Судья. Исповедь Призрака (окончание)

- Не слишком ли много треволнений для такой ерунды? - спросил Андрей.

Втроем у меня в номере. Подавлены. Я хмуро разглядываю галактики на дне стакана с вином. Руслан, сидя в кресле, вяло теребит бокал мартини. Андрей мерит комнату шагами, раздраженный, как разбуженная пчела.

Я не знал, что Андрей задумал. Меня это пугало. От него я не ждал ничего хорошего.

- Это не ерунда, - Руслан рывком поднялся с кресла. - Это вера.

- Ах, брось ты свои бредни! Вера, надежда. Это бизнес, Руслан. И ты об этом знаешь.

Они стояли друг против друга, сжимая кулаки. Я вжался в кресло, скованный страхом.

Конечно, я был на стороне Руслана. Андрей циничен, хитер и опасен. Я вообще удивлялся, чего Руслан таскает его повсюду. Толку-то от Андрея не особенно.

Некоторое время они мерялись волей. Кулаки разжались, дуэлянты разошлись по углам ринга. Я с облегчением вздохнул.

В следующую субботу я с напряженным вниманием вглядывался в собравшихся. К счастью, длиннолицего среди них не оказалось. Он явно считал нас шарлатанами.

Я расслабился. Вспомнил слова, сказанные накануне Русланом: "Успокойся. Сколько таких? Этот, еще один. Им не сломать нам хребтину".

Обернулся. Руслан подмигнул, показал сложенные колечком большой и указательный пальцы. Andre отсутствовал, чему я был только рад.

- На прошлом собрании я рассказывал вам об Иисусе, - начал я. - Нас прервали.

- Его здесь нет! - с торжеством в голосе объявил подросток в очках, с повязанным на шее пионерским галстуком.

- Мы вам верим! - женский голос. - Расскажите еще что-нибудь!

Я задержал дыхание. Наступило время передать им новое откровение.

- В момент медитации, в кульминации слияния с Сущим, я видел Христа. Об этом я говорил. Но я не успел сказать всего.

Христос, стоя внутри некоего энергетического шара, рек:

- "Бог видит тебя, друг мой. Он уповает на твои труды, как ты уповаешь на Него в молитвах своих. И как ты воздаешь Ему за насущное благодеяниями и трудами праведными, так Он воздаст тебе. Не сторицею, а сколько понадобится, и сверх того. Не сколько попросишь, но более. Не когда попросишь, а когда отчаешься и утратишь надежду.

Так говорит тебе Бог, и то же во чреве твоем передает другим, мужчинам и женщинам, детям и старикам, грешным и праведным, юристам, поэтам и проституткам - ибо Он есть и Бог проституток!"

Я сказал: "Хочу познать Бога".

Христос печально улыбнулся. Покачал головой.

- "Познать Его невозможно. Ибо Он - Все - или Ничто - как тебе нравится. Познавать Его можно вечно, и чем больше ты будешь узнавать, тем дальше будешь от истины. Нельзя познать Бога. Возможно лишь... быть Богом".

Я спросил, что это значит.

- "Знай же, Бог не один, а есть два Бога: Бог-Отец и Бог-Мать. Он наказывает, воздает по заслугам, творит справедливость. Он суров, тверд, терпелив. Она прощает, одаряет и принимает. Она добра, мудра и милосердна.

Ибо в Боге Едином воплощены и мужчина, и женщина - неразделенные, неразлучные. Потому надлежит влюбленным вступать в священный брак, чтобы стать плотью единой, и без того не сходиться.

Так говорю я: не твори Зла, не пылай ненавистью, прощай врагов своих. Не суди никого, прощай, даже если убьют детей твоих, без сердца же и помощи никого не оставляй.

Не прелюбодействуй и не усердствуй в малом. Не говори от полноты сердца. Пусть слова будут холодны, словно глыбы ледяные. Не изрыгай речей пламенных, подобно дракону, и не будь во злобе.

Ибо чем убивать: словом или мечом? Проклятие же бывает страшнее атомной бомбы.

Не мечи бисера твоего перед свиньями. Лучше находиться в одной клетке с голодным львом, чем в одной комнате с вульгарными.

Праведникам Бог отдает самое лучшее, как домовладыка любимым сыновьям: добро, милость, радость жизни. Верным супругам Он дарует покой, уют, приятную усталость после трудов.

Грешникам же и раскольникам все прочее: болезни, одиночество, измены, отчаяние, СПИД, наркотики и неотвратимая гибель.

Такова главная заповедь: любишь - люби, и будешь любим.

Грешник подобен строителю, воздвигшему дом из песка и фекалий в центре шторма: обрушится дом, и останется на месте том болото зловонное и прах смердящий.

Праведник подобен строителю, воздвигшему дом из хрусталя на твердой почве в ясную погоду: устоит дворец тот вовеки, и не обрушится, но воссияет в вечной славе".

Я замолк, переводя дух. Люди зашевелились, заерзали на жестких сиденьях.

Я же презирал себя. Я ведь рассказывал об Иисусе, и сам как бы выступал от имени Иисуса. Господь стоял у боковой дверцы за сценой, где обычно стоял Андрей, и вслушивался в каждое слово, которое я пытался отдать людям. А я всей душой чувствовал, как убога моя духовность, какой я еще щенок.

Я прошел сцену, по ступеням спустился к просветленным лицам. Глаза - удивленные, жадные, задумчивые - распахивались навстречу.

Я обходил ряды, сосредоточенный и плавный. Я чувствовал их веру и сомнения, страхи и надежды, пропускал через фильтры сознания, как сигаретную дрянь в легких.

