Разбитые вазы: мнимые совпадения в мировом кинематографе
То, что все фильмы разные, понятно и первокласснику. То, что между фильмами, снятыми разными режиссерами в разных странах и в разные эпохи, иногда возникают созвучия и переклички, догадаться тоже несложно. Однако мало кто в курсе, что существует и более глубокий уровень пересечений — это мнимые совпадения, которым посвящен очередной очерк Георгия Осипова.
Если не ошибаюсь, это что-то из каббалистической космогонии — «разбитые вазы». Вполне подходящий заголовок для попурри, объединяющего не вошедшее в предыдущие эпизоды киноомутов: ослепительные эпиграфы, эффектные цитаты, мнимые совпадения, ослепительные эпиграфы…
Например, вот этот:
Я просыпаюсь
И рассыпаюсь.
Но не на части,
Не на куски, —
От меня откалываются двойники.
Отделяются
И удаляются.Иван Елагин
Порок и добродетель рождают двойников и подражателей в равном количестве. Желающих повторить и подвиг, и преступление хватает в реальной жизни, в книгах и на экране.
Классическую «Тень сомнения» Альфреда Хичкока скупо, но досконально повторяет заурядный «Один шаг до ужаса».
Обычно положительный (в начале фильма он таким и кажется) Чарльз Дрейк, впадая в ярость или упиваясь обманом, удивительно напоминает нашего Александра Январева. Ослепительное сходство рождает «тень сомнения», точнее, догадку о братьях, разлученных войной, забросившей на чужбину того же Ивана Елагина. Похожи не черты, а гримасы. Сквозь румянец детской обиды темнеет угрюмая решимость истеричного дегенерата, не способного думать о последствиях своей вспыльчивости.
Порой бывает и так — какая-нибудь мелочь, очевидная настолько, что мы, заметив ее, тем не менее о ней не думаем, смещает повседневный реализм в сферу психоделического сновидения. Это может быть присутствие чего-то безобидно неуместного — как, например, аномальная кода уже пропетой песни. Безотказный прием остранения, многократно использованный Битлз: A Hard Day’s Night, Anotherr Girl, I’m Only Sleeping, Glass Onion и др.
Либо, напротив, отсутствие привычной вещи на привычном месте. Если не ошибаюсь, в «Одном шаге до ужаса» никто не смотрит телевизор. А время действия — 1958-й. И семья вполне обеспеченная.
Столь же иррационально, но естественно (как в сновидении) из Джозефа Коттена (у Хичкока) выглядывает Георгий Жженов, принципиально не игравший убийц и психопатов. Единственное темное пятно — поджог Дембовича в «Ошибке резидента». Но ведь тот был уже мертв, старик-коллаборационист, не сумевший уйти с немцами на Запад в отличие от Елагина, ставшего там большим поэтом.
Коттен и Жженов — оба начинали в цирке и часто снимались в остросюжетных картинах о нравах мировой закулисы и заокеанской плутократии: «Вся королевская рать», «Смерть мадам Леман» и др.
Посыпались во все стороны мелкие, яркие искры, — и вдруг, в ярком и злом смятении искр поднялась из огня княгиня…
Мерцание холодных осколков…
Рубиновый жар выгорающих дров. Передав старинную книжицу наследнице сатанинского культа, гибнет плутократ Карл (sic!) Либнехт. На глазах у зрителей его пожирает пламя камина. В картине «Наследие» (1978) торговца оружием Либнехта играет Чарльз Грэй — чернокнижник Моката в «Явлении Сатаны» по роману Денниса Уитли, в котором под этим именем (Моката!) выведен чуть ли не Алистер Кроули.
Картина Репина «Самосожжение Гоголя» — о нем, казалось бы, известно все, да и не «казалось бы», а именно все, как про «Битлз» или Высоцкого. Все известно, кроме апокрифов, которые гасит в себе, не решаясь поделиться, безымянный человек толпы.
Ненатуральный, прерывистый смех в зрительских рядах при виде летающего гроба на экране. Механический смех Ящерицы. Так звали моего соседа на вечернем сеансе. Показывали «Вия». За Ящерицей было интересно наблюдать, ведь он смеялся, чтобы не завыть от страха. Так чиркают отсыревшими спичками и щелкают пустой зажигалкой, отгоняя злых духов.
Когда раз пришли на конюшню, то вместо его лежала только куча золы да пустое ведро: сгорел, совсем сгорел сам собою!
Spontanious combustion — scientific fact, ехидно констатирует Элис Купер, намекая на огнеопасные риски болезненной чувственности.
Проникнув в особняк одинокой вдовы, чья дочь недавно умерла от удушья в лодочном боксе на причале, черный кот опрокидывает лампу и устраивает пожар, в котором гибнет героиня Дагмар Лассандер. Оплывает и тает, словно примадонна советской эстрады в пламени всенародной любви.
