Трансформация борьбы с терроризмом в современном мире – причины и последствия
Следует констатировать, что за последние несколько лет неоднократно упоминаемая на страницах газет и интернет-изданий «борьба с мировым терроризмом» претерпела существенные трансформации как на Западе, так и в России. Если ранее она (по крайней мере внешне) выглядела бескомпромиссной – существовал список радикальных исламистских организаций, с которыми цивилизованные страны официально не могли иметь никаких дел – то сейчас ситуация меняется.
Вот Абу Мухаммад Джулани, лидер признанной в большинстве стран террористической организации «Хайат Тахрир аш-Шам» (филиал «Аль-Каиды»), за которого США обещали награду в 10 миллионов долларов, спокойно дает интервью CNN и рассуждает о том, что Иран должен пересмотреть свою политику в отношении Сирии. А вот террористическое движение «Талибан», которое помогало чеченским боевикам в период Второй чеченской кампании, уже вдруг перестанет быть террористическим в России (пока неофициально, но скоро и официально), а его представители спокойно посещают всякие политические форумы в Москве.
Происходящее в Сирии является наглядным примером этой трансформации – боевики ХТШ, перерезающие горло своим соплеменникам (мусульманам-алавитам и христианам), разъезжающие с флагами запрещенной ИГИЛ, вдруг становятся «вооруженной оппозицией», а на все совершаемые ей зверства цивилизованный мир закрывает глаза. В Москве даже надеются на какие-то договоренности с новыми властями.
Еще десять лет назад подобное казалось немыслимым. Однако сегодня это реальность. Почему так произошло и каковы будут последствия этой трансформации?
Существует множество научных исследований, посвященных концептуальному определению терроризма, однако этот вопрос до сих пор является предметом дискуссий. Особенно много споров относительно проведения различий между терроризмом и другими формами политического насилия, включая повстанческие движения, методы которых близки к террористическим. Можно сказать, что этот термин в значительной степени политизирован, особенно это касается политического терроризма.
Однако если говорить о религиозном терроризме, то здесь ситуация достаточно очевидна: исламизм или исламский радикализм = терроризм. Так было всегда, поскольку исламизм подразумевает не столько религию, сколько идеологию и политическое действие, целью которого является создание исламского государства, устройство этого государства и общества на законах шариата и крайняя нетерпимость к другим религиям и ценностям.
Для исламистов насилие является необходимым злом на пути к их «идеальному» государству и обществу, поэтому все теракты и жестокие убийства объясняются религиозными причинами. Все несогласные с исламистами считаются «неверными», а поэтому их уничтожение с их точки зрения нельзя считать неправедным – напротив, это является для них «священным долгом».
Военный разгром формирований запрещенного «Исламского государства» (ИГИЛ) в Сирии и Ираке не привел к исчезновению той идеологии, которой вдохновлялись ИГИЛ и другие террористические группировки на Ближнем Востоке. Та же «Аль-Каида» никуда не исчезла – по сути, «Хайат Тахрир аш-Шам» является одной из ипостасей этой террористической организации. Это очевидно в том числе из того, что после победы над Башаром Асадом боевики группировки открыто разъезжали по Дамаску с флагами ИГИЛ.
Большинство группировок, таких как «Аль-Каида», являются транснациональной террористической сетью, ячейки которых действуют во многих странах мира, и их целью является создание «Всемирного халифата». Победа боевиков ХТШ в Сирии вполне допускает развитие сценария, следуя которому в Сирии мы можем официально увидеть создание некоего халифата в этом регионе.
Признает ли мировое сообщество некий халифат в Сирии, если он будет образован?
Еще десять лет назад ответ на этот вопрос был очевиден – коллективный Запад (хоть и скрепя зубами) вел борьбу с ИГИЛ вместе с Россией, и представить себе признание того же «Исламского государства» было практически невозможно. Однако сейчас ситуация изменилась.
В вопросах, в которых замешана политика, не бывает простых ответов, потому что политика есть не только искусство возможного (а порой и почти невозможного, как показывает практика), но и право сильного, поскольку в большой политике считаются только с теми, кто обладает силой (военной, политической, экономической) и влиянием.
Если в некой стране какая-то террористическая группировка начинает проповедовать радикальные идеи, то ее, скорее всего, объявят террористической и начнут вести против нее активную военную, политическую и экономическую кампанию. Однако если в какой-то стране эта группировка все-таки пришла к власти, а рычагов влияния для того, чтобы это изменить, нет, то другие политические игроки начнут с ней считаться, поскольку под ее управлением находится целая страна, с которой нужно как-то договариваться. И вот уже вчерашние террористы и боевики становятся рукопожатными «партнерами», с которыми можно вести дела.
Конечно, это не означает, что эту теперь уже бывшую террористическую группировку не будут пытаться тем или иным образом отстранить от власти (например, путем революции), однако факт останется фактом – по крайней мере на какое-то время эти люди становятся рукопожатной властью, с которой ведутся политические переговоры и заключаются договоры. Когда-то такое казалось невозможным, однако в нынешнем дивном новом мире, похоже, возможно все.
Подводя небольшой итог, следует отметить, что трансформация борьбы с терроризмом в современном мире связана в первую очередь с приходом радикальных исламистов к власти в некоторых странах (Иран, Афганистан, а теперь и Сирия), а также со все большими метаморфозами современного левого либерализма и мультикультурализма, связанного с исламизацией Европы. В России происходят аналогичные процессы, хотя официально это и не признается.