Я споткнулся, словно долбанулся лбом о низкую притолоку. В пятом среднем ряду с краешку сидела женщина с семилетним сыном на коленях. В один призрачный миг мне почудилась Таня - прекрасная, гордая, неприступно-холодная. С собранными в хвост темно-русыми волосами. Ребенок на коленях у женщины имел ангельские глаза цвета океанских глубин. Редкий оттенок. Мой оттенок. Нежные пальчики сжимают красного леденцового петушка. Оба смотрят на меня. Богоматерь - с насмешливой улыбкой, мальчик-Иисус - с испуганным любопытством.

Я моргнул два раза. Почудилось. Не те, не там и не тогда.

Облизнув губы, я рек:

- Мы живем не в мире внешних событий. Жизнь реальная - лишь бледная тень того, что внутри. Мы живем в себе. Каждый в собственном сне.

Вот вы, женщина с сыном на коленях... какой красивый мальчик... вы так прекрасно смотритесь вместе... жаль, нет фотоаппарата (закругляйся, идиот!). Вы видите то, чего я не вижу - сцену, стены, потолок - у меня за спиной. Я вижу то, чего вы не видите - этих добрых людей позади вас, вашу красоту. Вы видите по-женски, у меня мужское зрение.

Когда вы только пришли сюда, этот зал был чужим и непознанным - вы видели его настоящим. Сейчас вам все кажется родным, но вы его не познали. Вы его придумали, подогнали под собственные представления. Мы находимся в разных "залах". Сколько здесь людей, столько и "залов". Мы не на одной планете, и даже не в одной Вселенной.

Взгляд матери стал задумчивым. Она кивнула.

Я прошел вглубь, заглядывая в глаза - иначе львы меня растерзают.

- Вокруг нас сказочный мир, сотканный из света, чувств, желаний. Миллионы иных, никогда нами не познанных внутренних миров. Мы черпаем энергию не от Солнца, как цветы, не от еды и отдыха. Мы подключены к невидимому духовному источнику. И эту, данную нам свыше энергию, эту святую воду любви и добра нельзя тратить на бесконечные ссоры и склоки. От этого страдает душа. Вода - вот этот источник. Но она не стоячая, а проточная. Непрерывно струящийся через наши каналы поток света, который мы получаем свыше и отдаем миру, людям. Мы подключены к сети бесплатно. На небесах нет провайдера. Но, возможно, мы платим налог в виде страданий.

Знать об этом источнике. Видеть его, чувствовать - в себе и других людях - наша святая обязанность и наша священная привилегия. Источник всего, в том числе этого сердца и этих слов.

Преступниками и убийцами нарекаю я тех, что не признают света, отвергают его, изображая кирпичную стену и строя преграды. А порой так поступает каждый из нас.

Мы не должны озлобляться, не должны мстить, отвечать ударом на удар, умножая Зло - иначе уничтожим все.

Наше тело, земное требует своего. А еще страх осмеяния, страх показаться слабым, жажда власти, лидерства, - она есть в каждом!

Но человек принадлежит двум мирам. В этом его красота и уникальность. Наша энергия - не от земли, никакой, даже самый тяжелый и грязный труд не способен ее исчерпать.

Земное есть в нас, оно требует побеждать других. Но в нас есть и Свет.

Разве это не величайший Дар? Мы - короли, дети божьи, и разве наша власть (она есть у каждого!) не выше всего? Всей грязи, что творится здесь, на земле?

Сила удара - ничто. Было бы глупостью восхищаться ею - слышите, вы, все битые и бьющие? Она, в отличие от любви и добра, ничего не создает, не преумножает, не соединяет.

В нас есть что-то, никак (благослови Господь!), не связанное ни с инстинктом жизни, ни с материнским, ни половым. Станем ли сеять тлетворение?

Любящие земное получат свой кусок мяса. И возрадуются, и уверуют в праведность свою. Однако наступит срок, когда придут иные - из сточных канав и глухих подъездов, и скажут: "Ваше время истекло!" И цари земли будут низвергнуты во тьму внешнюю. И послышатся стенания и скрежет зубовный!

Или не слышали вы, что рек Спаситель: "Камень, который отвергли строители - тот самый сделался главой угла!

И многие из первых будут последними, а многие из последних - первыми".

Так говорил Христос, так говорю Я: "Блаженны все изгои и отшельники, ибо станут королями, и будут жить счастливо в семьях своих.

Но горе вам, о которых все говорят хорошо! Ибо жизнь мира есть гибель Духа; то, что во тьме Свет, для Света - Тьма!"

Мир материальный будет разрушен, вместе с законами, которые он нам диктует. Кто строит замок на зыбучих песках?

Я глядел на них с помоста. Сердце радостно колотилось. Никогда еще мне не было так хорошо. Я был... чист. Слова, что я говорил, не были моими, и говорил их не я, Некто более могущественный.

Одни за другими, прихожане вскочили со скамеек. Женщина с черными волосами, тронутыми сединой, подбежала к краю сцены. Я отшатнулся. Женщина со странным волнением в увлажненных глазах перегнулась через край сцены, где ходили в грязных ботинках, и кончиками пальцев попыталась коснуться меня. Но ухватила лишь край белого шелкового балахона. Ее глаза взирали на меня с благоговейным восхищением, как, верно, никогда не глядели на мужа или детей.

Я отступил, ткань балахона выскользнула из ее пальцев. Женщина, не отрывая глаз от моего лица, беззвучно шевелила губами. Ее усталое, рано покрывшееся морщинами лицо исказилось.