Сгорает вместе со своим кукольным «домиком зла» в «Круге страха» вуду-дедушка маленькой Фрэн. Ее играет одиннадцатилетняя Джоди Фостер, порочная акселератка, заслонившая для меня роскошный актерский ансамбль мелодрамы «Алиса здесь больше не живет», в которую нам еще предстоит заглянуть в конце нашей экскурсии, озаряемой сполохами пылкой фантазии и немеркнущих воспоминаний.
Дедушку в этой мистерии опасных игрушек Роберта Блоха изображает неповторимый Мелвин Дуглас — актер довоенного качества.
There’s no death for us in fire! — успокаивает своих подруг по вампиризму зычным голосом опытного диджея Майк Рэйвен, чье столетие совпадает в этом году с вековым юбилеем смерти В. И. Ленина.
Он произносит эти слова, не желая покидать пылающий замок, с достоинством подлинного представителя черной аристократии, давно облюбовавшей волшебный приют киноленты:
В огне нам смерти нет!
Когда-то, очень давно, меня пригласили на телевидение, где между песнями со мной беседовал психолог и шансонье из Америки. Вылитый Бэзил Рэтбоун в роли Шерлока Холмса, скорее всего не подозревавший о своем сходстве со знаменитым представителем британской линии в Голливуде.
С моей точки зрения, это комплимент, но я не стал говорить об этом собеседнику, лишь мысленно трансформируя студийные декорации в духе викторианской готики. К завершению эфира мне стало казаться, что передо мною действительно призрак легендарного сыщика, а мое выступление — не более чем предлог для процедуры опознания. И линзы прожекторов полыхнули глазищами собаки Баскервилей…
— Что-то в этом есть дьявольское, Уотсон! — прошептал он. Я никогда раньше не видел его таким встревоженным. — Что вы об этом думаете?
Я нагнулся к скважине и содрогнулся от ужаса. В окно лился лунный свет, наполняя комнату слабым зыбким сиянием. Прямо на меня смотрело как бы висевшее в воздухе — так как все под ним было в тени — лицо нашего спутника Таддеуша. Та же высокая блестящая лысина, та же рыжая бахрома вокруг, то же бескровное лицо. Только черты его лица застыли в ужасной улыбке — напряженной и неестественной, которая в этой спокойной, залитой лунным светом комнате производила более страшное впечатление, чем гримаса боли или страха. Лицо было так похоже на лицо нашего крошечного приятеля, что я оглянулся, чтобы убедиться, что он здесь, рядом со мной. «Они ведь с братом близнецы», — вспомнил я.
Фильмы как люди
Встречаются похожие частично, но поразительно. Что-то вроде фамильного признака. Как, например, родимое пятно размером с мексиканский доллар в «Лимонадном Джо».
И это не обязательно сюжетное сходство или внешность актеров. Порой это мелочь, деталь, обнаружив которую случайно, зритель чувствует себя маньяком, которому повсюду мерещатся тайные послания, адресованные ему лично в расчете на его наблюдательность. Мне доводилось встречать таких людей.
Уильям Бендикс умел играть как откровенных психопатов, так и загадочных личностей, чье поведение трудно понять с первого взгляда. Садист-беспредельщик в «Стеклянном ключе» и трусливый садист из «Темного угла», контуженный снайпер в «Синем георгине» и агент ФБР из «Макао».
Таков и его шериф Ларри Бест в малоизвестном нуаре «Концы в воду».
Но нас в этой истории мнимого самоубийства интересует самый банальный момент. Симпатичный героине сыщик просит спички (50 мин. 13 сек.), но она сжимает сумочку, в которой спрятан «люгер» ее отца, возможное оружие убийцы.
Где мы могли видеть почти то же самое? — «Кровь и черный шелк»!
Одна из будущих жертв так же реагирует (31 мин. 00 сек.) на просьбу угостить сигаретой, потому что там лежит похищенный ею дневник уже убитой манекенщицы.
Мог ли видеть американский Cover Up (1948) итальянец Марио Бава? Вполне мог. Куда сложнее приметить и объединить оба фрагмента человеку постороннему.
Патологические негодяи Уильяма Бендикса получают по заслугам. Причем на край пропасти они приводят себя сами. И в момент осознания своей обреченности лица этих уродцев на миг озаряет младенческое простодушие, словно они, истязая и калеча беспомощных жертв, репетировали собственную погибель.
Уильям Бендикс обладал магическим взглядом. Так же, насмешливо и скорбно, изучают своих клиентов сыщики великого Бурвиля, заранее зная, с кем они имеют дело. Такими глазами (30 мин. 00 сек.) смотрит на особиста Безродного шофер Мигалкин, вернувшийся из эмиграции на родину, где его, скорее всего, ожидает ГУЛАГ.
В картине Вятича-Бережных «По тонкому льду» Мигалкина играет Олег Мокшанцев. В американской, случись такое, экранизации одноименной книги Брянцева на его месте четко вырисовывается Уильям Бендикс.
Мокшанцев, не только взгляд, но и «саунд» — сенсационная смесь Тони Беннета и Луи Примы. Его голосом подыгрывает Челентано старый аферист Филлип «Маэстро» Бэнг и выносит смертный приговор (58 мин. 50 сек.) своим жертвам рецидивист Крест в погоне за собственной высшей мерой.
