна Вальтер Скотт, ожидавший увидеть живописный «исторический роман», а встретивший по его отзыву «историческую эпопею». Хвалебность характеристики явно сулила хотя бы намек на отклик в творчестве. Но… жить автору «Айвенго» оставалось уже недолго и отразить свои эмоции в прозе он не успел. Зато другой именитый великобританец, также попавший под обаяние брюлловского таланта, воспользовался им сполна.

Англичанин Эдвард Бульвер-Литтон, уже прославившийся за Ла-Маншем как драматург и прозаик, побывал в частично уже освобожденном от пеплово-лавовых везувийных оков городе еще до знакомства с встречи с творчеством Брюллова. Оглядываться на семнадцать столетий в прошлое ему поначалу и в голову не приходило, писатель обдумывал сюжет, связанный событиями в Риме XIU века. Трагедия Помпеи (Помпей) видимо заинтересовала его уже после прогулок по улицам, на некоторых домах которых по свидетельству Стендаля сохранились надписи «Здесь живет счастье». Тем временем до Неаполя, где пребывал литератор, дошли восторженные рассказы об удивительной картине русского художника…