Руслан подошел, положил руку на плечо. "Спокойно", прошептал он. "Держи марку, Паша".

Прихожане окружили деревянный помост. Женщину оттеснили, я заметил исчезающую в людском океане благодарную улыбку.

Сердце, казалось, вот-вот выскочит из темницы груди и, дергаясь комком мышц, упадет на грязный пол. Люди смотрели на меня с восхищением, трепетом, благодарностью. Тянули ко мне озябшие, скрюченные артритом, покрытые шрамами и мозолями руки.

И они кричали. Перебивая друг друга, не заботясь о ближнем.

Мою слабую плоть сокрушил шквал чужих мыслей, чувств, воспоминаний.

Лысый господин в круглых очках, похожий на ворону. Врач. Я знал это. Знал и то, что он хирург, и втайне наслаждается страданиями пациентов. Он с детства мечтал быть только хирургом. Больные молились на него. Он был хорошим врачом. После удачной (а особенно - неудачной) операции мыл руки, возвращался домой и с удвоенной энергией любил жену.

Все они трогали меня. Я закрылся руками, Руслан стискивал железной хваткой мое хрупкое плечо. И шептал: "Держи марку, Павел. Помни, что ты сделал!"

И я помнил. Из темных глубин океана перед моими глазами выплыло безумное, постаревшее лицо Кати. Лишь в черных глазах, по-прежнему прекрасных, светился спокойный и властный огонек разума. "Я тебя прощаю, Павел. Я люблю тебя - всем сердцем - и прощаю".

Охваченный смятением и страхом, я опустил руки и закричал:

- Хватит! Перестаньте!

Они замолкли. Боялись оскорбить? Обидеть? Страшились зарезать курицу, несущую золотые яйца?

Я шел по холодному коридору с деревянными стенами. Между досками разевали темные рты щели шириной в два пальца. Рты изрыгали ледяное дыхание. В зале, где я оставил свою душу и жизнь, роковая поступь зимы не ощущалась, коридор же и не думали отапливать.

Из полумрака на меня выпрыгнул Андрей. Толкнул в грудь. Я спиной хлопнулся о стену. Доски коротко прозвенели.

Не давая мне опомниться, Андрей навалился. Прижал к стене. Запечатал рот ладонью.

- Тихо. Не дергайся, умник. Обещай не кричать. Отпущу.

Я промычал ему в ладонь. Моргнул два раза.

Андрей ухмыльнулся. Нисколько не сомневаясь в своем физическом превосходстве, отпустил меня.

Я вырвался и тут же кинулся на него.

Андрей двинул кулаком под дых.

Я согнулся пополам, ловя ртом недоступный воздух.

- Ну что, герой? Протрезвел?

Я отбросил мысли о сопротивлении. Выпрямился.

- Чего тебе надо?

Он приблизился.

- Слушай меня внимательно, умник, герой, пророк и все прочее. Сейчас ты вернешься в номер, и Руслан возьмется за тебя. Запомни: ты не должен верить ни единому слову!

- А не пошел бы ты, - я попытался протиснуться между ним и стеной. Удалось, но я не питал иллюзий: просто Андрей меня отпускал. - С какой стати?

Его красивое лицо озарилось странной улыбкой. Глаза блестели.

- Наш блаженный мальчик думает, что все понимает. Забавно.

Холодная тревога жидким азотом разливалась по внутренностям.

- Забавно, - в тон ему ответил я. - Ну, думаю. Тебе-то что?

Павел. Ты ведешь себя как мальчик.

Улыбка пропала с его лица. Ее место заняло холеное равнодушие.

- Помни, не верь тому, что скажет Босс.

Я холодно ответил, что разберусь сам. Андрей не удостоил меня ответом.

Руслан вовсе ничего не сказал. Весь вечер молчал. Это меня не удивило: в последнее время мы отдалялись. По-моему, причиной были мои "выступления". Они пожирали нас обоих, затягивали в шестерни лжи и равнодушия. Руслана явно больше интересовала моя роль в сочиненной им пьесе, чем я сам. Я перестал ему доверять, и много времени проводил в кабаках, заливая одиночество горькой.

На собраниях пускали яркий свет в глаза прихожан, чтобы никто не просек, что у меня рожа с бодуна вздулась. И я продолжал рассказывать о Воде, о Жизни. "Помните", говорил я чистым молодым голосом. "Вода вас держит! Отдайтесь воле Божьей - и не утонете. Плывите по течению. Начнете барахтаться, жаловаться, озлобляться - захлебнетесь!"

Они же все чаще просили - даже требовали - продолжать повесть о Христе. Они действительно верили каждому слову. У них дома голодали дети, в магазинах не было хлеба, цены росли как на дрожжах, а у людей не осталось никаких желаний, кроме как сидеть на жестких скамьях и хлопать ушами.

На этих встречах почти не встречалась молодежь.

Слишком поздно я понял: меня грязно использовали. Я попал в лапы к расчетливому мерзавцу.

Перед очередным выступлением мне пришло в голову обратиться к юристу клана Дубровских, который в свое время оформлял завещание Кати. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что он неожиданно скончался. В органах мне отказались давать какие-либо объяснения о причине его смерти.

Я обратился в банк. Молодой служащий отвел меня за отдельный столик. Ломая пальцы, он смущенным голосом поведал, что большая часть денег с моего счета пропала.

- Как? - спросил я, стараясь казаться строгим. На деле же ничего, кроме изумления и ужаса, я не чувствовал. - Вы шутите?

