Анастасия Носова «Цирк»: дебютный роман о закулисье

Дебютный роман Анастасии Носовой рассказывает о том, о чем она сама знает очень хорошо — тренер по фигурному катанию на роликах, чемпионка Мира, автор работала в спектаклях «Антикварного цирка». «Сноб» публикует фрагмент из книги, вышедшей в «Редакции Елены Шубиной» в серии «Роман поколения».

В коридорах цирка Оля заблудилась. Подергала ручку двери с надписью «Грим», но та оказалась заперта. Представление началось, громыхнули трубы и барабаны, раздался  голос шпрехшталмейстера. Оля поспешила дальше и нашла выход на арену. Коридор вывел ее к занавесу. Оля заглянула за него и замерла. По арене дефилировали женщины на каблуках, в шароварах, с перьями в волосах, красными точками над переносицей. За каждой бежала маленькая собачка. Женщины причудливо поворачивали головы — из стороны в сторону. Одна артистка прошла так близко, что задела пером занавес. Собачка зарычала, учуяв Олю, но женщина дернула поводок и продолжила идти вместе со всеми. Перья раскачивались, женщин в одинаковых костюмах было так много, что Оля не смогла бы их различить. Они едва не задевали друг друга плечами…

Кто-то положил Оле руку на плечо.

— Эй, ты кто? Не загораживай выход…

Оля сбросила руку и чуть не повалилась в складки занавеса. Перед ней стоял парень в белых брюках. Она не дала бы ему больше пятнадцати. Оля точно никогда не видела таких людей. Этот мальчик состоял из четко очерченных линий — из одних мускулов. Похожих, но только нарисованных мальчиков носила в блокноте ее двоюродная сестра и жаловалась маме, что они много пишут с натуры в этом дурацком училище, а еще — что она почему-то не спит ночами…

— Я Оля. А ты?

— Сима. Дай пройти. — И Сима осторожно отодвинул ее от занавеса, а потом вынырнул из-за кулисы на арену.

Пробежав сквозь толпу женщин с черными перьями, Сима зацепился рукой за канат в самом центре манежа и взлетел под купол. Женщины и перья стали покидать манеж, и Оля услышала, как лают друг на друга собаки в коридорах и как шипят на них хозяйки.

Обычные люди без каблуков и без перьев шипели бы так же.

Сима летал под куполом, лениво, но в то же время четко и, казалось, как-то правильно и методично переворачиваясь. Он карабкался по канату, раскачивал его по кругу и бежал над ареной по воздуху. Оля решила, что он не человек. Люди не летают. Не надевают белых брюк без белых рубашек. Люди не носят блестки и перья. Зато люди шипят на собак, отбирают у сестер билеты, запирают в комнате, запрещают гулять во дворе и заставляют ходить в школу… Дым вокруг Симы рассеялся, и Оля увидела, что верхний конец каната не закреплен, висит в воздухе, теряется в темноте. Оля зажала рот руками, но Сима и не собирался падать, он заматывался в незакрепленный канат, как в кокон, все выше поднимаясь над ареной. Оля только сейчас поняла, что все это время играла скрипка. На последней ноте скрипка надорвалась. Сима полетел вниз в тишине. Его голова остановилась в метре от красного циркового ковра. Канат же не сдвинулся ни на сантиметр. Только вскрикнул и всколыхнулся зал, захлопали люди, кто-то закричал: «Браво!» Оля тоже закричала и тут же замолчала: ее могли заметить, уже, наверное, заметили…

Она хотела уйти — хватит на сегодня. Но не смогла. Потому что Сима исчез. Потому что на арене появился мужчина, мимо которого Оля пробежала. Тот самый, что курил у служебного входа (теперь на нем была чалма). Потому что мужчина стал кидать вверх мандарины (прямо как она яблоки, только больше и быстрее!) и ловить их — под ту же неугомонную скрипку, изредка отправляя высоко под купол один мандарин. Мандарины тоже исчезали — вслед за Симой и канатом, а сверху на мужчину сыпались мандариновые корки… Откуда у них настоящие мандарины? Мама не приносила мандаринов домой, кажется, с тех пор как Оля пошла в школу. Даже на Новый год.

Огарев досчитал до трех и замер. В руку мягко пришел заключительный на сегодня мандарин. Осыпался вслед за буйно пахнущей мандариновой кожурой на ковер канат. Прожектор мигнул и ослепил Огарева. Сима не появлялся. Огарев зажмурился, открыл глаза и снова досчитал до трех. Зал бушевал, а Сима стоял у занавеса. У другого выхода. Слева, а не справа! Репетировали они не так.

Огарев поймал Симу на входе в гримерку. Сегодня темнота его не забрала.

— Там девчонка была, я там бы не вышел быстро, — отдышавшись, доложил Сима. — Олей зовут, — добавил он.

Огареву было все равно, как ее зовут. Еще немного, и они сорвали бы номер. Еще немного, и он бы потерял мальчика. Он стар и больше не может делать трюк, если трюк начинает работать иначе — сам по себе. Иногда, наверное, может… Но не сегодня. Сегодня он слишком много себе позволил. И Сима тоже. Огарев сгреб из-за кулис корзину с оставшимися мандаринами и двинулся в свою гримерку.

— Пап, а девчонка?

— Какая девчонка?

Сима прищурился. Огарев все еще видел сына через призму слепящего на арене прожектора. Сима расплывался.

— Чужая девчонка у нас за кулисами. Оля же!