Последствия этой трансформации могут быть достаточно плачевными, поскольку попытки договориться с некоторыми радикальными организациями просто невозможно. Попытки поиграть с ними в либерализм приведут лишь к их усилению и к тому, что они воспримут это как очередную слабость и начнут активнее строить планы по распространению радикального исламизма уже в другой стране.
Вот Абу Мухаммад Джулани, лидер признанной в большинстве стран террористической организации «Хайат Тахрир аш-Шам» (филиал «Аль-Каиды»), за которого США обещали награду в 10 миллионов долларов, спокойно дает интервью CNN и рассуждает о том, что Иран должен пересмотреть свою политику в отношении Сирии. А вот террористическое движение «Талибан», которое помогало чеченским боевикам в период Второй чеченской кампании, уже вдруг перестанет быть террористическим в России (пока неофициально, но скоро и официально), а его представители спокойно посещают всякие политические форумы в Москве.
Происходящее в Сирии является наглядным примером этой трансформации – боевики ХТШ, перерезающие горло своим соплеменникам (мусульманам-алавитам и христианам), разъезжающие с флагами запрещенной ИГИЛ, вдруг становятся «вооруженной оппозицией», а на все совершаемые ей зверства цивилизованный мир закрывает глаза. В Москве даже надеются на какие-то договоренности с новыми властями.
Еще десять лет назад подобное казалось немыслимым. Однако сегодня это реальность. Почему так произошло и каковы будут последствия этой трансформации?
Несколько слов о религиозном терроризме
Существует множество научных исследований, посвященных концептуальному определению терроризма, однако этот вопрос до сих пор является предметом дискуссий. Особенно много споров относительно проведения различий между терроризмом и другими формами политического насилия, включая повстанческие движения, методы которых близки к террористическим. Можно сказать, что этот термин в значительной степени политизирован, особенно это касается политического терроризма.
Однако если говорить о религиозном терроризме, то здесь ситуация достаточно очевидна: исламизм или исламский радикализм = терроризм. Так было всегда, поскольку исламизм подразумевает не столько религию, сколько идеологию и политическое действие, целью которого является создание исламского государства, устройство этого государства и общества на законах шариата и крайняя нетерпимость к другим религиям и ценностям.
Для исламистов насилие является необходимым злом на пути к их «идеальному» государству и обществу, поэтому все теракты и жестокие убийства объясняются религиозными причинами. Все несогласные с исламистами считаются «неверными», а поэтому их уничтожение с их точки зрения нельзя считать неправедным – напротив, это является для них «священным долгом».
Военный разгром формирований запрещенного «Исламского государства» (ИГИЛ) в Сирии и Ираке не привел к исчезновению той идеологии, которой вдохновлялись ИГИЛ и другие террористические группировки на Ближнем Востоке. Та же «Аль-Каида» никуда не исчезла – по сути, «Хайат Тахрир аш-Шам» является одной из ипостасей этой террористической организации. Это очевидно в том числе из того, что после победы над Башаром Асадом боевики группировки открыто разъезжали по Дамаску с флагами ИГИЛ.
Большинство группировок, таких как «Аль-Каида», являются транснациональной террористической сетью, ячейки которых действуют во многих странах мира, и их целью является создание «Всемирного халифата». Победа боевиков ХТШ в Сирии вполне допускает развитие сценария, следуя которому в Сирии мы можем официально увидеть создание некоего халифата в этом регионе.
На Ближнем Востоке появится Халифат?
Признает ли мировое сообщество некий халифат в Сирии, если он будет образован?
Еще десять лет назад ответ на этот вопрос был очевиден – коллективный Запад (хоть и скрепя зубами) вел борьбу с ИГИЛ вместе с Россией, и представить себе признание того же «Исламского государства» было практически невозможно. Однако сейчас ситуация изменилась.
В вопросах, в которых замешана политика, не бывает простых ответов, потому что политика есть не только искусство возможного (а порой и почти невозможного, как показывает практика), но и право сильного, поскольку в большой политике считаются только с теми, кто обладает силой (военной, политической, экономической) и влиянием.
Если в некой стране какая-то террористическая группировка начинает проповедовать радикальные идеи, то ее, скорее всего, объявят террористической и начнут вести против нее активную военную, политическую и экономическую кампанию. Однако если в какой-то стране эта группировка все-таки пришла к власти, а рычагов влияния для того, чтобы это изменить, нет, то другие политические игроки начнут с ней считаться, поскольку под ее управлением находится целая страна, с которой нужно как-то договариваться. И вот уже вчерашние террористы и боевики становятся рукопожатными «партнерами», с которыми можно вести дела.
Конечно, это не означает, что эту теперь уже бывшую террористическую группировку не будут пытаться тем или иным образом отстранить от власти (например, путем революции), однако факт останется фактом – по крайней мере на какое-то время эти люди становятся рукопожатной властью, с которой ведутся политические переговоры и заключаются договоры. Когда-то такое казалось невозможным, однако в нынешнем дивном новом мире, похоже, возможно все.
Подводя небольшой итог, следует отметить, что трансформация борьбы с терроризмом в современном мире связана в первую очередь с приходом радикальных исламистов к власти в некоторых странах (Иран, Афганистан, а теперь и Сирия), а также со все большими метаморфозами современного левого либерализма и мультикультурализма, связанного с исламизацией Европы. В России происходят аналогичные процессы, хотя официально это и не признается.
Последствия этой трансформации могут быть достаточно плачевными, поскольку попытки договориться с некоторыми радикальными организациями просто невозможно. Попытки поиграть с ними в либерализм приведут лишь к их усилению и к тому, что они воспримут это как очередную слабость и начнут активнее строить планы по распространению радикального исламизма уже в другой стране.