- К сожалению, нет, - глазки его бегали. - Кто-то перевел деньги с вашего счета на заграничный.

Пойманный в ловушку загнанный зверь с минуту молчал, пытаясь оправиться от потрясения.

От потрясения я кое-как оправился, а сделать вид, что ничего не происходит, даже не пытался.

- А остальное? - услышал я собственный (чужой) голос. - Акции? Земля? Недвижимость?

Служащий, нервно теребя галстук, убитым голосом ответил:

- Все переписано на чужое имя.

- На кого? На Руслана Кривицкого?

Служащий на миг поднял испуганные глаза. Тут же опустил.

- Я не имею права разглашать имя клиента.

Я грохнул кулаком по столу. Служащий подскочил на стуле.

- ДА МНЕ ПЛЕВАТЬ, ИМЕЕТЕ ВЫ ПРАВО ИЛИ НЕТ! - изо рта у меня брызнула слюна. - ВЫ ЧТО, СБРЕНДИЛИ?

Банк замер. Сотрудники и клиенты - все, кто находился в зале обслуживания - с неодобрением смотрели на меня.

Молодой человек в костюме оставил в покое свой галстук. Глубоко вздохнул.

- Павел Юрьич...

- ВЕРНИТЕ МНЕ МОИ ДЕНЬГИ! НЕМЕДЛЕННО!

Надо мной навис охранник.

- Валера, успокоить товарища?

Тот со смущенной улыбочкой повел в воздухе рукой.

- Нет-нет, Дима, все в порядке. У нас небольшие затруднения.

- Ошибаетесь, - процедил я, вставая. Наставил на него палец. - У вас ОГРОМНЫЕ ПРОБЛЕМЫ.

Выйдя из банка, обругал себя. Пришло запоздалое осознание полного провала.

Можно отрубить человеку руку, но нельзя пришить ее обратно.

Можно незаконно перевести деньги с одного счета на другой. Но вернуть их невозможно.

Руслан наверняка пустил все в оборот. Дома, акций, денег - ничего этого уже не существует.

Капкан захлопнулся.

Вернувшись в номер, я обнаружил там Руслана.

Он сидел в кресле с бокалом в руке. На губах - улыбка спокойного превосходства.

Поднял на меня насмешливый взгляд.

Я с угрюмой злобой смотрел на него. Меня охватила ненависть... и страх. Священный ужас, который преданный всегда испытывает перед предателем.

Я прошел к мини-бару, плеснул в стакан из первой попавшейся бутылки. Там мог быть и яд. Но если бы вздумалось прочесть этикетку, я не разобрал бы ни одной буквы.

Я сел на диван. Руслан смотрел на меня. Я смотрел в угол, боясь встретиться с ним взглядом. Отпил, не чувствуя вкуса.

Секунды тянулись, как часы.

- Ну? Как дела?

Вздрогнув, я посмотрел ему в глаза. Глухим, спокойным голосом ответил:

- Я все знаю.

Руслан кивнул.

- Это хорошо. Я думал, ты никогда не сообразишь.

Я глядел на его холеное лицо, лихорадочно подыскивая нужные слова. Которые раздавили бы его. Но, конечно, невозможно было найти их. Это я был раздавлен. Мне оставалось только делать то, что делают все проигравшие - сохранять лицо.

- Может, объяснишь, в чем дело?

Дурацкая, дурацкая фраза! Голос мой полон чувства собственного достоинства, праведного гнева - смешного в моем положении.

Руслан пожал плечами.

- А что объяснять? Все и так ясно.

Он наклонился ко мне.

- Все очень просто, Павлик. Ты используешь свой дар. Даешь людям веру. Успокаиваешь свою сраную совесть. Мы - делаем на тебе деньги. Обычный бизнес.

- Мы? - спросил я, хмуро уставясь в стакан.

- Мы, мы. Все остальные - кроме Андрея - в доле. Кроме вас двоих, все с самого начала знали, чем мы занимаемся. Народ получает зрелища. Мы - хлеб.

- Это были мои деньги, - убитым голосом сказал я.

У Руслана от изумления задвигались брови.

- ЧТО?! ТВОИ? Ты получил эти бабки в наследство от жены, которая сдохла в богадельне для умственно отсталых. От жены - которую ты убил, Паша. Как и своего сына.

Да, да, можешь не смотреть на меня своим взглядом злобной собачонки! Я прекрасно знаю, кто ты и что ты. Ты такой же ублюдок, как и я. Только не такой хитрый.

Он допил вермут. Встал, поставил стакан на столик.

- Не советую тявкать, - он одернул пиджак. - тебе это богатство все равно ни к чему. На этих деньгах кровь твоей жены и сына. Так что, все к лучшему.

Я откинулся на диване. Прикрыл глаза.

- Я ухожу. Все. Лавочка закрыта.

- Еще как не закрыта, - сказал Руслан. Обошел диван, обнял меня за шею.

- Про любовницу-то свою забыл? - прошептал он мне на ухо. - Про ту, из прошлой жизни? Которую ты окотил?

Я похолодел.

- Ты не тронешь ее. Не посмеешь.

- Милый мой, посмею. А ты что - думал, до конца жизни сможешь гадить и убегать, чтоб не нашли по запаху? На сей раз, дружок, ты просчитался.

Руслан выпрямился.

- Прости, Паша, не могу тебя отпустить. Уж больно шикарный из тебя получился мессия. Хотя Христос - я верю, что Он существовал - был поумней тебя. Помнишь Его слова? "Враги вам домашние ваши". Христос вовремя избавился от привязанностей. Знал, умник: те, кого мы любим - наше слабое место. Спокойной ночи, Паша. Жду тебя в субботу.