Оля оказалась в гримерке раньше, чем успела крикнуть «Браво!»

— Бра… — начала она прямо в лицо мужчине с мандаринами, но через несколько минут уже сидела на стуле за дверью с очередной табличкой «Грим». Только на этой табличке внизу синей ручкой кто-то нацарапал: «Огаревы». Огаревы, видимо, стояли перед ней. Сима мялся у двери, хрустя суставами, и будто бы хотел уйти.

— Кто пустил тебя в цирк? — начал мужчина, перебирая мандарины в корзине и откладывая на пол помятые.

Он не смотрел на нее, но Оля почему-то знала, что должна ответить. Он же видел, как она прошла через служебный вход.

— Дайте мандаринку, дядя. — Оля вздохнула. — И я уйду.

Мужчина вскочил и, не разворачиваясь, кинул мандарин из-за головы. Оле нужно было вытянуть руку вверх в нужный момент. Оле нужно было поймать мандарин, не встав со стула. И она поймала. Холодная мягкая корка цвета заходящего солнца послушно легла в руку, и Оля почувствовала себя так, как будто действительно смогла удержать целое Солнце в ладони. Она поймала. Мандарин оказался ненастоящим, игрушкой, муляжом, обманкой для детей. Но она же видела, как падали на ковер манежа шкурки, и запах, запах нельзя подменить! Или можно?

Огарев не обернулся. Стука не было. Он знал, что, если не было стука, предмет пойман. Оля набралась смелости и задала вопрос:

— А тайну каната расскажете?

— Зови меня дядя Паша, — Огарев улыбнулся. — Это называется «Индийский канат». Но мы включили в номер еще и корд де парель. Пойдем.

Он открыл дверь гримерки и крикнул во мрак цирка:

— Саныч! Проведи экскурсию!

Огарев забрал у Оли мандарин, подбросил его и обратился уже к ней:

— Но своим глазам доверять не советую.

Оля следовала за человеком, которого Огарев назвал Сан Санычем. Тот вел ее по узким коридорам и лестницам, и Оля шла, не задавая вопросов. Он оставил ее под куполом, на самом верху, откуда зрительный зал казался кукольным, миниатюрным, и пошел проверять моргающий пыльный прожектор.

Под куполом болтался трос, выкрашенный в иссиня-черный. Такого же цвета был мазут на гаражах, по которым Оля с Жориком лазили в детстве. На тросе был закреплен металлический цилиндр, за цилиндр цеплялся карабин. Подобная конструкция могла выдержать не только Симу и его папу, но и всех индийских женщин с их собаками. Трос оставался незаметным для зрителя, прятался в черноте купола, и Огаревы умело это использовали в номере. Темноты не существовало. И Оле вдруг стало страшно, невероятно страшно для тринадцатилетки, которая безнадежно застряла в наивном шестилетнем возрасте. Чудес не бывает, и мама правду сказала мелкому Тёме (когда тот на прошлой неделе подглядел, как папа затаскивает в квартиру подарки): Дед Мороз ненастоящий.

— Ну что, посмотрела?

Сан Саныч возвращался к Оле, спрятав руки в карманах. Оле показалось смешным, как грациозно ходит коренастый и полный мужичок по узкой балке, она хихикнула, качнулась и чуть не оступилась. Сан Саныч не смотрел под ноги и что-то насвистывал. Он остановился у троса и стал снимать с него цилиндр. Зазвенели карабины.

— А как же темнота? — шепнула Оля.

— Э, девочка! Игра света, переодевания, был белый — стал черный. Ты хоть видела, в каком он костюме в манеж выходил и в каком возвращался? Мало ли они в жизни надурили людей… Спускайся тем же путем! — проворчал Сан Саныч, не оборачиваясь. — А то Огарев все ждет, черт знает, какой конь его укусил. У фонтана ждет.

Оля, стуча ботинками о металлические балки и лестницы, спотыкаясь и хватаясь руками за поручни, спустилась в фойе. Гардероб, дверь, скользкая дорожка у цирка — она миновала все, переходя с шага на бег и опять на шаг, но, завидев дядю Пашу, сидящего на краю фонтана, притормозила. Он больше ее не удивит.

— А волшебство ваше ненастоящее! — закричала ему Оля издалека.

Огарев только постучал ладонью по чаше фонтана, приглашая сесть рядом. Оля подбежала и, подбирая под себя коротенькую курточку, уселась. Шевельнула бровью, как ей казалось, по-взрослому (так делала ее мама) и спросила:

— Ну?

— Ты ходила смотреть на канат?

Оля кивнула.

— Сима сказал: ты останешься.

Оля, сама не зная почему, снова кивнула. Тогда Огарев потянул Олю за рукав куртки, встряхнул его, и что-то закололо локоть.

— Ай! — вскрикнула Оля.

Огарев схватил край мохерового шарфа и вытянул его из Олиного рукава. Тот самый мамин противно-зеленый шарф, который она еще днем втоптала в снег. Шершавый, жесткий и неприятный на ощупь шарф куснул Олю за руку. Огарев намотал его на ладонь, слез с фонтана, сделал пять шагов назад и кинул ей. Оля поймала. Поймала и не моргнула. Огарев медленно захлопал в ладоши. Оля держала колючий шарф и думала, что ей не гулять во дворе еще неделю, если Влад и Артём выйдут с представления и встретят ее у фонтана. Они снова всё расскажут отцу. С последним хлопком Огарева шарф перестал колоться, и мыслей о доме, о папе, маме и братьях больше не было.