Крест несется к эшафоту с тем же рвением, что и Джефф и Фосс — персонажи Уильяма Бендикса в «Стеклянном ключе» и «Темном углу». На самом деле все они одержимы поиском палача, а не богатых клиентов.
Но ведь голосом Мокшанцева излагает (1 ч. 07 мин. 40 сек.) свои евангельские принципы и честнейший судья в «Сиятельных трупах»!
Одну минуту, Граф! Вы путаете юриста-мракобеса «Сиятельных трупов» с мучеником из «Я боюсь…», которого дублирует Смоктуновский.
Неужели вы… собираетесь арестовать офицера контрразведки? — Хоть самого Дьявола!
Совершенно верно, и делаю это умышленно, поскольку оба они «доктор Джекилл» и «мистер Хайд» расшатанной системы итальянского правосудия. И завернув рукава этим покойникам, тоже можно обнаружить идентичное родимое пятно размером с мексиканский доллар.
Причем обоих законников играют шведы — Макс Фон Сюдов и Эрлаф Юзефсон, хорошо знакомые любителям классического кино.
Возвращаемся к мистеру Бендиксу.
Хотелось бы отметить несколько ценных деталей «Темного угла».
Главный герой этой истории, частный сыщик Голт, перебрался в Нью-Йорк из Сан Франциско, где происходит действие «Мальтийского сокола».
Если у мизантропа Джона Хьюстона антипатичны все, даже Хамфри Богарт, в мистерии Хатауэя носители добра и зла обаятельны одинаково. Стряпчий по темным делам, упрятавший партнера в тюрьму, рафинированный галерист (его играет Клифтон Уэбб), немногословный полицейский и даже убийца Ральфа Бендикса. Вспоминается пушкинское «Отелло не ревнив, он доверчив».
С каким облегчением убеждаемся мы в невиновности фронтового товарища Алана Лэдда в «Синем георгине»! Того самого Алана Лэдда, которого он же, Уильям Бендикс, зверски пытает в «Стеклянном ключе».
А как прост и ясен взгляд Уильяма Бендикса, когда он советует Роберту Митчему вернуться в Штаты, чтобы «face the music» — отстоять свое доброе имя.
И как флегматично он произносит столь популярное ныне присловье (no pockets in shrouds) «в гробу карманов нет»!
Видите, сколько всего скрывает дамский ридикюль, помимо традиционной помады, пудреницы и зажигалки?..
Марк и марки
Фильмов, где убивают из-за марок (не денежных знаков ФРГ, а почтовых), в советском прокате было два — сначала венгерская «Фальшивая Изабелла» с мальчиковатой поп-певицей Кати Ковач, затем — грузинская «Смерть филателиста», где студенты выпивают под битловскую Girl. Отличные оба.
Марк Болан фигурировал вдвое больше — минимум четырежды.
В сериале «Совесть» под Hot Love (1 ч. 07. мин. 30 сек.) пируют немолодые любовники, не подозревая, что соседа по коммуналке скоро зарежет бывший эсэсовец.
Ride a White Swan — это уже (1 ч. 02 мин. 30 сек.) «Райские яблочки», история похождений двух выходцев с того света в одной скандинавской капстране.
Отсидев в тюрьме, Майкл Тревис («О, счастливчик!») шагает мимо плакатов, рекламирующих пластинку Slider.
Крис Кристофферсон, крушащий проигрыватель, на котором крутится Jeepster, — это уже (1 ч. 31 мин. 30 сек.) «Алиса здесь больше не живет» Мартина Скорцезе. При всем его великолепии, Т. Rex действительно мог раздражать не меньше, чем кантри — мужиковствующих бородачей.
Глэм-рок и филателия пересекаются в полицейском триллере «Пенни Голд» (1973), который нам не показывали. Хотя по стилю и атмосфере эта работа весьма близка прибалтийским детективам Алоиза Бренча. С другой, чисто британской, стороны, местами она предвосхищает брутальные методы оперативников сериала «Суини».
Марк Болан появляется в ней ближе к развязке на большом цветном плакате в каморке ключевого свидетеля. Гибсон, жакетка в чешуйчатых блестках, локоны, стойка, микрофон… Подтвердить это уже некому, но точно такой же постер висел тогда и у меня. Купил за четвертак, перепродал за сорок сыну завмага Набатова. В зависимости от того, что на нем изображено, метр иностранной бумаги мог стоить дороже кримплена и даже фирменной джинсовой ткани.
Музыка в Penny Gold превосходна и без Т. Rex. Когда вступает флейта, вспоминаются Sounds Incorporated, первыми внедрившие ее в рок-н-ролл, но это не они, это маэстро Джон Скотт, играющий на этом инструменте двойное короткое соло в You’ve Got to Hide Your Love Away…
Чем оригинальнее кажется изначальный замысел, тем сложнее подыскать к нему окончание. Широко известные, признанные и правильно понятые шедевры — это, как правило, порезанная копия. Авторский вариант — почти всегда «незавершенка». Продолжение придумать проще, чем поставить точку. И это внушает оптимизм.