Я окликнул его. Руслан обернулся на пороге, посмотрел на меня с усталой усмешкой.

Я впервые увидел его по-настоящему.

- Господи, - прошептал я. - Неужели ты тот, о ком я думаю?

Руслан улыбнулся.

- Тебя это пугает?

Я молча смотрел на того, кто в облике Руслана Кривицкого ходил по земле, под маской благотворителя губя людские души.

ЕГО глаза сверкнули.

- Лучше тебе забыть то, что ты увидел. Навсегда.

Он вышел.

Я упал на диван - ноги не держали. В голове не было ничего, кроме звонкой пустоты.

К ночи я был вусмерть пьян.

В тот вечер мой успех зашкалил. Прихожане пришли в неистовство. Одна женщина пыталась прорваться ко мне. Она кричала и рвала на себе одежды. Моя охрана грубо вытолкала ее из зала.

Забыл сказать: меня ведь теперь охраняли. Двое лбов в костюмах, насколько я понимаю, скрывающих бронежилеты. Покуда я распинался на сцене, ребята с хмурыми рожами стояли внизу, сложив лапищи на самом важном.

Руслан не являлся на встречи. Со мной был Андрей. Он вмешивался, когда толпа наглела. Впрочем, я не чувствовал благодарности.

Мы с Русланом встречались только в коридорах многочисленных отелей. Мы перелистывали города, как страницы романа. Сухо кивали друг другу и расходились по номерам.

Я пропадал в барах, перестал являться на выступления. Руслан, скрежеща зубами, подыскал на улице парня, похожего на меня. Его волосы выкрасили в каштановый цвет, и сходство стало поразительным. Андрей писал ему речи на мятых листках, список вопросов, которые якобы приходили от прихожан, заранее заготовленные ответы.

На каждом вечере среди паствы сидели подсадные, чтобы не было осечек. Иначе нельзя: мы высоко взлетели, прямо-таки гремели на всю страну.

К весне 2001-го мы достигли потолка. Я перестал интересоваться чем-либо. Прошлое занимало меня сильнее настоящего. Лица, слова и картины, искаженные и расцвеченные сознанием: детство, Таня, семейный ад с Катей - все казалось прекрасным, усеянным красивыми цветочками с нежными лепестками.

Последний разговор с Русланом закончился ссорой. Босс нервничал, бегал, запинаясь о ковер, орал, брызгал слюной. Я сидел в кресле, ехидно улыбаясь. Кажется, я просек причину его терзаний. Я больше ему не нужен. Я поднял состав Руслана в гору, теперь осталось толкнуть с вершины, сам наберет ход и покатится по заранее проложенным рельсам. Мавр сделал дело и может выметаться к чертям, НО:

Руслан не мог от меня избавиться. Потому что парень с крашеными волосами похож на меня... но чего-то не хватает. Хоть тресни. Нет в нем Света. Я - единственная гарантия, что мероприятие не накроется.

Меня же мучили газеты. Первые полосы кричали о похищении детей. О том, как дети под влиянием какой-то религиозной секты сходят с ума, становятся наркоманами. Многие не старше восьми лет. Лица этих детей мелькали передо мной в пылающей темноте. Они кричали у меня внутри.

Эта секта использовала какую-то хитроумную схему финансовой пирамиды. Сеть охватывала всю страну. Это доканывало больше всего. Получается, эти парни действовали параллельно с нами, и с тем же размахом. Черт возьми, возможно - кто знает? - они ездили по тем же городам и останавливались в тех же гостиницах.

Секта работала с населением так же, как мы: собраниями. Но эти ребята не боялись использовать дешевые методы: гипноз, одурманивание наркотическими веществами - даже детей - демонстрация фильмов с 25-м кадром. Они использовали в освещении залов особый набор цветов, определенная комбинация которых вызывала религиозный экстаз, оргазмы у женщин и - помимо прочего - конвульсии, эпилептические припадки и рвотные спазмы у ребятишек.

Среди безумия тех дней я не находил себе места. Встречи на некоторое время прекратились. Состав затормозили на полном ходу. Раскрыли секту. Следом за ней лопнули еще три-четыре пиявки помельче, действовавшие где-то за Ярославлем. Как я узнал, самое громкое дело раскрыл Точилин. Треск и грохот судебного процесса слышали даже на Луне.

Руслан нервничал, бегал по комнате, как таракан.

- Чему ты не рад? - спросил я, вливая в себя вино и пиво самого разного качества. - Точилин, сам не зная, нам помог. Теперь никто не будет вставлять палки в колеса.

Руслан остановился в середине комнаты, с презрением глядя на меня.

- Ты пьян.

- И что? - я взял новый бокал. - И тебе налью.

- Что хуже, ты еще и тупица. Сегодня они, завтра - мы.

Я пожал плечами. Откинулся на спинку кресла.

- Чего нам шарахаться? У нас все чисто...

Бокал замер у моих губ.

- Или нет?

Руслан с отвращением отвернулся.

- Я так и думал, - прошептал я и опрокинул яд в желудок. Поднял пустой бокал к потолку: - Виват, Павел! Мои сердечные поздравления. Тебя опять поимели!

Я много бродил по улицам, петляя, словно путал следы. Одевался как можно неприметнее, ни на одном углу не задерживался более чем на минуту. Не оставлял окурков. То и дело озирался, кутаясь в плащ. Страх терзал меня - будто кто-то ищет взглядом. Странное дело: в толпе прохожих отпускало. Но, как только я оставался один в комнате, и запирал дверь - ужас черной волной захлестывал душу.

- Руслан?

Озираясь, я стоял на пороге его номера. На столике два бокала, початая бутыль виски. И горстка белого порошка.

В ванной послышался невнятный голос бывшего друга.

Я сорвал с лица черные очки и, как был, в синей ветровке и кроссовках, зашел в Храм Воды.

В пузатой ванне, до краев полной голубоватой воды (души), полулежал Руслан. На его коленях сидела голенькая малышка лет двенадцати. Светлые волосы, голубые глаза.

Руслан расплылся в улыбке.

- О... Павел, - пьяно пробубнил он, стискивая в объятиях малолетку. - Я тебя ждал.

- Кто это? - я кивнул на девочку.

- Познакомься: Маша. Она скрасит мое вечное одиночество этой ночью. Как я одинок! И сколько еще одиноких ночей впереди!

Девочка выглядела заторможенной. Скорее всего, Маша здорово обдолбалась.

- Ты притащил ее с улицы?

- Что? - на роже Руслана появилось театральное изумление. - Нет! Это было бы слишком пошло. Маша - дочь одного из тех тупых скотов, которые таскаются на твои "концерты". Умная, воспитанная девочка. Играет на пианино. Маша, сыграешь что-нибудь для меня?

Маша вяло, по-коровьи повела золотокудрой головкой.

- Синие огрызки, - сказала она, хихикая.

- Умничка, - Руслан погладил ее по волосам.

- Я привел ее сюда. Сказал, что дам ей конфетку. А она предпочла кокс. Начала плакать, биться в истерике. Загнала дядю Руслана в угол. Все богатеи такие. Гнилье, - он поморщился.

Я поймал в запотевшем зеркале свое отражение: черные круги под запавшими глазами, губы в трещинах. Бледный мертвец на балу безумцев.

- Дядя Руслан, а что ты сделаешь, когда тебя обвинят в педофилии?

- Найму лучших юристов. Они все продажны, как Папа Римский.

Тут Маша начала бить по воде ладошкой, истерически хохоча.

Я вышел из ванной. Некая сила потащила меня в кабинет.

На письменном столе лежала пачка листов, придавленная к столешнице золотым пресс-папье в облике рычащего льва. Я сел на стул, убрал льва и взглянул. При этом у меня в голове звучал осуждающий голос, мол, нехорошо читать чужое.

Убористый, тонкий, паутинный почерк с витиеватой "Т".

"Долгие годы, с самого его рождения, я наблюдал за Павлом.

Милый дурачок, блуждающий во мраке.

Вспоминаю один разговор, который мы имели после одного из "выступлений".

Я: Такая жизнь не для тебя. Тебе бы жениться, детей завести.

Павел (вздрагивает): Человеку лучше вовсе не иметь детей.

Я - весь святое изумление.

Павел (продолжает): Дети - всего лишь оружие, которым Бог наказывает родителей. Средство унижения. Мы рожаем детей не для того, чтобы любить их, или чтобы они любили нас - никакой любви между поколениями не существует. Скорее, это стоило бы назвать взаимной ненавистью. Мне кажется, дети каким-то непостижимым образом выявляют пороки и слабости родителей. Так Богу легче все контролировать.

Я (хохоча): Да, у старины Бога диктаторские замашки.

Мы помолчали, воздав должное вину.

Я: Ну, а жена?

Павел (морщась): Да чего ты пристал?

Я (с улыбкой): Уж не скажешь ли ты, что и супружеской любви нет?

Павел (глаза его начали стекленеть): Любовь - вид безумия. Потом болезнь проходит - в этой жизни все проходит. И ты просто принимаешь осознанное решение взрослого человека - "буду любить ее".

Он отпил из бокала.

- Любовь - просто навык. Ты учишься работать, ладить с людьми, понимать другого. И любить жену, которая дурнеет, неизбежно стареет, когда ты еще молод и полон сил.

Я: Ты презираешь институт брака?

Павел: Мне уже все равно. Это еще одна иллюзия. Например, все хотят иметь дом и семью. Это миф - будто дома нам будет хорошо. Совершенно ясно, дом - это место, где тебе хуже всего, где тебя поджидают самые главные опасности, а твоя семья - твои враги.

Я: Слова Христа. Ты веришь в Его проповедь?

Павел: Каждый философ создает философию для себя. Учение Христа эффективно только для человека, у которого такой же цельный характер, как у самого Христа. Мы не такие. Мы слабы. Потому Он и не смог нас спасти.

Я встал, осушил бокал и пожелал другу спокойной ночи.

Павел рассмеялся и послал меня... к дьяволу".

Дрожащими руками я перелистывал рукопись. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из горла.

Среди дневниковых записей попадались отрывки труда, озаглавленного как Черное Пророчество. Буквы - черные кляксы. Кровь Руслана, а может, кого-то еще.

"Внимай, Черный Ангел, что Князь Тьмы говорит Тебе: служение Свету требует жертвы.

И, так же Князь Света тысячелетиями забирал жизни, проявляя животную ненасытность, так Ты прибирай души, мсти Ему за жадность Его.

Ибо Я, Его кровавое детище, взбунтовался против воли Его, прежде рода человеческого. Да будет так: сын пойдет с ножом на отца, дочь выдавит глаза матери.

Сын есть тайна отца, ставшая явью. Дочь есть воплощенный порок матери: где низость родителей, там дети впитают само Зло.

И сделай, Черный Ангел, рек мне Король Червей, чтобы невинные стали тайным оружием против Пастыря Овец, ибо не справедливы, но ТОЛЬКО милосердны. И через невинных и просветленных Зло прямой Стезей хлынет в глотку рода людского.

И сделай, Черный Всадник, чтобы не знали Тебя. И чем сильнее стремились к Добру, тем вернее служили Злу..."

Далее снова дневник:

"Павел... слабая нервная система делает его добреньким. Он не подозревает, насколько озлоблен против Бога. Я восхищаюсь им, когда вижу силу, заключенную в нем. И презираю, потому что он слабый, жалкий, сломленный человек. Мое видение, несомненно, есть взгляд божий на человека. Он не рефлексирует, ибо Его власть дана Ему собственной волей. Босс получил власть из вторых рук, потому все сомнения - от Дьявола.

Я сказал Павлу, что знаю его историю: как он предал любимую и женился на богатой сучке без мозгов, как он намеревался придушить собственного сыночка подушкой. Несомненно, глупое и непродуманное решение, да он и сделал бы сие неумело.

Он сам не знает (я думаю) о значении той ночи. Тогда две его сущности - Свет и Тьма - вошли в столкновение. Выплеснулась психическая энергия колоссальной концентрации. Судьбы многих людей изменились в одночасье. Но главное: Павел отделил часть себя от себя. С той секунды некая Тень (Черный Капюшон, чудовище, так пугавшее его в детстве, хотя Павел об этом и не помнит), зажила собственной жизнью - безумной, бессознательной, звериной. Тень витает в пустоте, не привязанная ни к Свету, ни ко Тьме. А значит, сущность Ее - Справедливость. Равновесие. Дух сей ищет, в кого бы воплотиться, и воплотится, когда Павел свершит новое Зло. Тот, в чье тело вселится Тень, станет истинным..."

- Истинным... - прошептал я.: - ... Судьей.

Я откинулся на спинку стула. В висках стучала кровь. В голове только белый шум, ни одной мысли.

В ванной слышался плеск воды. Руслан нежно ворковал. Он мог вылезти из ванны, накинуть халат и явиться сюда. Застукать кота, который крадет еду из шкафа. О последствиях лучше и не думать.

Но я не шелохнулся. Даже не собирался заметать следы преступления. Мир вокруг рушился, словно картонные декорации воображаемой реальности, где все хорошо и все тебя любят.

Я встал. Огляделся.

Взгляд наткнулся на золотого льва. Я взял его. Взвесил в руке. Килограммов пять. В нерешительности я стоял, слушая звуки из ванной.

Поставил льва на стол и быстро направился к выходу. На пороге развернулся, чертыхнувшись, вернулся и снова схватил льва.

Внезапно в ванной зазвучал новый голос, грубый, не похожий на бессвязный лепет Маши или мягкий баритон Руслана. Я так испугался, что чуть не выронил Царя Зверей.

Выскочил в гостиную. Первое, что жестокая реальность бросила мне в лицо - входная дверь открыта. Вторая пощечина - два негромких хлопка в ванной. Будто кто-то выбивает ковер.

Я ворвался в ванную и замер на пороге.

Андрей, в черной кожаной куртке и темно-зеленой вязаной шапочке. В правой руке, затянутой в черную перчатку, "беретта". В воздухе растворялся запах пороха. Девочка сжалась в углу.

Я повернул голову.

Труп Руслана сползал по стене, оставляя на кафельной плитке игриво-розового цвета кровавое "good bye". Левая рука, прикрывая разинутый в немом крике рот, сползла на грудь. Член колыхался под водой, как малиновый моллюск. Красная дырочка на левой стороне груди выплевывала розовые сгусточки, окрашивая воду.

Голова Руслана сползла по фаянсовой стенке ванны и ушла под воду. Из раны на лбу выплеснулась кровь, и все заволокло алым.

Я перевел взгляд на Андрея. Он раздвинул в дьявольской улыбке чувственные губы вампира.

- Я давно этим не занимался, - посмотрел на пистолет в своей руке. - Но не облажался. Привычка - великая сила.

- Привычка ко Злу? - спросил я.

Андрей несколько секунд изучал меня глазами, полными ртути и серебра.

- Что есть Зло?

Я трепетал под его взглядом, но не отводил глаз.

- Тьма, - сказал я. - Которая притворяется Светом.

Андрей пожал плечами, сунул "берету" за пазуху, сорвал с вешалки пушистое полотенце.

Присел перед девочкой на корточки. Начал обтирать тельце, покрывшееся от холода пупырышками.

- Хочу к маме, - она заплакала.

- Успокойся, - сказал Андрей. - Сейчас я отвезу тебя к маме. Где ты живешь?

- В аду, - личико девочки исказилось отвратительной гримаской. - В холодном аду, где падает белый снег!

Она захихикала.

Я заглянул в ванну. Руслан глупо таращился на меня сквозь толщу розоватой воды. Волосы на голове, под мышками, на лобке плавно покачивались.

Я взглянул на Андрея. Его спина и затылок были беззащитны.

Я подошел сзади, занес над головой золотого льва. Маша пронзительно закричала. Я обрушил пресс-папье на затылок Андрея. Треск. Из раны хлынула кровь. Тело рухнуло на пол. Я нагнулся, вынул из-за пояса его джинсов пистолет и посмотрел на девочку.

Остановился на перекрестке. На улице несколько прохожих. К счастью, мы им до лампочки.

Моя рука крепко сжимала маленькую ручку Маши. Девочка, одетая в изорванное платьице (я нашел его под креслом) казалась равнодушной ко всему.

- Где ты живешь? - я облизнул губы. - Маша, где твой дом?

Мимо нас по тротуару кралась кошка. Замерла, глядя зелеными глазищами. Встопорщила усы.

Маша просияла. С широкой улыбкой потянулась к кошатине.

- Киса, - пролепетала она. - Кис-кис.

Кошка, шевеля ушами, понюхала землю. Вытаращилась на Машу.

- Да, киса, - согласился я, вздрагивая каждый раз, когда мимо по шоссе проносился автомобиль. - Пошли, Маша. Мама ждет.

Маша с озлоблением вырвалась. Я разжал пальцы - не сделай этого, ее рука оторвалась бы от плеча. Маша направилась к кошке.

- Кис-кис!

Ощущение безумия навалилось на меня.

С превеликим трудом я усадил Машу в такси. Кинул водиле пятьсот сверх счетчика - "если что, ты нас не видел". Таксист кинул взгляд на Машу. Девочка безвольно привалилась к моему плечу. Зрачки не реагировали на свет. Кожа начинала зеленеть.

- Она под кайфом? - спросил он.

- Трогай, - грубо ответил я, отводя глаза. Таксист усмехнулся.

Я довез ее до областной больницы и оставил прямо на пандусе, у приемного покоя.

И сбежал. Снова сбежал, потому что меня - я был уверен - уже искали. Или менты, или дружки Руслана, а может, и те и другие.

Застыл на пороге номера. Тишина.

Вынул из-за пазухи пистолет.

Андрей лежал на полу ванной.

Руслан безвольным куском плавал в воде. Кровь из дырки на лбу перестала.

Стискивая оружие, я нагнулся. Пристально вгляделся. На миг почудилось, он подмигнул.

В гостиной схватил с дивана подушку. Вернувшись в ванную, вскрикнул.

Руслан сидел, привалившись к стенке ванны. Лицо исказил хищный оскал. Стеклянные глаза уставились на меня с бессильной ненавистью.

Через подушку я сделал еще один выстрел в голову.

У двери прислушался. Спустился по лестнице. Мне встретились два швейцара. Поздоровались. Я мрачно кивал.

В безумстве, вместо того, чтобы бежать из Новгорода, направил стопы на Великую улицу, где снимал квартиру.

Юра стоял там. В углу, между шкафом и телевизором. В забрызганных кровью клетчатых одеждах арлекина. На голове - бумажный колпак, руки вылезают из длинных рукавов. Под глазами тушью нарисованы слезы.

Будь осторожнее, папа, прошептал он. Тьма ищет тебя.

Начал исчезать. Я кинулся к нему. "Постой, не уходи!"

Но Юра ушел.

За окном послышался смех, звонкие голоса. Я вздрогнул. Я даже не подозревал, как соскучился по смеху, людям, которые приняли бы меня, вытащили из мрака.

Они меня звали. В нестройном хоре детских голосов я расслышал отчетливое: "Павел" Иди играть! Павел!"

Бросился к окну. Чертыхаясь, сбивая ковры, вжался носом в холодное стекло.

Внизу у подъезда дети водили хоровод. Призывали меня.

На бегу накидывая плащ, бросился вон из квартиры.

На лестничном пролете чуть не свернул шею. Выбежал в осеннюю слякоть. Как безумный, три раза обежал двор. Ни души.

Вернулся, сел в кресло, присосался к бутылке. Призраки прошлого окружали меня. Кричали. Смеялись в лицо. Сулили царства и власть над миром. Я им не сдался. Так и сказал: "Пошли все на..."

Отхлебнув, посмотрел в угол. Надеялся увидеть Юру. Там был не он.

Судья смотрел на меня.

- Пришел по мою душу? - прошептал я. И бросил в Него пустую бутылку. - Катись в Ад!

Случилось то, что никогда больше не повторялось.

Бутылка не пролетела сквозь Него, не разбилась о стену. Хлопнулась о плащ, скатилась к Его ногам и покатилась обратно к креслу.

Я обмер, и смотрел на Него, не в силах пошевелиться. Свет за окном померк. Комната погрузилась во мрак. Тело под одеждой покрылось "гусиной кожей". Дыхание выплескивалось изо рта облачками пара.

И Он заговорил со мной.

"Ты боишься?"

- Да, - ответил я без колебаний. - Всегда. Но сейчас - сильнее, чем раньше.

Судья коротко рассмеялся. Звуки выкатывались из-под капюшона, как тяжелые валуны. И еще: пар не вылетал изо рта Судьи, если у Него был этот проклятый РОТ.

- Когда Ты приходишь, очень холодно, - сказал я. - Почему?

Он склонил голову.

"Я несу в себе холод зимы. В Моей душе никогда не светит солнце. Там всегда идет снег".

Он достал из-под плаща судейский молоток. Через всю комнату тенью скользнул ко мне. Занес орудие возмездия над моей головой.

Крича, я закрыл голову руками.

Страшный удар потряс мой череп. Комнату озарила яркая белая вспышка, а в моем сознании раздался звериный вопль Судьи.

Я пал на ковер, ощущая, как по волосам течет горячая кровь. Сквозь туман видел: Он стоит надо мной, глядя на молоток. Поза Его выдавала детское недоумение и животную ярость.

- Ты не можешь убить меня, - прохрипел я. - Ты - мое порождение...

Перед тем, как провалиться в небытие, я услышал, как Судья прошипел голосом Юры:

"Мы еще встретимся... отец!"

Когда я очнулся, Судьи в комнате не было. Я тронул лоб. Брови покрылись инеем".

Обсудить